Распятые

Бородкин Алексей Петрович

Бородкин Алексей Петрович

Распятые

Перед рассветом ажурная глубина неба замутилась, Полярную звезду - а за ней и остальные звёзды - заволокло фиолетовой тиной. Подул южный ветер. Правильнее сказать, ветер пошел: он был подобен океанскому течению, сильному и ровному. Дыхание перехватывало от этого сырого и жаркого потока. В несколько минут вода и воздух слились в единое пространство. На "счастье" проснулся боцман Канниган. Он вышел на палубу и отправился к носу судна (к гальюну), желая вернуть океану "взятое в долг". "Матерь божья!" - пронеслось у боцмана в мозгу и, забыв про своё первоначальное намерение, он бросился к рынде - поднять тревогу, - браня и кляня тупость вахтенного матроса. Над океаном полетел отчаянный звон колокола. "Не сладить!" Матросы прыгали по реям, как перепуганные обезьяны, а у боцмана вертелась мысль, что всё одно со штормом не сладить, и что нужно рубить грот немедля: "Быть может, тогда обойдётся!" - Где капитан? Вахтенный покрутил головой, как испуганный пёс и ответил, что понятия не имеет. - Он напился вчера до безумия... напялил на левую руку кувшин, и объявил, что это его вторая голова... Разговаривал сам с собою... с этой второй башкой... а когда кончился ром... Кончился ром! Канниган сообразил, что раз такое произошло, то капитана следует искать в трюме, в самом низу у погреба для провизии. Судно накренилось, просело, зачерпнуло бортом воды. Кого-то из матросов смыло за борт. Кажется, это был Фернандо Гора, шутник и балагур, любимчик команды. С холодным цинизмом боцман подумал, что дева Мария не оставит беднягу. Жизнь человека в эту секунду не стоила гроша ломанного. Снасти трещали и стонали. Мачту вот-вот должно было сломать у основания. Или вырвать, как гнилой зуб изо рта старухи. Канниган вспомнил о грузе: "Сбросить чёрненьких за борт? Посреди океана? Ха-ха! Пускай поплавают, так у них есть шанс выжить!" - криво осклабившись, он рассмеялся. Старший помощник и два матроса взялись рубить мачту. Топоры метались с предсмертной истеричностью, однако у океана были свои планы на представление. Он занял место в первом ряду и желал, как следует, поразвлечься. Ураган развернул "Галатею" могучими пальцами, будто это был детский кораблик, волна ударила в борт - первая, предупредительная, - второй вал накрыл судно от грот-трюм-рея до ватерлинии, подмял под себя, вдавил в водную пучину. Когда волна отхлынула, на поверхность океана - среди бочек, ящиков и пеньковых канатов - всплыл оборванный парус. Страшное белёсое "тело" колыхалось и казалось телом утопленника, раскинувшего в стороны руки и вглядывающегося в бездну невидящими глазами. "Галатея" перевернулась. Канниган успел спуститься в трюм и пробежал несколько шагов, прежде чем мир вокруг него завертелся, и потолок сделался полом. . Капитан Бартоломью (он дрых к крюйт-камере, прижавшись к верному своему собутыльнику кривому Оглу) вздрогнул и выпустил из рук бутылку. Однако бутылка не покатилась по полу, как это было заведено от века, она заплясала на досках пляску святого Витта, подпрыгнула и полетела вверх. Или вниз? Или вбок? Разобраться капитан не успел, его самого подкинуло и швырнуло на бочку с оливковым маслом, в довершение, приложив головой о бортовую обшивку. - Кто?.. кто здесь? - Очухавшись, капитан зажег спичку, рассмотрел заспанное лицо Огла. Мгла металась по зачумлённым углам комнаты. Где-то в её утробе мелькнула ещё одна - неизвестная - физиономия. Позднее выяснится, что это отец Дэниел, священник. Аббатство святого Албана из Хартфордшира снарядило его в ссылку (официально это называлось просветительской миссией). Лишь только начался шторм, священник проснулся и решил помолиться. Помолиться спокойно, распахнув сердце до самых глубин. Все двадцать два дня пути отец Дэниел чувствовал исходившую от океана опасность - первобытную, неподчиняющуюся Христу угрозу. Греховная эта мысль беспокоила священника, однако не отпускала, несмотря на все старания. Отец Дэниел спустился в трюм в поисках спокойного местечка. Скрипнули петли, в дверь ввалился Канниган. Его сильно потрепало - большую часть пути до крюйт-камеры он пролетел кувырком. Лоб рассекло, из раны текла кровь, заливая глаза и капая с подбородка на куртку. Боцман обтёр лицо ладонью и прохрипел слова приветствия. От размазанной по лицу крови он стал похож на демона из преисподней. Отец Дэниел перекрестился и закрыл глаза, священнику было неприятно, что Смерть явилась к нему в таком богомерзком