Страница 17 из 20
Час легкого бега, и вот он уже в своем микрорайоне. Последнее усилие, финальный аккорд – без остановки взлетает по лестнице на шестой этаж и долго ходит по длинному коридору, успокаивая дыхание, восстанавливая нормальный сердечный ритм. Рука на запястье, подсчет ударов… Нет, еще немного подождать. Так, вот теперь все в порядке.
Дверь не заперта. Странно. Он ведь запирал, точно помнит.
Анна куда-то ходила? Неужели смогла встать? Вряд ли.
Но точно, вот она, лежит на пороге комнаты грузной тушей, вся отекшая, слоноподобная. Упала. Неужели – все?.. Нет, дышит. Дышит, хотя и еле-еле. Без сознания. Редкие волосы прилипли к щекам, нос торчит какой-то безобразной пористой блямбой, глаз почти не видно.
Перевернул, дотащил до кровати, кое-как поднял, перевалил через край. Тут она застонала, так громко и мучительно, что ему на мгновение стало остро жаль ее, хотя сама она была виновата: за здоровьем не следила. Да и наследственность – ничего не поделаешь…
Открыла глаза, долго не узнавала, потом заплакала.
– Вот… Юрик… ухожу… один остаешься… дурачок ты мой… как без меня будешь?..
– Зачем ты вставала? – сказал он терпеливо. – Лежать надо было. В твоем состоянии нельзя вставать. А ты встала.
– В окно… последний раз посмотреть…
– Ну и глупо. Сейчас я «Скорую» вызову.
– Не надо… Ухожу… Дай спокойно уйти…
– Как хочешь.
– Сядь…
И он послушно и терпеливо уселся на пол возле кровати прямо в своих пропотевших спортивных трусах и майке, с рюкзачком на спине, и его согнутые мускулистые ноги нелепым детским домиком торчали кверху. Он держал жену за руку, гладил, а она, нащупав его лысую голову, просто положила сверху ладонь и так держала. Он хотел было уклониться, но она не отпустила. Пришлось сидеть, терпеть.
– Я тебе много… хлопот…
– Да ничего-ничего, – быстро сказал он, ужаснувшись, что ей сейчас надо будет выговорить длинное и неудобное слово «доставила» или «причинила», а ему придется лишний раз слышать, как она тяжело, со свистом втягивает воздух.
– Ты уж прости меня…
– Да, да, конечно.
Наверное, с час он так сидел, гладил ее, и за все это время она пару раз говорила ему: «Дурачок ты мой», а потом замолчала надолго. Он думал о чем-то постороннем, о каких-то пустяках – и вспомнил вдруг момент, когда разлюбил ее. Много лет ей удавалось питать в нем иллюзию того, что она молода, свежа и подобна цветку. И однажды случайно услышал из кухни ее старушечий кашель. Не видел ее, а слышал только этот ужасный кхекающий кашель… Тут-то он и прозрел.
Вдруг почувствовал, что рука на его голове начинает холодеть. Кожа головы у него была очень чувствительна к перемене температуры. Он осторожно встал, нащупал ее пульс. Точнее, попытался. Пульса не было.
Да, действительно. Все. Ушла.
Свободен.
Он положил ее поудобнее, скрестил ей руки, как полагается. Хотя – все равно без толку, ведь повезут, будут вскрывать… Глаза у нее были закрыты, очень хорошо. Выпрямился над телом, не зная, что делать дальше. Зачем-то перекрестился, наверное, первый раз лет за десять. Так полагается.
Его поразила собственная реакция на смерть близкого человека. Почти полное отсутствие чувств, переживаний. Наверное, заранее уже привык, обдумал это все. Теперь осталось только действовать.
Надо идти, звонить куда-то. Или врачам, или сразу в эту фирму…
Когда выносили тело двое дюжих парней (оба почему-то с лагерными наколками), он испытал смутное сожаление. Она теперь покидает его, они становятся разделены. А ведь всю жизнь были вместе. Конечно, он ее давно не любил, просто она всегда была рядом. И теперь вот такая перемена. И ничего нельзя сделать.
Он вдруг немного испугался.
– Подождите…
– Что, отец? – спросил представитель фирмы, начальник тех двоих, с наколками.
– Минутку.
– Разумеется.
