Страница 4 из 16
Данглар услышал как дверь комиссариата тихо закрылась, и увидел, как Адамберг вышел на улицу, неряшливо одетый, руки в карманах. Впервые Адамберг сделал его портрет. Он бросил осторожный взгляд на рисунок — одним глазком, — затем второй, более уверенный. Казалось, этот портрет призван был примирить его с самим собой, и это взволновало его. Данглар легко начинал нервничать. Он решил, что чтобы побороть эту слабость, нужен бокал белого вина. В действительности именно постоянное волнение заставляло его опрокидывать бокал за бокалом. До полудня Данглар был больше неработоспособен.
В течение недели прибыли три новых письма, опущенных в различных кварталах Парижа. Адамберг был настолько доволен, что часто насвистывал, не делал замечаний Данглару относительно белого вина по утрам, и рисовал больше обычного. На стене были приколоты пять писем в пластмассовых пакетиках. Он не мог с ними расстаться. Данглар сказал комиссару, что тот отравлен убийцей, и Адамберг промолчал. Он периодически вставал, останавливался перед стеной и перечитывал письма. Данглар смотрел на него.
23 июля
Месье Комиссар,
Очевидно, вы никуда не пришли. Вы напрасно читаете и перечитываете их, вы знаете, что у вас нет никаких шансов. Ваше смятение меня радует. Я думаю о новом преступлении. Полицейские — такие дураки. Я совершу его в свое время, не вдаваясь в тонкости. Что скажете на это? Возможно, я вас предупрежу.
Спасение и свобода
X
— Витиеватый стиль, — пробормотал Адамберг. — Тяжелый, тягостный. Почему, вот вопрос.
Его взгляд переместился на следующее.
26 июля
Месье Комиссар,
Мои письма вас разочаровывают. Ничего, что позволило бы вам ухватиться за первую ниточку, которая привела бы ко мне. Кроме того, знайте, что моя внешность заурядна: обычные глаза, обычные волосы, отличительные признаки отсутствуют. У меня нет ничего, чтобы вам предложить.
Спасение и свобода
X
И, наконец, последняя:
28 июля
Месье Комиссар,
Начинаем лучше узнавать друг друга, не правда ли? Жаль, что я не могу читать. День очень пасмурный. Бесполезно вам пенять: вы — тупица, но тут любой потерпел бы неудачу. Я приготовил удар с точностью до четвертинки волоска. Никакого непонимания между нами: я — убийца, вы — полицейский, нам не суждено встретиться.
Спасение и свобода
X
Адамберг переходил от одного письма к другому, насвистывал, становился на то же место. Сейчас убийца больше не мог не писать, он успокоился. Но он больше почти ничего не выдал. Он без сомнения желал бы ограничиться тем, чтобы писать для собственного удовольствия, но не обнаруживая себя. Он колебался между оскорблениями и откровенностью, достаточно раздраженный, чтобы осмелиться, достаточно хитрый, чтобы сдерживаться. У Адамберга создалось впечатление, что его признания были продиктованы некоей заботой, желанием заручиться его снисхождением. Как если бы этот тип считал, что нельзя злоупотреблять временем и вниманием другого, не предлагая маленькую компенсацию взамен. Подарочки, которые не стоили много, но которые позволяли их автору продолжать переписку.
— Это повежливей, — заметил Адамберг.
— Больше ничего не заметили? — спросил Данглар.
— Заметил. Волосы.
— А, вы это заметили?
— Они были там со второго письма. Он упоминает о волосах почти везде. Он чересчур много о них думает, этот парень.
— В последнем письме, он не использует слова «волос».
— Он пишет «четвертинка волоска» — это одно и то же.
Данглар пожал плечами.
— Также нет ничего в письме от 23 июля, — заметил он.
— Да, но будем рассуждать. «Не вдаваясь в тонкости» звучит в одной из наших поговорок как «Не расщепляя волосок на четыре». Следовательно имеется волос и в этом письме — в завуалированном виде.
Данглар что-то проворчал.