виде. Впрочем, отец Дэниел ошибался. Он проживёт длинную и монотонную жизнь, и умрёт через сорок лет и шесть дней (считая от крушения "Галатеи"), в своей келье. Окруженный братьями-монахами, которых он давно уже перестанет узнавать, а станет полагать, что он мальчик, ему семь лет, и что он украден цыганами, с намереньем быть съеденным... или для выступления в цирке, например, чтобы ходить по канату. К моменту смерти, отец Дэниел выживет из ума. - Вот, сир! Кажется, ещё дышит. - Канниган оттолкнул ногой ящик и швырнул в образовавшийся просвет тело. Это был Керро Нуччи, мальчишка, стремившийся вернуться к невесте, а потому согласившийся плыть на "Галатее". . "Я поплыву даже на бешеном бизоне! - Нуччи молодцевато сдвинул шляпу, рисуясь перед капитаном и матросами. - Если он доставит меня в Салвадор за две недели". Капитан принял плату и ответил, что быстрее его "ласточки" Атлантику не пересекает ни одна puta (шлюха, исп.), однако на две недели можно не рассчитывать. "Эта зима... коварная". В испанском языке "зима" мужского рода, но мореплаватель говорил о ней, как о женщине. . Капитан Бартоломью мельком взглянул на тело мальчишки и ткнул пальцем в пол ставший потолком: - Дьявол меня раздери, Канниган! Эта посудина всплыла кверху брюхом! - Так и есть, сир! - боцман хрипло рассмеялся. - Чудовищный шторм. Ребята пытались срубить грот, но не успели. - Боцман огляделся, закрываясь от света спички. - Все утонули, сир, остальные подохли! Керро Нуччи пошевелился и зашелся кашлем, он постепенно приходил в сознание, боцман помог парню сесть, затем подтащил мешок с просом и пересадил Нуччи туда. . Буря значительно ослабела, казалось, что зритель-океан, добившись своей задумки и натешившись, утратил к игрушке всякий интерес. Крюйт-камера находилась на самом дне судна, в прежние годы здесь хранили порох (когда "Галатея" щеголяла пушками), теперь эту комнату использовали для хранения провизии. После оверкиля она сделалась верхней точкой судна, и если бы кто-то из выживших умел заглянуть сквозь дерево, он бы разглядел умытое бурей небо, и барашки волн, и печальные последствия кораблекрушения. - Мы превратились в поплавок, сир! Несколько мгновений капитан озирался по сторонам, пытаясь вобрать в себя смысл сказанного, в его глазах мелькали безумные искры, в ярости он сжимал и разжимал кулаки. Двухметровый свихнувшийся гигант - это было поистине угрожающее зрелище. Нуччи почувствовал, как кожа на его затылке леденеет, он с ужасом представил, как капитан хватает его за горло и душит... - Anima Christi, sanctifica me. Corpus Christi, salve me. (Душа Христа, освяти меня. Тело Христа, спаси меня. лат.), - прошептал отец Дэниел. Боцман Канниган ухватил табуретку за ножку и вжался в угол. Он не собирался сдаваться без боя. И только кривой Огл оставался тих и спокоен, он взирал на происходящее с усталым интересом праведника. Дело в том, что Огл был уверен, что он давным-давно мёртв. Он был корабельным плотником и починял (это случилось несколько лет назад) фальшборт на корме. Как и положено плотнику, был изрядно пьян, а посему не заметил, как свалился за борт. Пекло вдруг сменилось ласковой прохладой, солнце всхлипнуло и стало удаляться, колыхаясь и превращаясь из алого в зелёное. Над головой мелькнула тень рыбы. Однако, через сутки (или двое), плотник пришел в себя. Он обнаружил своё тело в трюме, в гамаке; его разбудил помощник капитана, сказав, что "нечего всякому дерьму разлёживаться, пора дело делать". "Я утонул, - понял Огл, - это ясно, как божий день. Я утоп, сгинул и... Кианохет вернул меня в мир живых... для какого-то своего разумения". Совершив такое открытие, Огл стал относиться к своему пребыванию в "подлунном мире", как к событию исключительно временному, а потому не заслуживающему избыточных переживаний. Более всего Огл боялся, что тело его начнёт разлагаться, и остальные поймут, что он покойник. "Будет неловко перед ребятами". - Остынь, Бартоломью. Лучше пропустим по стаканчику. Капитан ответил, что не в его привычках пить со всякой рванью. Затем он обругал последними словами всех святых до седьмого колена, после чего заявил, что ему плевать, как это называется: - Поплавок или буй... пока эта посудина на плаву, я на ней капитан! И я не потерплю бардака! Комнату осмотрели, отыскали свечи, бутылки с ромом, провизию. Ящики, мешки, бочки и коробки распихали по углам, придав запасам, насколько возможно, упорядоченный вид. Вода постепенно прибывала. Боцман Канниган вызвался провести