Разговоры с Джемалем

О. Д.: У меня такой вопрос, который я в самом начале задавал. Я понимаю, что и левая идея, и правая дискредитировались. Справедливости не будет, борьба за справедливость приводит к появлению олигархов.

Г. Д.: В справедливости есть одна любопытная вещь – что именно является справедливостью? Посмотрим с точки зрения левых. Они изначально боролись с традицией, боролись с символизмом, боролись с религиозной сверхчеловеческой нагруженностью общества, ведь так? Они боролись с тем, что общество живёт не просто для того, чтобы жить: есть, производить, ещё больше есть, ещё больше производить. Выступали против того, что у общества есть некие сверхзадачи: у истории есть смысл; есть Бог; есть, в конце, Страшный суд, воскресение из мёртвых. Все такие моменты левым были ненавистны, они их изымали. Они боролись с этим, как с бреднями, поповскими сказками, старательно объясняли, что производительные силы действуют на производственные отношения, действуют потом на мозги, которые, так или иначе, всё понимают. Но существует же и другой подход к справедливости: справедливость – это не распределение потребления благ, справедливость – это наличие смысла. Миллиарды людей проходят бесследно по Земле: строители пирамид, к примеру. Справедливо ли, что они исчезли в потоке песка, который несётся ветром по пустыне времени и бытия? Справедливо? Нет, несправедливо. С точки зрения религии это несправедливо, это высшая степень несправедливости. Жизнь при таком подходе становится абсурдом. Левые же считают, что это норма. Но когда они добиваются своего и строят общество, которое представляется им более или менее адекватным, то есть социум-бытие, в котором исключена всякая объективная онтология из него… то всё становится социальным! И мы погружаемся в абсурд, погружаемся в бессмыслицу. Левые убивают смысл. Они добиваются того, что общество, в котором мы живём, – это общество, которое живёт, чтобы жить, то есть оно ничем не отличается от садка кроликов, по большому счёту.

Правые в действительности защищают сторону, отвергнутую левыми, – сторону смысла. Но есть крайне правые, которые говорят: то, что было уничтожено левыми, а именно иерархия, символизм, традиция, – это и было смыслом, ценностью. Крайне правые создают свой блок, идут в загончик, в гетто, которое называется «консервативная революция». Они хотят совершить контрреволюцию и восстановить иерархию, смысл, неравенство и так далее. В пользу тех старых слоёв, которые когда-то держали контрольный пакет акций…

О. Д.: Да, я понимаю. Получается, правые и левые в каком-то смысле поменялись местами.

Г. Д.: Да. Крайне правые – они как бы протестные. Понятно, что хрен редьки не слаще. Потому что то общество, которое деградировало сегодня через усилия левых до социума – бытия, в котором нет смысла, отправлялось от той начальной позиции, в которую его хотели бы вернуть эти консервативные революционеры. Получается замкнутый круг. Получается, что зло не в нынешнем состоянии общества, зло в социуме как таковом. Есть нечто в социуме, что является неизбывным античеловеческим элементом. Который может проявляться как в господстве феодала над крепостным, так и в бессмыслице социального бытия в Швеции, где господствуют социал-демократы и где при огромном потреблении самый высокий уровень самоубийств.

И там и там зло. В чём моя идея состоит? Моя идея состоит в том, что ни левые, ни правые не держат палец на этом нерве зла. Они не обсуждают это зло. Для них всё в мире является само собой разумеющимся. По жизни не задают вопросов и не требуют ответов для себя. А ведь надо поставить вопрос о сущности этого зла, и если уже говорить о протесте, то он должен быть не левый, не правый, а совершенно иной, новый.

О. Д.: Какой же?

Г. Д.: Я думаю, что, скорее всего, он должен быть теологическим.

О. Д.: То есть верующие против безбожников?

Г. Д.: Всё не так просто. Тот же Маркс с восторгом говорил, что наконец-то мы сбрасываем религиозную одежду с социальной борьбы: раньше люди облекали свои проблемы в религиозную одежду, потому что у них всё стояло на голове, а не на ногах. Мы всё переворачиваем на ноги, и речь идёт о производственных отношениях. Но оказалось, что всего марксизма с его научным социализмом хватило на 150 лет пудрения мозгов. Это короткоживущая модель.

