Страница 19 из 20
– Да уж.
Через полчаса укроп сделал свое благое дело и, устав, девочка заснула, но все всхлипывала и тяжело вздыхала. Прикорнула и Нина. Она использовала для отдыха каждую свободную минуту – правильно делала. В. постоял в раздумье на середине комнаты, полюбовался на спящих. Какие же они у меня красивые, подумал писатель. Что большая, что маленькая. Обе маленькие. Девочки мои… Их сонное спокойное дыхание он слышал прекрасно. Как выяснилось за последние полтора года, это была лучшая музыка на свете.
В. опустился в кресло. Ему хотелось спать, но еще не слишком. Жаль было тратить время на сон, лучше попробовать продолжить рассказ. Подождав десять минут для верности, он встал и направился в свой угол, чтобы запустить компьютер.
Но вместо рассказа он вдруг вызвал из железной памяти компьютера свой дневник и гневно, словно кому-то что-то доказывая, стал тыкать пальцами в клавиатуру.
«Чем дальше идет время, тем большее желание возникает открыть ту единственную главную книгу, где написана вся правда, и прочитать ее, наконец. Но что это за книга и где мне ее взять?..
Сегодня окончательно сформулировал: мою жизнь можно смело назвать «Ожидание выходных». Внешняя, официальная работа мне неинтересна, и я живу нормальной жизнью лишь два дня в неделю, по выходным, да один месяц в году, когда отпуск. Я там чужой, и все знают, что я чужой. Уже не могу просто смотреть людям в глаза, словно в чем виноват. Чувствую себя, как Штирлиц в тылу врага. И они это видят и задают один и тот же безмолвный вопрос: «Какого лешего ты здесь делаешь?» Так имеет ли это смысл? И неужели я должен мечтать о пенсии? Ведь тогда я буду ни на что не годным стариком. Разве я живу на свете для того, чтобы заработать себе пенсию? Это невозможно! Но большинство людей живет именно для этого. Они тратят свою единственную жизнь, чтобы в старости получать мизерные гроши от скупого государства! Господи, как это нелепо. И еще нелепее: один из этих людей – я. Самое правильное, что следовало бы предпринять мне, озаренному этой простой и очевидной мыслью, – мгновенно уволиться с работы и заниматься своим настоящим делом, то есть литературой. А насчет пропитания не беспокоиться, как это и рекомендовал Христос. В конце концов, многие люди годами не получают денег и как-то живут, неужели я не смогу? Однако я прекрасно знаю: в понедельник проснусь по звонку будильника и побреду опять в свой цех, поднимать с колен падшую, словно девка, российскую экономику. Вот единственная светлая мысль, единственное оправдание, которое я придумал своему оскорбительно нелогичному поведению… А хуже всего, что и в богемной тусовке мне не место, не люблю я это, терпеть не могу. Недавно зашел на выставку одного художника. По стенам в умышленном беспорядке были там криво развешаны непонятные картины. Я не смог выяснить, что изображает хотя бы одна из них. Случайно познакомился с автором, разговорился, сказал, что вот, тоже пишу, только не кистью. Он пьяненький был, такой маленький, все рыженькими бровками моргал да тряс длинной оранжевой бороденкой. И минуты через две вдруг он мне говорит: не пиши прозу. Работай на заводе, делай там что-нибудь… Что ты там делаешь? Гайки точи, что ли. А прозу не пиши, не надо. Не зная ни одной моей строчки, просто так, взял и сказал. Посоветовал. Великий Художник, обороняющий бастион высокого искусства от варваров. На Олимпе тесновато, понятно, зачем нужны конкуренты? А может, просто пожалел… Нет мне места, нет покоя, Господи! Только дома я еще как-то могу быть собой, а больше нигде.
Люблю утро – когда не нужно вставать в определенное время. Могу с удовольствием подняться в четыре часа и пойти встретить солнце, и чем меньше увижу людей, тем лучше. Город живет своей тайной жизнью. Туман ползает с улицы на улицу, такой густой, что легко заблудиться даже в знакомых местах, в нем вяло киснут фонари, и первые трамваи привидениями пролетают без единого звука, едва не сталкиваясь друг с другом на поворотах широкими плечами. Чугунные памятники вождям покидают свои постаменты, собираются командами на площадях и, обменявшись новостями и жадно перекурив, азартно играют в футбол огромными булыгами. В городских фонтанах деловито моются бомжи, похожие на пророков. Это одно из главных моих желаний – быть свободным, быть хозяином своего утра. «Хозяин утра» – неплохо звучит. Может, назову так рассказ. Главная же и настоящая причина моих бессмысленно-ранних побудок – семья. И это нормально. Иначе я не могу…»
На улице что-то зашумело, мерно и спокойно, потом этот звук превратился в легкий шелест, вовсе затих, и вскоре в доме послышался запах только что прошедшего дождя и прибитой им пыли.