разведку: поднырнуть в трюм, проплыть вдоль борта, если удастся добраться до ахтер-люка. Капитан велел держать ухо востро. - Мне приятно ваше волнение, сир, - ответил боцман, - вот только для него нет повода. Я плаваю, как рыба. Капитан буркнул, что и рыбы тонут, на что боцман поморщился и прочистил сопатку в кулак. Он, действительно, плавал, как рыба. Но и рыбы, действительно, тонут. Канниган родился в море. Его мамаша сбежала из родного Ливерпуля на греческой рыболовной шхуне. Под каким флагом шло судно и куда путь держало, она не знала, знала только, что этим рейсом она попадёт в Испанию. Кто-то наболтал девчонке, что жизнь в Севилье легка и проста, как утренний бриз. До Севильи мамаша так и не добралась, капитан не собирался входить в Гвадалквивир (на берегах этой славной реки расположен город). Девчонку с младенцем высадили в Кадисе, старом ветхом порту, основанном ещё финикийцами. Двенадцати лет от роду, Канниган оставил мать и, забравшись в трюм сухогруза (под завязку наполненного апельсинами), ушел в своё первое плаванье. С тех пор его кривые ноги редко касались суши. Качка, солёный ветер, тесный трюм, вахта и бутылка рома - без этих вещей Канниган чувствовал себя неуютно. Он считал себя другом океана. И не просто другом - приятелем. Канниган знал, что когда-нибудь он утонет - иначе и быть не могло. Представлял, как как-нибудь ночью, "Галатея" попытается обогнуть мыс Горн. Грянет буря, молния ударит в мачту и подожжёт такелаж. И когда обречённое судно полетит на скалы, Канниган выпрыгнет за борт и вернёт своё тело океану. Это было красиво и поэтично. ...Когда ноги увязли в сетях, боцман не сразу сообразил, что происходит. Ему нужно было проплыть через трюм, миновать нижнюю палубу (отпихивая утопленников и лавируя между ящиками), опуститься ниже, к люку - не самая сложная, в сущности, задача. Боцман потянулся к поясу, отыскивая нож - ножа не было. Он потерял его в кутерьме. Пытался выпутаться руками, но только сильнее увяз. "Глупые шутки! - мелькнула мысль. - Розыгрыш... какой нелепый розыгрыш!" Канниган выпустил из лёгких воздух и вдохнул полной грудью воду. Ноги ещё некоторое время толкли сеть, пытаясь освободиться, а на лице уже застыла посмертная маска. Обиженное удивление. . Холст, предназначенный для ремонта парусины, капитан разрывал на полоски, этими лентами конопатили щели в переборках и двери. "Нет щелей - не уйдёт воздух!" - объяснил Бартоломью. - Мы что?.. Мы здесь... - Нуччи боялся произнести слово "навечно", подбирал ему замену. - Надолго? - Это вряд ли, - ответил капитан. - Харчей у нас в достатке, воздуха меньше, думаю на неделю... Но ещё раньше мы перегрызём друг другу глотки. - На всё воля божья! - подал голос отец Дэниел. - Давайте ещё раз попробуем! - Нуччи шагнул к двери. - Нужно попробовать выплыть. - Тронешь дверь, - капитан преградил дорогу, - проломлю башку. - Если Канниган не смог, - заметил Огл, - ты точно не сумеешь. - И пренебрежительно добавил: - Zagal (мальчик, исп.). - На всё воля божья! - повторил святой отец. Некоторое время молчали. Каждый по-своему переживал эти странные невероятные обстоятельства. Густо чадила свеча, чтобы воздух не выгорал, зажгли только одну, самую тонкую. Отец Дэниел сидел с закрытыми глазами, его рука в холщовом мешочке перебирала четки. Кривой Огл размышлял, что с ним теперь будет? Сможет ли он умереть во второй раз? И куда попадёт? Будто услышав эти думы (а, быть может, собственные мысли капитана были сродни думам Огла), Бартоломью предложил не предаваться унынию, ибо уныние - это грех. - Мы славно пожили, - сказал капитан, - и славно помрём. - Он посмотрел на Нуччи; по лицу парня текли слёзы. - Я бы не отказался от десятка-другого лет... чтобы пожить ещё, но раз пучина нас призывает, значит так тому и быть... Ну-ну, держись, парень! Вытри сопли, слякоти и без тебя хватает. Огл почесал в подмышке и сказал, что их ждёт преисподняя. И это обидно. - Чего вдруг, преисподняя? - помрачнел капитан. - Судно погибло во время шторма, мы утонем, и значит, нас ожидает царствие небесное. - Он посмотрел на священника, ища одобрения. - И очень удачно, что среди нас святой отец, он поможет нам переправиться... - капитан взмахнул рукой, будто подбросил мячик, - на небо. Поможете? Святой отец? Я говорю о путешествии в райские кущи, а? - А как же тринадцать дюжин черномазых? - не унимался Огл. - Что булькают сейчас в трюме со вздутыми животами? Среди них были женщины... и дети. - Ну... - капитан задумался.