А тема катаров, анабаптистов, гуситов, то есть тема религиозной справедливости и религиозного вызова мировому порядку, она никуда не ушла. Она была отложена в пользу научного социализма, в пользу народников, в пользу эсеров, которые читали Бокля, читали всяких атеистов, потом они «Капитал» изучали и так далее. Но сегодня с этим «Капиталом» некуда идти.

О. Д.: Правильно ли я понимаю, что должна утвердиться религиозная справедливость, справедливость, основанная на религиозных постулатах.

Г. Д.: Да, потому что о смысле жизни говорит теология.

О. Д.: И философия.

Г. Д.: Да, но философия может быть и антифилософией. Вот марксизм – это антифилософия. Гегель – это великий мыслитель, который придал современный вид платоническому дискурсу, это Платон XIX века. Потом приходит Маркс, который ничтожество наше ставит, как он выражается, с головы на ноги, а в действительности он его разрушает и приводит к некоему маразму.

О. Д.: Гейдар, я попробую для себя сформулировать то, что мне кажется важным. Действительно, в XX веке на все те вопросы, которые стояли перед человечеством, люди получили ответы в виде сталинского коммунизма, фашизма и другого. Эти ответы общество не устроили, поскольку они несли в себе негативный опыт. Главный же вопрос был: как жить дальше всему социуму?

Ответа нет. И теперь наступает XXI век, и снова потребуется этот ответ. Должно ли быть всё по справедливости? Да, я с вами соглашусь, Маркс написал большую, назовём так, экономическую книгу, из которой был сделан всего-навсего один вывод: «Грабь награбленное». И по этому пути пошло население многих стран.

Г. Д.: Ну, давайте тоже не будем упрощать. Не «Грабь награбленное», а об исчислении средств производства, для того чтобы этим производством завалить массы, которые должны были обожраться. И в результате у них должны были проснуться такие творческие энергии, что от изобилия этого потребления эти средства производства и производительные силы вырастали ещё многократно до тех пор, пока… Тут уже начинается некий космизм. До тех пор пока человечество не выходит в ноосферу, не начинает управлять таким большим куском космической энергии, что в результате меняет физические законы. А дальше уже бифуркация. Одни говорят, что это бред и всё ради колбасы, а другие говорят: для того, чтобы остановить второе начало термодинамики. Мы же помним эти споры.

О. Д.: Споры высокого порядка. Но тем не менее.

Г. Д.: Но это всё-таки не «Грабь награбленное».

О. Д.: Да. Конечно. Я упростил, чтобы было понятно.

Г. Д.: Но это тупик. Почему это тупик? Потому что даже прекрасная идея остановить второе начало термодинамики не вносит смысла в абсурд.

О. Д.: По вашей логике, когда коммунисты молятся сейчас в православном храме, это не абсурд, они уже движутся к религиозной справедливости.

Г. Д.: Честно говоря, никаких коммунистов сейчас не осталось, их нет. Есть коммунистическая партия, которая называется КПРФ. Она создана как политтехнологический приём для разводки определённой части населения. Мы живём в мире симулякров. В мире обманок. Поэтому мы не будем всерьёз говорить о том, что они коммунисты.

О. Д.: Серьёзно говорить, что они верующие, тоже, наверное, не стоит.

Г. Д.: Я не уверен, можно ли говорить, что нынешний папа Франциск верующий. Вообще можно ли говорить о современных жрецах, что они в истинном смысле верующие. Потому что они… Я же сказал о социум-бытии, которое возникло в результате усилий левых в течение последних двухсот лет. В итоге у нас сложился Олимп, метафорически говоря. То, что было небом для бывшего человечества, стало просто-напросто социальным институтом. Если папа Франциск рассматривает себя, свою религию, литургию, ритуалы как некий социальный институт, который можно адаптировать под некую конъюнктуру: взять и написать мессу, взять и перевести её с латыни на местные языки, взять и изменить тему, которая касается антисемитских ноток в католической традиции так, чтобы это устроило раввинов. О чём это говорит? Это говорит о том, что мы не имеем дело с религией как с религией. Мы имеем дело просто с социальным институтом, который ведёт какие-то политические игры. В таком случае верующий ли папа? Я думаю, что не совсем.