Тогда, в дождь

Совестью Сигитаса Селиса был неподкупный сварщик Марюс. Ауримас Глуоснис мысленно отчитывается перед солдатом Гаучасом, перед редактором газеты Грикштасом. Спорит с ними, порой умышленно провоцирует на возражения, но и прислушивается тоже. Потому что нуждается в их оценках, в их суде.

Как в годы войны, так и теперь Гаучас остается на передовой. Чувство долга ведет его то на возрождаемую из руин фабрику, то в захолустный Любавас, где подняли голову бандиты, ополчившиеся против колхозов.

И выдержка редактора Грикштаса, она тоже от убежденности.

Ауримас мог принять газетный разнос за вселенскую катастрофу, впасть в транс, ретироваться с поля боя. Грикштас считает такое бегство постыдным, потому что оно «недостойно пули, которая прошила тебе легкие. Недостойно Орловщины. И Гаучаса…» Какой бы запутанной ни была конъюнктура, он защищает ленинское понимание задач искусства. Защищает и от буржуазных проповедников аполитичности, и от вульгаризаторов, насаждавших примитивизм, и от тех, кто по молодости, по неведению атаковал лирику, психологизм.

Ауримас мог, поддавшись обиде, твердить об относительности правды, кокетничать разочарованностью, щеголять циническими откровениями. Моральные критерии Грикштаса неподвластны коррозии: «Подумай, что ты несешь, человек! Если нет правых, то, выходит, нет и заблуждающихся. Нет подлецов. Все одинаково хороши, да?»

Эти беседы с редактором возвращают взбудораженного, растерявшегося Ауримаса от частного к общему, от забот о себе к мыслям о времени.

Именно такие люди, как Грикштас и Гаучас, определяют в романе систему духовных ориентиров. Тех ориентиров, которые были особенно необходимы в атмосфере социальной, политической ломки, ожесточенных идеологических конфликтов.

Иждивенческим представлениям о прогрессе, который будто бы совершается сам собой и столь же автоматически обеспечивает счастье и процветание, А. Беляускас противопоставляет концепцию сознательной, активной борьбы за социалистическое преобразование общества. Борьбы, которая требует от индивида воли, стойкости, принципиальности и вместе с тем любви к человеку. Неспроста суровый, аскетичный Грикштас озадачивает молодого писателя неожиданным вопросом, открыто ли его сердце для любви: «Любви к простой, обыденной жизни. Любви к человеку — открыто ли? Ведь это, может быть, куда важнее всех твоих речей».

В отличие от своего литературного предшественника Сигитаса Селиса герой романа «Тогда, в дождь» сумел в те суматошные дни справиться с внутренним кризисом, устоять перед соблазном разъедающих совесть компромиссов. Тот романтический огонек, который едва не задохнулся под пеплом быта, разгорается вновь. И в охваченный тревогой, осаждаемый бандитами Любавас, Ауримаса влечет пример его друга Гаучаса, ставшего народным защитником, потребность быть рядом с ним и с такими, как он.

«Каунасский роман» завершался словами Селиса, обращенными к покойной дочери: «Твой отец будет человеком, Гедре».

Ауримас Глуоснис уже не столь категоричен в заверениях. А может быть, сказывается предусмотрительность самого автора. Ведь он-то хорошо знает, что его герою еще предстоит долгий, тернистый путь преодоления, что на смену нынешним конфликтам придут другие. Те, что составят содержание романа «Спокойные времена», посвященного уже нашим сегодняшним будням.

* * *

Альфонсас Беляускас вошел в литовскую литературу со своей темой. Все его творчество обращено к жизни того поколения, которое утверждало в республике власть Советов, мужало, обогащалось духовным опытом в ходе строительства социализма. Его книги привлекают внимание своим глубинным социальным пафосом, нравственной взыскательностью к личности, проницательным психологическим анализом.

Как и всякий истинный художник, А. Беляускас меняется от произведения к произведению. Он неустанно совершенствует свою исследовательскую манеру, идет от одного стилевого эксперимента к другому. И с его именем прочно связаны авторитет и достижения школы внутреннего монолога. Словом, широкий интерес к романам писателя вполне закономерен. Это прозаик самобытный, ищущий, пристально вглядывающийся в сложные коллизии и ведущие тенденции нашей эпохи.

Леонид ТЕРАКОПЯН

notes

Примечания

1

Район трущоб в Каунасе в годы буржуазной власти.

2

Часть церемонии посвящения в студенты. (Прим. перев.).

3

Жребий брошен (шаг сделан) (лат.).

4

Что сделано — сделано (лат.).

5

Я читаю по-английски только с помощью словаря (англ.).

6

Записано, совершено (лат.).

7

Ганнибал уже у ворот (лат.).

8

Что за причина тому, Меценат, что какую бы долю… (лат.). — начальная строка I сатиры Книги первой «Сатир» Квинта Горация Флакка. Гораций. Сочинения. М., Изд-во «Худ. литература», 1970, с. 245.

9

После этого как не надуть и Юпитеру губы,

Как не воскликнуть ему во гневе своем справедливом… (лат.).

Гораций. Сочинения. М., Изд-во «Худ. литература», 1970, с. 245.

10

Не будем лишать поэта права на гибель!

Разве не все равно, что спасти, что убить против воли?

Это не в первый уж раз он ищет блистательной смерти, —

Вытащишь, кинется вновь: ему уж не быть человеком (лат.).

Квинт Гораций Флакк. Наука поэзии. Перевод М. Гаспарова. Гораций. Сочинения. М., Изд-во «Худ. литература», 1970, с. 395.

11

Неведомая земля (лат.).

12

Масса (нем.).

13

Варвары среди цивилизованных (лат.).

14

Стиль — это человек (франц.).

15

Чистая доска (лат.).

16

С позволения сказать (лат.).

17

Буржуазной.

18

Каждому свое (нем.).

19

Жребий брошен (лат.).

20

Музыкальное упражнение, сочинение сорок один (итал.).

21

В тартарары! (лат.).

22

Моя голубка — друг лучший из друзей (лат.).

23

Желающего судьба ведет, сопротивляющегося же тащит (лат.).

24

Милости просим — но просим вон… (польск.)

25

Отряды народной защиты — в послевоенное время в Литве добровольные отряды по борьбе с вооруженными бандитами.

26