- Такая наша работа - возить рабов. Мы и везли... - Бартоломью нахмурился, впервые в жизни ему попалась задачка, которую не разрешить ни кулаком, ни золотой монетой. - Попали в шторм, на всё воля божья... да, скверное дельце, ребята. Он откупорил бутылку, отпил половину. Сказал, что "по чести судя, царствия небесного нам не светит, ибо изрядно мы нагрешили". Нуччи робко поднял руку, привлекая внимание священника и спросил, каково там? В аду? - Да! - присоединился капитан. - Просветите нас, святой отец! Правду болтают про котлы с кипятком, про пытки и огонь? Я был однажды на службе, так пастор обещал всем грешникам расплавленный свинец в глотку, мать его так... От этих слов мальчишку передёрнуло, он опять заплакал и спросил, быть может, у него есть шанс? - Я... я только плыл на "Галатее"! Я даже не знал, про рабов! Огл ответил, что это ложь: "Лживее не бывает! Ты всё знал!" Капитан расхохотался, сказал, что из этого "проклятого буя" только один путь - вниз, и, перевернув кулак, показал на потолок камеры. - Прекратите! - отец Дэниел поднялся со своего места. - Вы рассуждаете о том, о чём не имеете представления! Никакого ада нет! Нет, и никогда не было! В камере повисла тишина. Скрипела свеча, отчаявшаяся победить мрак, но всё же светившая изо всех своих сил; за бортовой обшивкой ласково хлюпала вода. Огл машинально отметил, что уровень поднялся до колена, а значит, капитан ошибся, неделю они не протянут. Бартоломью прикончил бутылку, тряхнул головой и сказал, что это очень скверная ересь: - Как может не быть ада? Я сам видел его изображение! На фреске в соборе святого Антония! - Милость Божия, - глухим голосом произнёс священник, - безгранична. Как безгранично и его величие. Неужели вы думаете, что он стал бы придумывать пытки для грешников, чтобы собрать себе паству? Только вдумайтесь в эти слова! Это же бред людского воображения! Желание выслужиться таким... безумным способом. Даже последний грешник не лишается ЕГО благословения! - Это значит, - с надеждой спросил Нуччи, - мы попадём в рай? - Мы вернёмся к создателю. Можете считать это раем. - А дьявол? - уточнил Огл. - Его тоже не существует? - Он на земле. - Отец Дэниел развёл руками: он отвёл в сторону только правую руку, левая, в мешочке с чётками, осталась неподвижна. - Среди нас. Его можно встретить... если повезёт. ...Однажды ночью в ворота церкви, что на окраине Лондона, постучался человек. Он был голоден, устал и страстно хотел, чтобы его приютили. На вид ему было около сорока. "Старик!" - так показалось юному пастору (его звали Джошуа), после первого взгляда. Поздний гость назвался Харпером. Было это имя настоящим, или незнакомец выдумал его на пороге церкви, Джошуа уточнять не утрудился - человек нуждался в помощи, что может быть важнее? Он напоил, накормил Харпера. Согрел воды и помог тому вымыться. Удивился, не увидев нательного креста. "Я не крещён, - признался Харпер, - и не могу остаться в церкви. Дайте мне одежду, и я уйду". Джошуа ответил, что это чепуха: "Завтра я совершу обряд, приму тебя в лоно церкви". Он даже не удивился - желание служить застилало ему глаза. Харпер остался при церкви, разносил хлеб и вино для причастия, зажигал свечи - дряхлому служке трудно было взбираться на кафедру. Пел вместе с общиной гимны во время службы - его грудной баритон нравился прихожанам. Джошуа ликовал: ему удалось "вернуть заблудшую овечку в стадо ". Молодой пастор не опасался обмана. Да и какой здесь может быть обман? Металась душа в бренном теле, ан вот и приткнулась, нашла своё успокоение. Весною Харпер пропал. Отправился в Лондон, по какому-то пустяковому поручению, и не вернулся. До Джошуа доходили смутный слухи об его аресте и заключении - пастор отказывался верить в сплетни. Он знал, что рано или поздно его друг и духовный ученик вернётся. Непременно вернётся. Так и случилось. Пять раз зима опускалась на землю, и пять раз жизнь возрождалась весною. Однажды в марте, на утреннем богослужении появился господин. Он был хорошо одет, носил на мизинце перстень. Сердце пастора дрогнуло и тревожно забилось, когда он увидел новичка. Джошуа попытался понять, почему это произошло, но не смог, и только внимательно вглядевшись в черты незнакомца, увидел, что тот напоминает... - Харпера! - закончил капитан. - Я бы не доверял этому человеку! В сорок лет принять веру? Не люблю я подобных desertor (перебежчиков, исп.). - К богу можно прийти даже за минуту до смерти, - сказал отец Дэниел. Капитан сплюнул сквозь зубы, и буркнул, что