Страница 16 из 19
«Я уже уведомил Вас, что у меня особая квартира, – до сих пор я ею очень доволен. Благодаря ее положению, я обхожусь пока без дров, несмотря на то, что здесь было уже несколько прохладных дней, но этот холод чувствуется особенно только в тесных улицах и, притом, больше в комнатах, нежели на дворе. На нашей площади, при ясной погоде, бывает нестерпимо жарко. Дожди перепадают довольно часто, но зато в четверть часа просыхают все улицы, вымощенные немного покато в середине, так что вода не держится на них и быстро сбегает в это углубление, по которому течет куда нужно. Но несколько дней мы наслаждались вполне ясным небом: в это время вся Флоренция пустела, жители и иностранцы разбегались по окрестностям…Сказать правду, нам в Италии ясное небо нужнее, нежели где-нибудь. Все, что есть в ней хорошего, – для глаз. Если бы на эту сторону надолго пал туман, не стоило бы оставаться в ней. Другое дело в Германии: там вёдро и ненастье немного значат, и путешественник всегда может наблюдать, учиться и делить все свои мысли с добрыми немцами, потому что нет вещи в мире, которая бы не интересовала их и о которой бы они не рассуждали. Ноу всякой земли свое: и мы должны поблагодарить Италию за то, что она освежает и веселит наши чувства и греет кости…»
«Вот уже больше месяца, как я живу во Флоренции и пользуюсь ее благодеяниями: она очень милостива ко мне. Несмотря на предсказания всех, проводивших когда-нибудь зиму во Флоренции, обещавшие холод, время почти не переменяется. Изредка перепадают дожди, но почти такие же, как у нас в мае, так что довольно одного зонтика для прогулки по улицам, а шинель надевается только для подражания итальянцам, которые очень любят кутаться… Говорят, Флоренция хочет пуститься в веселье. Театры прекращаются понемногу для балов, которыми будет ознаменован карнавал. Впрочем, все это не по моей части, и мои увеселения ограничиваются прогулками по городу, окрестностям, церквам и собраниям разных курьезностей; тут, мимоходом, я приучаю свой глаз и приготовляю его к тем чудесам, которые ожидают его в Риме. Я думаю остаться здесь до конца февраля, а в начале марта отправиться в Рим, куда к масленице съезжается весь свет… Итальянцы во всем очень отстали от прочей Европы и живут, кажется, изо дня в день. Земля здесь лучше, нежели люди, – впрочем, они довольно добры, предупредительны и сметливы; из высшего класса я не знавал итальянцев до сих пор, а в простонародье есть, между прочим, черты, очень напоминающие наших русских мужичков; сюда принадлежит между прочим обыкновение торговаться, которое существует во всех, даже лучших, магазинах. – Но что меня больше всего удивляет – это способность мелких торгашей кричать целый день, сутра до вечера, оглушающим голосом, чтобы продать несколько серных спичек или капель для истребления клопов. Нельзя не остановиться, проходя мимо этих героев, которые с жаром превозносят свой товар и предлагают его всем проходящим….»