Еще через полчаса, когда писатель только-только раскочегарил мозги, девочка снова проснулась и так закричала, что сразу стало ясно – дело серьезное. Пожалуй, придется вызывать врачей. Жена выразительно глянула на писателя, трусливо бегавшего из комнаты на кухню, а оттуда в ванную (он еще надеялся, что ребенок вот-вот успокоится и можно будет вернуться к рассказу или по крайней мере лечь спать), сказала непреклонно:
– Иди звони, – и поправила перекрутившуюся на бедрах ночную рубашку.
Телефона у них не было. Чтобы вызвать «Скорую», нужно бежать на улицу. Обеспокоить в такое время соседей В. не решился бы ни за что. Вернее – не хотелось унижаться, просить, умолять… Нина не постеснялась бы, на этот счет комплексы у нее давно и успешно были уничтожены, но просто пока ситуация, по ее мнению, еще не была слишком опасной.
В. неохотно выключил компьютер, поглядел на пустой экран и сказал:
– А может быть, все-таки…
– Иди звони, – повторила жена тоном выше. – Или я сама сейчас пойду.
– Ну подумаешь, живот болит, – сказал В., нервно подтаскивая кверху все время съезжавшие тренировочные штаны с растянувшейся резинкой. – Давай сделаем клизму. И не надо никуда ехать…
– Господи, когда ты уже будешь думать не только о себе и своем творчестве (слово «творчество» жена произнесла врастяжку, манерно закатив глаза к потолку и явно издеваясь), но и о ребенке? Ребенок мучается, а ему лень оторваться от своей писанины, на улицу выйти!
В. промолчал. Он разглядывал ярко-розовый рубец от подушки на правой щеке Нины. Рубец представлял собою почти правильное латинское «V», ветвями терявшееся где-то в густых черных волосах на виске. Словно какое-нибудь хозяйское тавро на боку коровы. Глаза ее спросонья были узкими, опухшими и злыми, вдобавок она щурила их от яркого света. «Наверняка у нее сейчас изо рта пахнет», – подумал писатель. Почему он именно так подумал в ту минуту, он и сам не знал. Почему он вообще думал об этом в то время, когда его должно было интересовать нечто совсем иное?.. Эта мысль проплыла по краю сознания и эфирно улетучилась.
– О себе уж я не говорю! Хожу в какой-то рвани из секонд-хенда, туфли не сегодня-завтра совсем развалятся, а других нет! Полтора года нигде не была, людей совсем не вижу! А ему лень на улицу выйти позвонить!!
В. снова промолчал. Но его тактика оказалась бесполезной.
– Посмотри, что у нас в ванной делается! – Жена заводилась все больше. То ли усталость от недосыпания сказалась, то ли еще что, но похоже, близилась настоящая, полноценная истерика. – Обои отстают, на стенах какая-то плесень! И когда ты начнешь клеить эту чертову плитку? Все только обещаешь!
– Я работаю, – неохотно сказал В. – Ты же прекрасно знаешь. У меня нет времени. Я тоже должен когда-нибудь отдыхать. И не кричи, люди спят.
– Людей ему жалко, а ребенок собственный пусть пропадает!
– Я работаю, – повторил В., – восемь часов в день. Не развлекаться туда хожу. Зарабатываю деньги, на которые мы живем. Это физически тяжело. А потом прихожу и начинаю помогать тебе. Варю кашу, мою посуду, стираю пеленки, выношу мусор, пылесосю… пылесошу… черт его дери! Этого вполне достаточно. Что ты еще от меня хочешь? Чего тебе надо?
– Мне ничего от тебя не надо! Я хочу, чтобы ты был отец, а не что попало! Ты думаешь, я тут бездельничаю, пока тебя нет? С ребенком сидеть труднее, чем на заводе работать! Ни одной минуты свободной, даже когда спит! Сам попробовал бы!