это не для него. Он никогда не думал о смерти - Капитан Бартоломью, - жил, как жил, каждую минуту переживая только одно мгновение - текущее. Через два дня он погибнет от пули. Английский волонтёр обернёт свинцовую пулю тряпочкой, чтобы кусочек ткани непременно остался в ране. Это гарантировало, что при любом, даже самом пустяковом ранении, начнётся заражение и подстреленный противник погибнет. Однако эти ухищрения окажутся излишни: пуля попадёт капитану в глаз, перемешает мозги и выйдет наружу, вырвав кусок черепа. Капитан успеет услышать щелчок - это кремень ударит об огниво, - на полке ружья вспыхнет порох, после этого - небытие. . - В первый же день, Харпер (это действительно был он) остался для исповеди. Дождавшись, когда прихожане разойдутся, вошел в кабинку. Пастор слушал затаив дыхание. Временами ему казалось, что мужчина выдумывает эту историю прямо теперь, сию секунду, и рассказывает небылицы, дабы поразить слушателя. В Лондоне Харпер попал в заварушку: три проститутки чем-то провинились, и сутенёр - мерзкий тип в зелёном камзоле, - бил их прямо на улице. "Колотил так, что дух вон! - рассказывал Харпер. - Бил ногами и палкой, чем под руку попадётся. Один из клиентов не заплатил... кажется. Сутенёр кричал про деньги, и что терпение его иссякло. Я вступился. Разве мог я пройти мимо? Поступил, как добрый христианин, как велело мне сердце! Когда появилась полиция, одна из девиц испустила дух прямо на мостовой. Две другие под присягой показали, что убил её я". Харпер замолчал, затем спросил, каково это? "Вероятно, у них были обстоятельства для лжи", - сказал Джошуа. "Верно, - согласился Харпер. - Одна имела детей от сутенёра, вторая боялась его гнева до судорог, боялась, что он задушит её во сне". Был торопливый суд, судья, с разлившейся желчью, и приговор: каторга. "От виселицы меня спасло только чудо", - весело заметил Харпер, а потом серьёзно спросил, как такое возможно: "Где был бог? Почему допустил такую несправедливость? Ведь я выполнял его волю!" Пастор ответил, что это испытание: "Всякая вера нуждается в испытаниях, от этого она крепчает". Ответ не понравился Харперу, из церкви он ушел быстрым шагом, почти бежал. Пастор смотрел ему вслед, и был уверен, что это не последний визит. В следующий раз Харпер пришел поздно вечером, был пьян. Вспомнил их первую встречу: "А, Джошуа? Помнишь? - хохотнул. - Как ты зажег во мне веру? Как я схватился всей душой за эту соломинку? Сегодня я расскажу, как веру потушили". Чтобы выбраться с каторги, Харпер совершил предательство. Многие месяцы он подговаривал заключённых к беспорядкам, побегу и даже к бунту. Потом явился к начальнику тюрьмы и заключил сделку. Обещал сдать главаря, если ему смягчат приговор. Тюремный варден боялся волнений, а потому, согласился, и попросил привести зачинщика в укромное место. "Я так и сделал: привёл своего лучшего друга. Но я не сдал его - тогда бы меня разоблачили. Задушил его голыми руками. - Харпер посмотрел на свои ладони. - Под моими пальцами хрустели его кости, кадык смялся и вошел в глотку... я чувствовал, как его жизненная энергия перетекает в меня: через пальцы, по жилам она стекает вниз, к чреслам. В паху вдруг стало жарко и липко, как в юные годы. Никогда ещё я не испытывал подобного наслаждения". "Почему?" - спросил Джошуа. "Что, почему?" "Почему ты убил друга?" "Разве это неочевидно? - удивился Харпер. - Бог испытывал мою веру, а я испытывал бога. Я решил проверить, какую подлость он мне позволит. Что может быть хуже убийства друга? Он был мне братом". "Как низко ты пал, друг мой!" - воскликнул Джошуа. На секунду он испугался, но не содеянного Харпером, он испугался, сколь долго ему придётся молиться, чтобы спасти душу этого человека. "Не оставь меня, Господи! Дай мне надежду!" "А разве ты свят?- спросил Харпер. - А, пастор? Ответь!" Глаза горели, и огонь этот бешенный проникал сквозь решетку, отделяющую священника от исповедующегося. Прежде чем покинуть церковь, Харпер сказал, что за предательство его освободили из тюрьмы: "Жизнь проститутки стоит дешевле жизни сенатора". . - Хорошо бы перекусить, - Огл нетерпеливо завозился. - От ваших страшилок в моём животе урчит и стонет. Капитан замахнулся отвесить ему подзатыльник, однако не сделал этого. - Времени у нас мало, святой отец! - Капитан показал на воду, что значительно поднялась за это время. - Страсть, как хочется узнать, чем дело окончилось. Если вы прочистите горло ромом, то сможете рассказывать дальше. Он протянул