Страница 43 из 45
— Надоело убивать людей?
— Я солдат. И какие фашисты люди?
Когда гитлеровцы перешли в атаку, Захарчук стрелял до тех пор, покуда атака не захлебнулась. Протирая раскаленную винтовку, он сказал Чурикову:
— Вот еще семерых приземлил. А у них, возможно, детишки и фрау дома. Нет, скорее бы прикончить войну!
— А они о наших людях думают? — истерически крикнул Чуриков. — С моими стариками в Смоленске знаешь что сделали?
Чуриков смолк, словно застеснявшись своей откровенности, и отошел в дальний угол подвала.
Утром немцы снова пошли в наступление.
— Ну, Кузя, держись! — закричал Захарчук.
От разрыва бомбы у него болели уши. Снайпер оглох и часто падал на колени: кружилась голова. Захарчук отложил винтовку и припал к ручному пулемету. Кузя работал за второй номер. Чуриков поспешно набивал диски.
— По пехоте! — крикнул Захарчук.
Пулемет задрожал, как в лихорадке, посылая навстречу врагу смерть. Фашисты просочились в расположение роты Курганова и рассекли ее остатки на части.
— Всё! — сказал Захарчук. — Сами хозяева…
Он осмотрел оставшееся оружие, подсчитал патроны и гранаты.
— Не густо! — вздохнул Чуриков. — До обеда продержаться бы!
— Ну, до хорошего обеда нам долго держаться, — невозмутимо отозвался Кузя. — Давненько щей с бараниной не хлебал.
— Все шутишь, грешная душа! — рассмеялся Чуриков.
— Так веселее помирать…
— И без того не скучно: видишь, фриц какую иллюминацию наладил.
— Нехороший разговор! — обрезал их Захарчук. — Наше дело бить их, а не рассуждать о смерти — она придет, спрашивать разрешенья не будет.
— Верно, начальник! — весело отозвался Кузя и вдруг побледнел.
— Ты чего? Ранило?
Кузя молчал. Он стиснул зубы и боялся их разжать. Боль была невероятная.
«Очевидно, нерв задело», — подумал Кузнецов.
— В плечо ему! Видишь, кровью подмокает.
Немцы снова зашевелились. Захарчук бросился к пулемету, крикнув Чурикову:
— Перевяжи его!
Чуриков перевязал товарища, но в этот момент пулемет замолчал: крупнокалиберная пуля попала снайперу в грудь. Чуриков приник к пулемету, а Кузнецов оттащил раненого за угол подвала.
— Хороший ты парень, Кузя! — шептал побелевшими губами Захарчук. — Ты уж прости меня за анархиста…
Когда бой поутих, Кузнецов сказал Чурикову:
— У него под головой планшет. Достань оттуда листок бумаги да карандаш.
— Писать будешь?
— Донесение командиру.
— Зачем? Кто доставит?
— Ты и доставишь!
Кузя взял карандаш, поточил его трофейным штыком и начал писать кривыми, сползающими набок буквами, при неровном свете зимнего розового заката.
«Товарищ командир роты! Сообщаю: ведем огонь по фашистским сволочам! Сколько их набили, не могу сказать, так как подсчитать никак невозможно. Хорошо проявил себя сержант Захарчук. Он геройски погиб, остались мы двое. Товарищ старший лейтенант! Вы не беспокойтесь, мы отсюда не уйдем и фрицев не пустим. Чувствуем мы себя хорошо, только пить здорово хочется и уже забыли, когда пили последний раз. Но вы не беспокойтесь, это ничего. Товарищ старший лейтенант, у меня к вам просьба. Вы знаете, у нас в Ильинке на пруду у самого мостика живет старик, плотником он в поселковом совете работает, Соснин фамилия. Так вот, у него есть дочка Нюра. Вы скажите ей насчет меня. Ну, словом, нравилась она мне очень. Я-то сам ей ничего не говорил, тушевался как-то. А теперь чего уж… В общем, привет горячий передайте. Извините, конечно, за такую просьбу, но как вы сами ильинский… товарищ командир! У нас все в порядке. Немцы пока не лезут, танк, что позавчера наши подбили, еще дымится, и противным оттуда пахнет. Фрицы от нас близко, метров семьдесят. Слышно, как они тюлюлюкают. Вот и все. Вы, товарищ командир, меня извините, если что не так написал. Мне никогда не приходилось писать боевые донесения, первый раз пишу.
