Страница 10 из 45
Добровольцы, построившись в колонну, шли по городу. Они шли всю ночь, и всю ночь город не спал. Несколько раз они останавливались, отдыхали. У подъездов женщины ставили на табуретки ведра воды и поили бойцов. Некоторые женщины предлагали молоко, совали хлеб, яйца, консервы.
Москва провожала на фронт своих сынов и, как заботливая мать, не спала всю ночь, стараясь помочь им, чем было возможно.
Рота остановилась на Гоголевском бульваре. Быков объявил, что привал будет коротким, не больше десяти минут. Добровольцы разбрелись по бульвару, валились на скамейки, рассаживались на бровке тротуара, а то и прямо на земле.
— А вы, ребята, заходьте прямо на газончик, на травку, — приглашал горбатенький сухой старичок, — травка чистенькая, каждый день поливал да подстригал.
— А вы, дедушка, кто? — спросил Родин.
— Садовник.
Родин покрутил головой и сказал Андрею:
— Еще вчера небось охранял свои газоны, а сегодня — мни траву сколько хочешь.
Эх, сынок, вчера мирная жизнь была, а сегодня вы солдаты, вам и отдых потребен.
Солдаты! Это слово было знакомо Андрею только по книгам. Сейчас оно приобретало новый смысл.
«Солдаты! Мы — солдаты!»
Утро застало колонну на западной окраине Москвы. Ночной марш измотал людей. Многие несли с собой чемоданчики, рюкзаки, плащи, пальто. Кое-кто отстал. Шагавший рядом с Андреем парень вполголоса бормотал ругательства, сгибаясь под тяжестью огромного рюкзака. К полудню прошли еще километров тридцать. Колонна основательно растянулась, командир то и дело кричал:
— Подтянись, шире шаг!
У Андрея ныли плечи, натертые лямками рюкзака. Родин сильно натер ногу. Потертости, очевидно, появились и у других. В нескольких шагах от Андрея неровной походкой плелся седой рабочий. Андрею казалось, что старик ступает по горячему железу.
— Что с вами? — спросил он.
Старик подозрительно покосился на Андрея.
— Ничего! — ответил он неожиданно звонко, весело. — Разве не видишь — походка такая.
На привале Андрей заметил, как старик, закусив губу, отдирал присохшие к стертым местам окровавленные портянки.
— Ничего, ничего, — перехватив сострадательный взгляд юноши, кряхтел старик, — ты, главное, молчок!
Старика звали Иван Иванович, и фамилия его была Иванов. О себе он говорил неохотно, вскользь. Андрей узнал только, что он кадровый рабочий, коммунист и что ему уже приходилось «хлебнуть» солдатской жизни еще в ту войну.
Колонна шла под палящим солнцем. С непривычки люди неимоверно устали. Многие побросали лишние вещи. В кюветы полетели деревянные чемоданы. Родин вытащил из рюкзака огромную подушку и швырнул ее на обочину.
— Эт-то что! — рассердился командир роты Быков. — Немедленно подобрать!
— Вот черт! — заворчал Родин, подбирая подушку. — Что он о моих вещах заботится?
Едва командир роты прошел вперед, Родин снова закинул подушку в кювет; она упала невдалеке. Тогда Родин выскочил из строя и ударом ноги с каким-то остервенением отправил ее в кусты.
— Ну как, забил гол? — шутливо спросил его политрук роты Светильников.
— Мимо, товарищ лейтенант! Давно не тренировался.
По рядам пробежал смешок. Хозяйственный старшина Марченко неодобрительно качал головой.
Добровольцы выбивались из сил. Некоторые падали на траву. Отдохнув, они поднимались и шли за колонной, но догнать ее не могли. Лица их, обожженные солнцем, напоминали кирпич, на губах запеклась черная корка, пот, стекая струйками, смешивался с дорожной пылью, тело гудело и ныло, но они упрямо шли вперед.
Солнце палило нещадно, болела грудь, ныли плечи, гудели растертые ноги. Ополченцы шли, не глядя по сторонам, двигались как автоматы. Разговоры давно прекратились, усталость сразила самых говорливых.
Политрук Светильников шел вместе с ильинцами. Он так долго расспрашивал их о школе, учебе, успехах, что наконец вышедший из себя Кузя вызывающе заметил:
— Мы ведь анкетки заполняли, товарищ лейтенант, а вы всё нашими личными делами интересуетесь.