откупоренную бутылку, Дэниел отвёл руку. - Пастор Джошуа, конечно, не был святым. Однако Харперу хотелось доказать, что он такой же... - Мразь, - подсказал капитан. - Такая же мразь, как и он сам. Отец Дэниел поморщился: - Скверные мысли порождают скверные слова. Не пачкайте своих мыслей, Бартоломью, особенно, когда мы так близко к Богу. Харпер купил проститутку... молоденькую, ещё не истёртую профессией. Велел ей умяться, смыть с лица белила, привести себя "в божеский вид". План совращения был таков: после службы и исповеди - "Гляди! Не наболтай лишнего!" - девушка должна была поцеловать руку пастора. "Вы будете в церкви одни. Поцелуешь... далее ты знаешь, как действовать. - Харпер хлопнул девицу по заднице. - Жрица любви, не подведи меня!" Сам он спрятался сбоку в трансепте, ему хотелось увидеть глаза пастора, когда тот поймёт что остался один на один с распутной женщиной, и что более никого в церкви нет. "Увидеть, как взыграет его похоть, как вздыбится плоть". Харпер был уверен, что святых не бывает: "Корысть, гнев, похоть, гордыня. Порокам подвержены все". Как же велико было его разочарование, когда пастор не поддался искушению. Ни капли похоти! Ни намёка! Только бесконечное сострадание. "Неужели он и вправду святой?" Харпер не верил, но чем больше находил подтверждений, тем сильнее было желание унизить и опорочить прежнего своего учителя. Хитрость сатаны спрятана в его многообразии. "Прямая дорога одна, - учит библия, - кривых - множество". Через неделю Харпер опять пришел в церковь. Отец Джошуа приводил в порядок храм, после праздника Пасхи. Тушил свечи, поправлял лавки. Нужно было подмести - служка (его помощник) заболел и не мог исполнять своих обязанностей. "Я хочу покаяться, пастор! Я убил человека". "Ты уже каялся в этом грехе, сын мой. Ты задушил лучшего друга". "Нет, пастор, это другое. На прошлой неделе к вам приходила девушка. Пыталась вас соблазнить. Я выследил и наказал её!" - Харпер провёл пальцем по горлу, давая понять, как именно он наказал девушку. . - Да он сам дьявол! - воскликнул капитан. - Изворотливый хитрый бастард! Надо же: признаться пастору в убийстве, зная, что тот не может сообщить в полицию! - На это и рассчитывал Харпер. Он перекладывал тяжесть своего преступления на плечи пастора. Отец Джошуа ответил, что он будет молиться. "Это всё? - спросил Харпер со смешком. - Всё, на что вы способны? Тогда попросите у своего бога сил. Молитв предстоит множество!" "Это и твой бог!" Вместо ответа, Харпер сорвал с шеи крестик и швырнул его на пол. Джошуа зажмурился. Казалось, молния должна пробить купол церкви и уничтожить грешника... Этого не случилось. Харпер стал регулярно приходить в церковь. Отец Джошуа похудел, осунулся. Каждое его утро начиналось с молитвы за душу "ученика и друга заблудшего христианина Харпера". И каждый вечер он просил Господа, чтобы Харпер завтра не приходил исповедоваться. Джошуа боялся, что однажды его силы иссякнут, и он покончит с собой. Всякий раз, войдя в кабинку для исповеди, Харпер рассказывал о новом своём преступлении. Рассказывал, смакуя подробности и описывая животные свои инстинкты. Он убивал проституток. "Ты мстишь за старую обиду, - говорил отец Джошуа, - но месть только ранит душу. Прости! Блажен отпускающий обиду". "Прощение для нищих и убогих. Не для меня. Я вам не рассказывал, пастор, как я разбогател? Нет? Это занятно. Когда я вышел из тюрьмы, на одном моём башмаке не было подошвы. Пришлось изрядно потрудиться, чтобы добраться до Блэкдема... хм... однако удача мне улыбнулась: я сумел устроиться подмастерьем к скорняку". "Господь не оставил тебя!" "Нет, пастор, господь здесь не при чём, - ответил Харпер. - Удача любит дерзких и сильных. Способных ухватить судьбу за хвост и оседлать. - Харпер сжал кулак и потряс им. - Старый глухой скорняк имел полудюжину детей-переростков от первой жены, и вторую жену - нестарую ещё аппетитную дамочку. Её портил огромный нос... впрочем, этого не было заметно, когда я пристраивался сзади. Старик умер перед рождеством. Это было нетрудно - он оступился и ударился затылком. Вознёсся на небеса тихо и мирно, как ангел. - Харпер сдул с ладони невидимую пушинку. - На поминках детишки посматривали на меня косо, думаю, они подозревали, но в глубине душе были рады. Скряга с пятнами на голом черепе, с вечно слюнявым ртом и хитрыми глазками, он любил погрызть косточку и облизывал пальцы... мерзкое зрелище. Папаша изрядно надоел своим чадам. Я устроил для ребятишек пирушку. Вдова тоже