Во Флоренции Станкевич поддерживал также переписку со старинным другом по Москве и Берлину Тимофеем Николаевичем Грановским, 1 февраля 1840 г. он писал ему:
«Первые дни я много бегал по галереям, за городом, ездил верхом и ничего почти не делал; наконец, спохватился, стал кое-как работать… Здешние галереи в самом деле богаты и даже мне, варвару, доставляют много удовольствия…Теперь два слова о Флоренции: первый взгляд на нее вовсе не поразителен. Улицы ужасно узки и темны: кажется, нарочно старались в них спрятаться от солнца. Дома, которые тянутся вдоль Арно по обеим сторонам, очень неживописны, исключая немногих. Но зато через нее брошены четыре славных моста, и вид вдоль по реке, вниз и вверх, очень хорош: обозреваешь пригорки с садами, виллы и проч… По праздникам, сутра до вечера, видишь толпы гуляющих по Арно, а к вечеру наполняются caffes мужчинами и женщинами… Тут есть парк – Кашино; в нем каждый порядочный день множество экипажей и верховых; пешие ходят по набережной у Арно; воздух бывает иногда упоителен; тысячи вилл, окружающих Флоренцию, в вечернем свете делают необыкновенный вид. Сад Boboli, принадлежащий к дворцу Великого герцога, превосходит все, что я видел до сих пор из садов. Наша площадь, S-ta Maria Novella, тоже не дурна. На ней стоит прекрасная церковь и два памятника; но на беду, крыльца, окружающие эти памятники, запакощены вечно мальчишками… Прочел несколько скучных драм и романов для усовершенствования себя в итальянском языке; оканчиваю теперь «Флорентийскую Историю» Макиавелли…»
Площадь Синьории с Палаццо Веккьо
Лоджия Ланци на Площади Синьории
Мягкая зима во Флоренции нравилась Станкевичу, и он зазывал Грановского присоединиться к нему в следующем году:
«Признаюсь, дурно ты сделал, что не отпросился у графа на зиму в Италию – он, верно, согласился бы (речь идет о попечителе Московского университета гр. С. Г. Строганове – А. К.). Не можешь ли на следующее лето поехать куда-нибудь на воды, а на зиму сюда непременно?.. Подумай, Грановский! Нельзя ли весною на воды: в Эмс, например, или куда-нибудь?.. Да не забудь: зиму, зиму в Италии, – это будет много значить».
П. В. Анненков отмечал «особый стиль» Станкевича при осмотре новых мест в Европе. Многие из них, прославленные дорожными путеводителями, Станкевич считал «наказанием путешественников»:
«Не видать – стыдно, а смотреть – не стоит. Он не заглядывает в книжку, отдаваясь вполне одним своим впечатлениям… Общий характер свободы, простора, данного собственной восприимчивостью, не стесняемой чужими представлениями…»
В конце декабря флорентийский приятель Станкевича англичанин Кении организовал поездку в Ливорно и Пизу, о которой Станкевич написал 3 января 1840 г. в шуточном письме младшим сестрам:
«У него коляска такая славная, укладистая; он наклал в нее и печенья, и хлеба с маслом – мы, говорит, четыре дня поездим; в четверг выедем, в воскресенье приедем; нанял лошадей, вперед написал к содержателям гостиниц, чтоб нам были комнаты с камином, – и мы двинулись… Чудесная сторона! Так, что не слишком досадуешь даже на нищих, которые беспрестанно бегут по обеим сторонам коляски… Ефремов очень забавен дорогою: часам к 4-м он начинает обыкновенно меня спрашивать: не чувствую ли я чего-нибудь особенного? Это значит, что он голоден. А после обеда – он обыкновенно тотчас отправляется спать…»
В конце февраля погода во Флоренции переменились, подули северные ветры, и врачи посоветовали Станкевичу ехать на юг Италии. Он приехал в Рим 8 марта 1840 г. и снял квартиру в третьем этаже по адресу: Corso, 71. Тогда, в Риме, он взял под свою опеку юного Ивана Тургенева, который оставил нам портрет Станкевича того времени:
«Станкевич был более, нежели среднего роста, очень хорошо сложен – по его сложению нельзя было предполагать в нем склонности к чахотке. У него были прекрасные черные волосы, покатый лоб, небольшие карие глаза; взор его был очень ласков и весел, нос тонкий, с горбиной, красивый, с подвижными ноздрями, губы тоже довольно тонкие, с резко означенными углами».
По причине обострившейся болезни Станкевич не смог составить кампанию Ефремову и Тургеневу в их поездке в Неаполь, а решил отдохнуть в местечке Альбано под Римом, откуда писал оставшимся во Флоренции русским друзьям Фроловым:
«Путешествие мне еще нелегко от болей, которые все странствуют по правому боку с места на место и не дают спать порядочно… Воздух был бы здесь недурен, если б мог я далеко ходить, но так я могу только наслаждаться великолепным видом из моих окон. Моя комната – для поэта: грязный, кирпичный пол, полинялые стены, небольшая, но с окном посередине, откуда видны лесистые холмы, равнина и вдалеке море. Прислужник, лет 55, если не больше, толст и с красным носом, говорит совершенно вроде гоголевского судьи, как старинные часы, которые сначала хрипят, потом бьют».