— Правильно! — поддержал Родин. — Мы еще мало прожили, наши личные дела тонюсенькие!
— А вот он, — продолжал Кузя, показывая на отупевшего от усталости Копалкина, — скрыл кое-что о себе: он по специальности холост, по профессии не женат!
Все засмеялись. Бобров на ходу отпустил Кузе щелчок.
Лейтенант Светильников, полный большерукий великан с гривой непокорных волос, щуря в усмешке синие, как небо, глаза, серьезно сказал:
— О, это уже серьезное нарушение…
Он решительно подошел к Копалкину, изнемогавшему под тяжестью набитого рюкзака, отобрал у юноши мешок и легко вскинул его себе на широкую спину.
— Это в наказание! Чтоб ничего не скрывал. Как же ты, братец, а?
Уже на привале он шепотом признался Кузе:
— Вы не сердитесь, что я вас расспрашивал. Это я так — в разговорах и идти легче и об усталости забываешь.
…Поздней ночью колонна остановилась в роще, недалеко от станции Пионерская.
Глава пятая
Бойцы
Иван Иванович Иванов принял решение не сразу.
Выйдя из цеха, он за обеденный перерыв обошел весь завод.
Заводик был невелик, но Иванов проработал на нем двадцать восемь лет и за это время настолько сроднился с ним, что порой не знал, куда его больше тянет: то ли домой, к белоголовому внуку Саше, то ли к ребятам своего цеха — озорным, бойким хлопцам.
Иван Иванович совершал свой последний обход заводской территории, еще не сознавая этого.
Он прошел по цехам, оглядывая станки и склонившихся над ними рабочих, оборудование, горы заготовок, готовые изделия. Он словно по-новому увидел весь сложный заводской организм.
Постояв у кабинета директора, Иванов покрутился в завкоме, а под конец почему-то зашел в библиотеку.
— Ты чего слезу роняешь? — спросил он у миловидной библиотекарши Кати, — Мыши книги попортили?
— Отец сегодня уходит и Алешка мой…
— Вон что! — серьезно отозвался Иванов. — Это да… Вот и я тоже иду… Да, да, тоже!
Ему показалось, что эти слова произнес не он, а кто-то другой. И он даже удивился, но тотчас же решил, что этот другой высказал вполне правильную мысль.
— И вы, дядя Ваня? Вы же старенький, куда вам!
Иванов тронул седой, пожелтевший от курева ус и обидчиво ответил:
— Ну, ты еще мала в мужском возрасте разбираться! Ишь ты…
…Провожали его торжественно, с музыкой. На сборном пункте он повстречал многих рабочих со своего завода. Был здесь знакомый бригадир Лагутин, слесари Токин и Гудимов, токарь-скоростник Гвоздев, из месяца в месяц перевыполнявший норму.
Уже на марше Иванов услышал неторопливую, окаюшую речь, перебиваемую резкой, как дробь автомата, скороговоркой.
— Э, да здесь, никак, два Григория!
И он увидел шагающих впереди друзей — неразлучников Тютина и Каневского. Худощавый, гибкий, как ивовый прут, Григорий Каневский, коренной москвич с Большой Ордынки, работал на заводе электросварщиком. Быстрый, подвижный, он ужом сновал по территории завода, и повсюду, где он останавливался, вспыхивал веселый, ослепительный свет электросварки. Хлопотливая должность электросварщика не мешала Каневскому активно заниматься комсомольской работой. Он уже несколько лет был комсоргом цеха.
Григорий Тютин был совсем не похож на своего дружка Здоровенный, необыкновенно сильный физически, коренастый, он поражал медлительностью и упрямством. Тютин приехал в Москву с Волги и, как многие волгари, в разговоре налегал на «о». Работал грузчиком. Любил плотно поесть, поспать. Свободное время отдавал тяжелой атлетике.
Оба дружка ходили на тренировку в спортивный клуб. Раздевались в одной раздевалке. Щуплый Каневский совершенно пропадал на фоне громадной, проросшей бугроватыми мускулами фигуры друга. Каневский чувствовал это и спешил уйти к своему пинг-понгу, а Тютин еще долго расхаживал по раздевалке, делая разминочку, от которой дрожали стены в зале. Потом он с грохотом ворочал многопудовые гири и штанги.