скорбела... недолго. Я утешил её, как мог, и скоро повёл под венец". "Её ты тоже убил?" "Самым примитивным способом. Даже неловко рассказывать. Отравил мышьяком. Носатая бестия оказалась живуча, как кошка. Протянула двое суток, в агонии бранилась, царапалась, изрыгала проклятия, как фурия и даже укусила меня. До крови стёрла пальцы о спинку кровати. Пришлось заплатить приличные деньги, чтобы она смотрелась в гробу как живая". Харпер рассмеялся и сказал, что это нелепый обычай - наряжать покойных. "Мертвец должен выглядеть, как мертвец. Зачем ему казаться живым?" . Вода в камере ещё поднялась. Капитан взгромоздил ящик на бочку, влез на эту конструкцию. Высота камеры не позволяла ему распрямиться, и он сидел скрючившись. Предложил напиться до умопомрачения: - Тогда мы не почувствуем... - Предстать перед Всевышним в таком виде? - спросил Нуччи. - Это позор. С прозрачной ясностью, Нуччи осознал, что проживает последние свои часы. Что он не встретится со своей невестой, и никогда не увидит родителей. Странное чувство вспыхнуло в его груди: ему стало трепетно жаль, что он подведёт близких людей. И если бы Судьба позволила ему прожить дольше, он бы узнал (много позже, дожив до седин), что ответственность перед любимыми - это высшее проявление любви. Умрёт Нуччи буднично и очень скоро: он хлебнёт воды, горло перехватит спазм, и, не почувствовав ничего, кроме боли, он утонет. . - Он убивал проституток, и в каждом своём преступлении исповедовался пастору. Отец Джошуа должен был нести груз вместе с убийцей. Когда Харпер убил третью женщину, он предложил сделку: "Отрекись! Откажись от Христа и убийства прекратятся! Напиши аббату бумагу - всего несколько слов - и в тот же миг пытка закончится! Ты даже сможешь пойти в полицию и донести на меня!" Вечерами, оставшись наедине с собой и выпив греховную чарку вина (чтобы унять дрожь в теле), пастор размышлял, что это... "может быть, это выход? Отречься? Он требует мою душу взамен множества других. Стоит ли одна МОЯ душа этих загубленных душ? Имею ли я право пожертвовать собой?" Немногие могут ответить на этот вопрос, и только единицы готовы принести жертву. "Но разве я не для того живу, не для того учился, не для того проповедую, чтобы заботиться о своей пастве? Чтобы защитить моих прихожан? Любимых мне людей? И разве не заповедовал Христос..." В этом месте мысли Джошуа обрывались, образ геенны огненной заполнял сознание, ибо отречение от церкви значило неминуемую гибель души. Как он мог на такое решиться? Отец Джошуа опускался на колени, и ночи напролёт молился. Молитвы эти утратили стройность и логику и всё более напоминали... бред? Нет, это не было бредом, его душа раскрывалась и воссоединялась с высшим разумом, с высшей вселенской справедливостью, с непостижимой Истиной. Из общего потока выделялся Харпер. Пастор молил о спасении его души, просил у Всевышнего покоя для этого человека. Когда загоралась заря, пастор падал на пол церкви обессиленный. Молитвы приносили только частичное успокоение. В конце июня, числа двадцать девятого, община отмечала день святых Петра и Павла. Уже утром отец Джошуа почувствовал нервное возбуждение. Подобное возбуждение чувствует тяжело и хронически больной, когда, после долгого и тягостного недомогания, приближается пик - криз, за которым или смерть, или выздоровление. Доктор и родные беспокоятся - им тревожно думать, что благоприятный исход сомнителен, но для больного это освобождение. В любом случае. Сил у него не осталось и любой исход благо. Харпер явился по своему обыкновению перед закатом. Движения его были порывисты, голос звенел. Он попросил воды, чтобы умыться. В чаше Джошуа увидел кровь. "Сегодня великий день, - сказал Харпер. - Верный ученик и преданный Христу Пётр трижды отрёкся от учителя, ха-ха! Так почему бы тебе не последовать его примеру?" "Мне всегда был ближе Павел", - ответил Джошуа. Харпер вытер руки, посмотрел пастору в глаза. Тот ужаснулся: во взоре Харпера не осталось ничего человеческого! Ничего! Милосердие, сострадание, любовь - всё исчезло. Пастор Джошуа противостоял дьяволу. "Сегодня я зарезал толстуху из Илкли. Шлюха решила подзаработать, приехала в Лондон". - Харпер пристально смотрел, ожидая реакции. Его щёки впали, лицо вытянулось, зубы стали мельче и острее - так показалось пастору. "Не может быть! Игра теней", - по церкви носился ветерок, тревожил пламя свечей. "Илкли - удивительное место, - продолжал Харпер. - Очень старый городок. При церкви Всех святых есть погост, на