Страница 48 из 55
На удивление быстро нашелся будущий издатель. Во время очередной поездки в Ленинград я почти случайно зашел в Гидрометеоиздат на Второй линии Васильевского острова, сразу же попал на нужного человека, редактора отдела научно-популярной литературы, бывшего моряка Бориса Ефимовича Лифшица, рассказал ему о замысле и услыхал в ответ, что он давно читает меня в «Знание — сила», радостно одобряет мой интерес к военной теме, пусть даже я не видел той войны, и ждет рукопись через несколько месяцев.
— У вас же все готово, — уверял он меня. — Несколько очерков, повесть «Гренландский патруль» в вашем же любимом журнале, еще живы люди, которые все вам охотно расскажут. Действуйте без промедления, пока живы я и наш директор Артемий Николаевич Михайлов. Он сам был военным синоптиком на Севере и будет счастлив такому автору. Идем прямо к нему.
Все вышло как нельзя лучше. Я покидал Издательство гидрометеорологической литературы (ГИМИЗ) с подготовленным вариантом будущего договора на книгу с условным, только что придуманным мною названием — «Цена прогноза». Именно так, цена, страшная, кровавая цена, какую приходилось платить на суше и на море, в степях Украины и во льдах Арктики, за несколько цепочек цифр, закодированных, зашифрованных, засекреченных цифр, вобравших в себя сводки погоды, режим льдов, скорость морских течений и т. д. Я с немалым воодушевлением обнаружил в «Судьбе барабанщика» Аркадия Гайдара фразу: «Эта книга не о войне, но о делах суровых и опасных — не мегцдие, чем сама война». Вот что стало девизом, под каким я писал свою книгу «не о войне» как таковой, а «всего лишь» о роли Службы погоды в любой войне.
...Начал я с неожиданно верного шага. Прямо с улицы пошел к тогдашнему начальнику Гидрометеослужбы СССР Евгению Константиновичу Федорову, академику, герою-папанинцу, полноправному министру по рангу. Несколько минут он слушал меня, сказал две-три одобрительные фразы, вызвал в кабинет какого-то почтительного помощника и поручил ему связать меня с таким-то и такой-то, а им передать: Евгений Константинович разрешает поделиться с товарищем Каневским любыми воспоминаниями, кроме тех, что и сегодня составляют предмет государственной тайны.
Напутствие Федорова оказалось благим. Люди щедро раскрывались передо мной, охотно вспоминали и доброе, и недоброе, напрягая память, называли других, полезных, по их мнению, коллег. Такая цепная реакция, такой набор заинтересованных собеседников помогли мне сделать решающие шаги. Уже через полгода рукопись была готова. Еще через три-четыре месяца я доделал и переделал ее после строгого и чрезвычайно доброжелательного прочтения и Борисом Ефимовичем в Ленинграде, и вице-адмиралом Александром Михайловичем Румянцевым в Москве (он сделался рецензентом моей книги, поскольку в годы войны служил в штабе Северного флота и непосредственно ведал вопросами гидрометеорологического обеспечения боевых операций). Все шло прекрасно, пока из Ленинграда одно за другим не пришло два печальных известия: неожиданно скончался Борис Ефимович Лифшиц, Главлит экстренно отозвал мою рукопись из петрозаводской типографии (многие книги Гидрометеоиздата печатались в Карелии) и приказал рассыпать набор.
...К чести Владимира Дмитриевича Савицкого, он не пожелал сдаться. Бывший фронтовик и сам автор книг, проходивших цензуру, решил активно бороться против явного произвола. Он тщательнейшим образом перечитал мой текст и велел в кратчайший срок «дописать» оптимистические эпизоды, чтобы книга об ужасах войны выглядела «покрасивше». В итоге Горлит этим удовольствовался, и «Цена прогноза» вышла в свет год спустя после того, как могла выйти. Наша взяла!
...Это все он, Фритьоф Нансен. Кто же, кроме него, способен на такое признание: «Да где же непреходящая ценность в моих делах? В решении проблем, которые скоро забудутся, в политических вопросах, которые будут отброшены без сожаления, в этом бессмысленном стремлении не прожить жизнь впустую, а оставить в ней след, ничего не значащее громкое имя?»