— Да, Данглар. Все точно. Слово появляется, исчезает, но идея остается.
— Забавно, — вздохнул Данглар. — Забавно интересоваться волосами.
— Точно. Очень любопытно. Что еще?
— Даты отправления: 23, 26, 28. Не похоже, чтобы этот тип мог жить далеко и приезжать через день в Париж, чтобы опустить корреспонденцию. Он должен жить в столице или окрестностях. Можно купить «Голос Центра» на всех вокзалах. Установить наблюдение за вокзалами?
Адамберг покачал головой. Сейчас Данглару комиссар не нравился, хотя обычно он считал его довольно красивым. Данглару всегда не нравилось, когда комиссар был с ним не согласен. Лейтенант все время упрекал себя в непостоянстве и размышлял об относительности эстетических суждений. Если красота сразу же исчезает, когда ты сердишься, какой шанс у нее выжить в этом мире? И на чем основывать устойчивые критерии настоящей красоты? И где оказывается эта отвергнутая настоящая красота? В несравнимой форме? В соединении формы и идеи? В идее, которая предполагает форму?
— Дерьмо, — пробормотал Данглар. — Хочу пить.
— Не сейчас. Мы были на вокзалах. Не думаю, что наш тип обязан жить в Париже или в его окрестностях. Пять конвертов путешествовали в кармане. Такой аккуратный человек, как он, не затруднится пройти несколько аллей и приехать, ради безопасности. Не может быть и речи о том, чтобы терять время на вокзалах. Мы ничего не выиграем, если начнем оттуда.
— Но нужно ли начинать вообще? Надо ли заниматься этими пятью дерьмовыми письмами?
— Это надо обдумать, — сказал Адамберг, вытаскивая новый листок бумаги из своего ящика.
Комиссар некоторое время рисовал, в то время как Данглар молча вернулся к размышлениям о красоте.
— И это возвращает нас к Васко, — сказал Адамберг.
— Он ничего не принес после торшера, и, однако, было три новых письма. Видите, тут нет ничего общего.
— Нужно начинать с Васко, — повторил Адамберг.
— Это не имеет смысла, — резко проговорил Данглар.
— Ничего страшного, смыслом займемся позже. Мне нужно знать, почему этот человек решил расположиться лагерем перед нашей дверью.
— Сейчас он уже ушел со своим барахлом.
— Ничего, это может подождать до завтра.
Вечер был очень теплым. Можно было гулять в рубашке. Данглар снова вспотел, поднимаясь по лестнице с покупками. Он купил картофель и сосиски на ужин детям и еще землянику. Через два дня пятеро детей уезжают на каникулы. Он еще не думал, как проведет это короткое одиночество. Он думал, главным образом, что будет много спать и много пить — что невозможно было проделывать с легким сердцем перед сердитыми взорами дочерей. Данглар чистил картофель — он оказался способным на это. Он думал о торшере Васко да Гама. Было бы любопытно увидеть комнату, где жил этот старикан, на улочке 14-ого округа. Васко показывал ему черно-белую фотографию, и комната оказалась так захламлена, что невозможно было понять, где пол, а где потолок. Васко уточнил, что «низ здесь», и, смущаясь, перевернул фотографию. Адамберг ничего из него не вытрясет завтра. Адамберг — сумасшедший. Самое время, чтобы сентябрь принес настоящие дела. Лето прошло под шелест потоков бумаг, звуки автомобильных рожков и фантастических допросов. По его мнению, для Адамберга лето прошло впустую. Лучше бы он уехал в свои горы вместо того, чтобы ходить кругами, как хищник, вокруг этих пяти несчастных писем. То есть, мелкий хищник, мысленно поправился он, — не очень большой, вроде рыси, скажем так. Данглар недовольно прищелкнул языком и сложил картофель в миску, чтобы промыть. Нет, Адамберг не имел ничего общего с рысью, он не так подтянут, как кошачьи. Сейчас он, должно быть, гуляет с карандашом в кармане. Данглар даже немного позавидовал.