Носилки опустили на пол. Он стоял почти вплотную, громоздко возвышаясь над ее телом. Простыню убрали, чтобы он мог посмотреть, попрощаться. Но когда он снова увидел жену, то понял, что зря остановил людей. Все давно было ясно, все так и должно было быть. Чтобы его поведение не истолковали как странное, он вдруг наклонился над нею и нежно стащил с пальца обручальное кольцо. Оно сошло неожиданно легко, хотя пальцы сильно опухли.
– На всякий случай, – сказал он представителю фирмы, который невозмутимо смотрел куда-то в сторону. – Память.
– Разумеется.
Подняли и унесли. Он проводил до грузового лифта. Поехали. Все. Вот теперь уже действительно все.
Еще через час он уже очистил квартиру от ее вещей, ненужных тряпок, каких-то затянутых паутиной цветочных горшков, прогнивших полок с рассадой, любовных романов в мягкой обложке. Отдал соседям старый шкаф, который раздражал его уж лет двадцать. Подрядил за чекушку одного местного алкаша, и они вдвоем вытащили на помойку кровать. Он поспит и на полу, ничего. Так даже здоровее, на жестком-то… Тщательно вымыл пол.
В ближайшие выходные он сделает ремонт, побелит потолок и переклеит обои. И можно будет жить нормально, как давно уже хотелось. Спартанская обстановка, спортивный инвентарь, нужные книги… Пожалуй, бабу брать не стоит, она все опять испортит. Можно встречаться на ее территории, не связывать себя никакими обязательствами.
Свалил в углу несколько фуфаек, накрыл чистой простыней. Отличная получилась лежанка. Мягко, удобно, и места в комнате много. Почему нельзя было раньше так жить?
Открыл форточку настежь. Теперь она никогда не будет закрываться. Ему уже давно надоел царивший здесь кислый стариковский запах.
Перед сном, лежа на фуфайках, определил цели на будущее. Надо научиться готовить; впрочем, это нетрудно, есть масса книг. Средств на жизнь ему, при его-то минимальных потребностях, хватит с лихвой. Не нужно теперь тратиться на дорогие лекарства… Можно сделать еще что-нибудь полезное. Английский выучить, например. Времени полно.
Он сейчас совершенно не понимал, зачем столько лет потратил на эту женщину, которую любил только в молодости, которая постоянно болела и не оставила ему детей, за которой нужно было все время ухаживать… Непонятно! Сколько всего мог бы он сделать, не будь ее. А так, получается, жизнь прошла почти впустую; впрочем, он может, если постарается, активно прожить еще лет двадцать или даже тридцать, здоровье-то есть, так что не все потеряно.
Уснул поздно. Спал как обычно, без снов, словно внутри теплого шерстяного носка.
В три часа ночи подскочил вдруг, пошарил вокруг себя, ничего не понимая, спросил:
– Аня… ты как себя чувствуешь? Принести воды?.. Где ты, Аня?!
И тут вспомнил все, увидел себя в углу на подстилке в пустой холодной квартире (а ее-то нет!) – и взвыл, скорчился в судороге, что-то невнятно голося сквозь стучащие от внезапного холода зубы…
Долго лежал без движения и без мыслей, в полной пустоте.
– Аня! – позвал он снова.
Она пришла. Села рядышком, привычно положила ему руку на голову, а он лежал на своих фуфайках как больной и все спрашивал радостно:
– Ведь правда, смерти нет, Аня?
– Ну конечно, нет, – говорила она, мерно качая головой и гладя его.
– Значит, я никогда не умру?
– Да.
– Как хорошо! И ты будешь со мной?
– Всегда.
– Ты прости меня, Аня.
Проснулся оттого, что продрог насквозь. Форточку-то вчера не закрыл, и по полу здорово сквозило. Спина была вся холодная.
Хотел встать, но его вдруг пронзила такая боль, что от неожиданности и удивления вскрикнул. Протянуло, черт!.. Еле-еле, держась за поясницу и охая, поплелся на кухню, закрыл форточку, включил весь газ, чтобы согреться. Поставил чайник.
Но тут его бросило в жар, он напился холодной воды, погасил газ и вернулся на свою лежанку, там, на полу, было прохладно, хорошо…
Через две недели квартира была уже свободна от прежних хозяев, и туда заехали другие люди.