нём древние саксонские кресты. Вас это не умиляет, святой отец?" "Чему я должен умиляться?" "Мы с вами живём один миг! - Харпер махнул ладонью, задул свечу. - А мёртвые существуют веками". "Что это значит?" "Мёртвым быть лучше. Надёжнее. Сегодня я отправил одну в лучший мир. Я осторожно прорезал ей жилу на шее, потом зажал рану. Сказал, что она умрёт медленно". "Это жестоко". "Зато как познавательно! Можно долгие годы дружить с человеком, и так и не понять, кто он. А можно за две минуты познать душу человека. Вернее, душу женщины. Я говорю о толстухе. Она шептала мне всякую чепуху, просила о милости... я открывал и закрывал рану, жизнь - её жизнь - растекалась по подушке бурым пятном. Ждал, когда она начнёт сопротивляться... когда вцепится мне в глаза, попытается спасти себя - ничего! Пустота! Она была похожа на овцу! Обоссалась перед смертью. Хм... смешно". Отец Джошуа подошел и ударил Харпера. Всей силой, на которую был способен, нанёс пощёчину. "Тебе хочется состязания?" - спросил, сдерживая ярость. "Более всего!" "Я готов сразиться, дьявол!" В маленькой чугунной печи метался огонь, её растопил служка, дабы приготовить ужин. Отец Джошуа скинул сковороду на пол - металл под нею разогрелся до тёмного бордового тона. "Моя рука, против твоей!" - пастор поднял ладонь и опустил на разогретую поверхность. Взвился запах жженой плоти. Харпер положил руку рядом... "Ну?! Каков ты? - хрипел Харпер, вращая глазами. - Силён? Докажи мне! Покажи, какова твоя вера!" По комнате плыла тошнотворная вонь горелого мяса. . - Постойте, как вы сказали, зовут пастора? - Капитан Бартоломью тряхнул кудрями. - Джошуа? Или Дэниел? Сдаётся мне, святой отец, вы рассказываете о себе. Это у вас сгорела ладонь, поэтому вы прячете её в мешочке. Ведь верно? - Капитан вытянул затёкшие ноги. - Я сразу смекнул, что это вы, пастор! Отец Дэниел не ответил. Он вдруг утратил желание продолжать рассказ. К чему ворошить прошлое? Зачем ещё раз переживать прожитое? Его нужно отпустить, очистить душу, постояв под майским ливнем. - А что такое ад? - не унимался Огл. - Как, по-вашему? - Ад - это люди. Каждый из нас носит его в себе. . Своего дьявола, отец Дэниел носил в себе. Он рассказал не всю правду о той последней встрече с Харпером. Вернее, он рассказал... исправленную версию, ту, что подсказал ему Господь в одном из видений. В тот вечер отец Дэниел-Джошуа запер Харпера в исповедальне. Пастор заранее приготовил дубовый шест и кусок верёвки, чтобы накрепко замкнуть душегуба. Убедившись, что дьявол не может выбраться, отец Дэниел поджёг церковь. "Это был единственный выход!" - воспоминания всё же пробились сквозь защитный панцирь. Пастор вспомнил сухие ветви, что он подтаскивал к огню, вспомнил крики прихожан, жавшихся в стороне от пылающей церкви, вспомнил страх в глазах: "Они сочли меня безумным!" Когда двери рухнули, на пороге показалась фигура объятая пламенем - Харпер всё же вырвался из исповедальни, прошел сквозь огонь и упал на ступенях, раскинувшись, как чёрная птица. Рухнул купол и обугленный крест пал на землю, пастор подошел к углям, и сунул в самую гущу ладонь. Он отдавал дань: "Вот моя плоть взамен его плоти!" . "Галатея" дрейфовала ещё несколько суток, прежде чем на неё наткнулся английский фрегат. Определив, что судно перевозило рабов, англичане приняли решение его затопить. (Так рекомендовал " Акт о запрете торговли рабами" принятый британским парламентом.) Было ясное утро, океан играл барашками волн, был кроток и тих. Несколько матросов рубили брешь в днище "Галатеи". В крюйт-камере оставалось достаточно воздуха, но он должен был выйти, отправив судно на дно. - Я рад, - капитан ударил кулаком в грудь, - что провёл эти дни с вами. Теперь мне легче отправиться на тот свет. Лишь только в днище разверзлась брешь, капитан ринулся в проём. Сломал доску, вырвал у плотника топор. Английский волонтёр выстрелил в упор. - Там священник! - изумился волонтёр, когда тело капитана откинули в сторону. - В трюме священник! Во чрево "Галатеи" потянулись руки, намереваясь помочь священнику. Воздух хлестал из прорубленного окна, как из преисподней. Отец Дэниел подался вперёд, протянул руку... но отпрянул, схватил под мышки Нуччи и вытолкнул вместо себя. На миг показалось, что мир вокруг рушится вниз. Больше никто не спасся. Пастору удалось изменить свою судьбу. Я был удивлён и растроган, и даже не сразу сообразил, что он изменил судьбу Керро Нуччи, также.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.