Таков был Нансен, о котором его соотечественник, океанолог Харальд Свердруп сказал: «Он был велик как полярный исследователь, более велик как ученый и еще более велик как человек». ...С юного возраста я увлекался его книгами и личностью, уже на первом курсе географического факультета писал курсовую работу о дрейфе нансеновского «Фрама» и ухитрился попасть в Заполярье задолго до того, как мне исполнилось двадцать семь.
А в нансеновском возрасте я уже покинул высокие широты, как мне тогда казалось, навсегда. Только этого, к счастью, все-таки не произошло, и помог мне в числе самых близких людей он, Нансен!
Еще студентом я восхищался выработанной моим кумиром методикой «сжигания мостов», когда он шел на несомненный обдуманный риск, не оставляя за собой права на выбор, на безопасное возвращение, на разумное отступление, — нет, только вперед! (Он и корабль свой назвал «Вперед!», по-норвежски это звучит как «Фрам».) Придя в Арктику молодым новичком, Нансен сразу решился на небывалое предприятие — пересечение на лыжах Гренландии, крупнейшего острова планеты. И сразу же сжег первый в жизни «мост»: причалив к восточному берегу этого сплошь покрытого ледниками острова, отправил судно на большую землю, обрекая тем самым себя и своих добровольцев-спутников на единственно возможный вариант — движение поперек Гренландии на запад, к противоположному побережью, где имелись эскимосские поселения. «Сумасброд, самоубийца» — так величали его в норвежской прессе перед іренландской экспедицией. Вернулся он из нее триумфатором.
Через несколько лет он сжег второй арктический «мост» в своей жизни. Когда его «Фрам» дрейфовал вместе со льдами поперек всей Центральной Арктики, Нансен решил «налегке», стремительным марш-броском достичь математической точки Северного полюса, на котором в конце XIX столетия еще никто не побывал. На пару с молодым лейтенантом Ялмаром Поганее ном начальник экспедиции отправился весной 1895 года, когда «Фрам» максимально приблизился к полюсу, на трех собачьих упряжках к вожделенной точке.
Риск был чудовищный! Стоило отойти от судна на два-три десятка миль — и вернуться на «Фрам», увлекаемый причудливым дрейфом, без радиосвязи (а само радио было изобретено именно в 1895 году!) было стопроцентно невозможно. Двоим путешественникам предстоял путь по льдам к полюсу, а оттуда к ближайшей суше, Земле Франца-Иосифа, лишь недавно открытой и положенной на карту, чрезвычайно неточно. Так все и произошло, если не считать того, что непреодолимые гряды торосов преградили им дорогу на север и вместо полюса пришлось ограничиться установлением мирового рекорда широты — 86 градусов 14 минут северной широты.
Несколько месяцев Нансен с Иогансеном двигались по льдам Центральной Арктики и в конце концов добрались до одного из островков архипелага ЗФИ. Они зазимовали там в хижине из камней и звериных шкур, а летом следующего года случайно встретили участников британской полярной экспедиции... Нансен стал дважды триумфатором, дважды героем. Не только Норвегии — всего мира, восторженно полюбившего своего кумира. И моего кумира.
...Мне не было двадцати семи, когда это случилось. В том возрасте Александр Македонский приступил к завоеванию мира, Леонардо да Винчи был провозглашен маэстро живописи, Шекспир написал первую пьесу «Генрих VI», Авраам Линкольн и Уинстон Черчилль вступили на политическую стезю, Альберт Эйнштейн создал теорию относительности, Юрий Гагарин улетел в космос. В том самом возрасте Фритьоф Нансен начал свою ослепительную арктическую карьеру. Я же ее, едва наметившуюся, навсегда завершил.
Неужели навсегда? В день выхода из больницы я и помыслить не мог, что еще увижу море во льдах и небо в полярном сиянии.
...Читая однажды Сент-Экзюпери, я наткнулся на фразу: «Нужно жить для возвращения». Она поразила меня трагизмом — ведь ее автор, оставивший Планете Людей вечное чудо — Маленького Принца, так и не вернулся из последнего полета над Средиземным морем. Мне же повезло, я начал возвращаться и уже не имел права останавливаться