Кузнецов. 5.12.1941 года».
Кузя прочитал свое творение, подумал и, лукаво улыбаясь, приписал:
«Думаю, что еще натренируюсь в донесениях, впереди целая война. И не забудьте, пожалуйста, о моей просьбе в отношении тов. Сосниной.
Кузя».
Кузя сложил вчетверо листок и позвал Чурикова.
— Снеси командиру!
— А ты один останешься? А вдруг полезут?
— Без разговоров! — шутливо оборвал Кузя. — Дисциплиночка хромает. Анархия!
Едва Чуриков уполз, немцы пошли в атаку. Прилетела тяжелая мина и исковеркала пулемет. Автоматные патроны кончились. Оставалась винтовка Захарчука с оптическим прицелом. Кузя вскинул приклад к плечу и, смахнув груду стреляных гильз, лег на то самое место, где еще недавно лежал Захарчук. Послышался свист и дикое улюлюканье: гитлеровцы цепями в полный рост бежали навстречу.
Пулю за пулей посылал боец из разрушенного подвала. Он не знал, что делается справа и слева, он был совершенно один, не знал, что находится впереди и сзади.
— На Москву вам захотелось? — торопливо шептал Кузя. — Я вам покажу Москву. Вот вам Москва! Вот! Вот!
Серо-зеленые фигуры никли к земле, срезанные губительным огнем. Кузя ничего не видел, кроме врагов, но больше ему ничего и не нужно было видеть.
— Я вам покажу Москву! — кричал он. — Получай, фашистская погань! Это тебе за Красную площадь, это за улицу Горького, это за Чистые пруды, а это за мою Ильинку!
Ствол винтовки накалился, ствольная накладка дымилась, патроны были на исходе, но Кузя стрелял и стрелял, шепча свое заклинание:
— Москву вам захотелось? Вот вам Москва! Вот! Вот!
У Кузи оставались считанные патроны, когда с тыла послышалось русское «ура».
— Слышали? — заорал Кузя. — Москва! Москва на выручку идет! Сейчас она вам даст жизни!
— Товарищ старший лейтенант!
Перед Кургановым стоял обросший, исцарапанный, перемазанный грязью Чуриков.
— Ты откуда? Проскочил?
— Вам донесение.
Боец протянул листок и пошатнулся. На него смотрели, как на пришельца с того света. Старшина Марченко, не любивший Чурикова, отдал ему последний кусок хлеба.
— А ты? — прохрипел Чуриков.
— Я не хочу, сыт, — буркнул Марченко. — Бери, чертов сын!
— Фрицы! — крикнул Каневский.
— Выбьем их! — вскочил Борис Курганов. — За мной!
— В атаку! — негромко приказал Иванов.
Красноармейцы во главе с Бельским устремились за командиром роты.
Стремительный удар красноармейцев опрокинул противника.
Бойцы продвигались вперед. Навстречу им летели сотни снарядов, мин, тысячи пуль, но никакая сила в мире не могла остановить их: они защищали Москву!
Прорвались к развалинам подвала.
— Здесь! — крикнул Чуриков.
Он бросился к подвалу и остановился пораженный. Подвала не было. Вместо него чернела снарядная воронка.
Каневский, скользя по битому кирпичу, спустился туда и поднял какой-то блестящий предмет.
— Никого нет! — задыхаясь, доложил он командиру роты. — Нашел только это. Возьмите.
На темной от пороха, гари и копоти ладони Бориса Курганова лежал трофейный складной ножичек.
Долго смотрел командир роты на маленькую блестящую вещицу — все, что осталось от веселого, неунывающего Кузи…
Летчик Анатолий Павлов возвращался после выполнения задания. В азарте боя он оторвался от товарищей, преследуя удирающего врага, и сейчас летел над территорией, занятой противником. Тревожно поглядывая на приборы, Павлов не переставал напевать песенку, рожденную удалью и удачным воздушным поединком.
Спасаясь от преследования, он резко снизился и пошел прямо над островерхими макушками деревьев. Но что это? Павлов не поверил своим глазам. В гитлеровском тылу кипело ожесточенное сражение. Павлов пролетел над спаленной деревушкой и приметил, что фашисты сжимают кольцо окружения.
— Наши дерутся! Сейчас я вас, братишки, поддержу!