Девочка с «Фамальгаута»

Машину было трудно остановить, ибо в древней русской поэзии было так много о небе! Но Талка ничего не поняла. Стихи же она начала любить лет на десять позже…

— Память Корабля! — Талка топнула ножкой. — Я спрашиваю, что такое небо! Отвечай в двух словах. И не надо цитат!

Машина задымилась. Так случалось тогда, когда машина что-либо не знала, а это было очень редко. Запахло жженой резиной. Прибежал встревоженный папа и выключил машину. Потом вопросительно посмотрел на Талку.

— Я спросила у Памяти Корабля, что такое небо, — сказала Талка, глядя своими голубыми глазами прямо в глаза папы.

Папа начал весело смеяться. Он смеялся так заразительно, что начала смеяться и Талка. Пришла мама и тоже стала смеяться, хотя она даже не знала, в чем дело. А когда узнала, папа с мамой посмотрели друг другу в глаза и вдруг умолкли…

Потом папа объяснил Талке, что такое небо. Ведь папа был умнее и знал больше, чем даже Память Корабля, выучившая наизусть сто тысяч томов книг. Впрочем, его объяснение сильно отличалось от того, которое дала бы любая энциклопедия. Он сказал:

— Небо — это бесконечная вселенная, какой ее видишь с Земли. На Земле вселенную заслоняет воздух и облака. Картина получается искаженной и изменчивой… Но нет ничего прекраснее во всей вселенной, чем небо Земли… И нет ничего, что так звало бы и манило к себе, как оно… Самое лучшее стереокино не может дать даже малейшего представления о небе Земли…

— Я хочу увидеть Небо Земли, — сказала Талка, Она сказала это совсем серьезно, как взрослая. И к тому же так, что записать ее эти слова я могу только с большой буквы.

— Ты его увидишь, — пообещал папа. — Но как не скоро это случится! — Он не знал, что этого не будет никогда. Что Талка увидит только небо чужой планеты. Озаренное двумя алыми солнцами, но тоже голубое и прекрасное.

Это случилось, когда «Фамальгаут» пролетал мимо одного из удивительнейших творений природы — звезды класса Цефеиды. Впрочем, пролетал мимо — это, пожалуй, сказано слишком сильно. До Цефеиды оставалось полтора парсека, когда корабль максимально приблизился к ней, и даже ее постоянное подмигивание едва было заметно невооруженным глазом. Просто неделю она сияла ярче, затем неделю была тусклой и незаметной. В недрах этой звезды бунтовали неукротимые и не очень ясные науке силы: судорожные удары, идущие, видимо, из глубочайших недр звезды, вздыбливали неистовым извержением всю ее поверхность, бросали ее ввысь на тысячи километров, а затем она обрушивалась назад лавовым водопадом. И снова рождались в безднах звезды новые силы, и снова взрывалась она… И снова падал лавовый дождь. Жизни не может быть на планетах таких звезд, даже если у них есть планеты… Мама и папа много занимались наблюдением Цефеиды — они были первыми людьми, видевшими ее так близко. Они сделали какие-то открытия, которые подтвердили расчетами. Это были их последние записи.

Талка занималась с кибернетической няней. Она сидела над очередной геометрической теоремой. Ей нравилась и эта новая игра — удивительно стройная система связей между линиями, углами и площадями, каждую следующую закономерность которой можно постичь, только зная предыдущую… А папа с мамой в это время работали в оранжерее.

В иллюминатор внезапно упал ослепительный луч алого света. Талка приникла к холодному кварцу и увидела словно срезанную на две трети оранжерею. В космическом пространстве без скафандра висел, схватившись за стебли растений, ее папа. Метеорит пролетел мимо, но вырывающийся из оранжереи воздух уносил его в пространство. Да, человек может несколько десятков секунд находиться в вакууме без вреда для себя. Это знала даже Талка. Она еще не оценила всего ужаса происшедшего, но всей силой души захотела, чтобы отец удержался, а затем вошел в корабль. Она не знала, что войти в корабль снаружи уже нельзя, что метеорит срезал рукоятки автоматических замков. Но папа быстро оценил все это. Он понял, что спасенья нет. Он повернулся к иллюминатору, за которым увидел лицо Талки, и улыбнулся ей — улыбкой прощальной и одобряющей. Последним вырывающимся из груди дыханием он сказал ей два слова. И хотя она не услышала ни звука, она поняла эти два слова: «Держись, Талка!» И еще она запомнила его глаза, обращенные к ней, наполненные бесконечной любовью и тревогой. Потом последние дуновения испаряющегося из почвы оранжереи воздуха отнесли его от корабля, и он утонул в черноте вселенной. Талка была всю жизнь убеждена, что он оттолкнулся цепенеющими руками, чтобы не остаться навсегда мерзлым трупом перед иллюминатором…

Талка осталась одна… Когда она поняла, что уже никогда мама не скажет строгим голосом, что пора спать, а папа не расскажет нечто такое, чего нет в запасе даже у Памяти Корабля, ей стало очень грустно и одиноко. И она заплакала: слезы полились у нее по лицу. А до этого она никогда не плакала, разве что в самом раннем детстве. Она помнила, как однажды папа прищемил ей дверью пальцы так сильно, что потом под ногтями возникли темные пятна синяков. И Талка заплакала. Тогда папа, который сначала тоже испугался, сказал:

— А зачем ты плачешь? Ведь, если ты плачешь, болит не меньше. Лучше не плакать, а подумать, что сделать, чтобы болело меньше. Ну, например, попробуй опустить пальцы в стакан с холодной водой…

Этому совету тогда и последовала Талка: лучше думать, чем плакать. Но сейчас слезы катились у нее из глаз, и она не могла их остановить. И когда она пыталась подумать, что сделать, чтобы уменьшить боль души, она не знала этого. И слезы текли еще сильнее. Увы!.. Она не знала, что против душевной боли — потерь, ревности, зависти — есть только одно лекарство: труд.

На корабле прозвучал сигнал тревоги. А затем раздался голос кибернетического автомата:

— Говорит Штурман Корабля! В результате столкновения с метеоритным телом курс «Фамальгаута» на звезду оказался смещенным на одну десятитысячную угловой секунды! Если не внести коррективы, мы пройдем мимо звезды на расстоянии пяти световых лет! Исследование планетной системы окажется невозможным! Каково будет решение?

Слезы высохли на глазах Талки. Надо принять решение. Какое? Внести коррективы и снова лететь к планете? Или повернуть назад, к родной Земле? Что сможет сделать она в мире чужой звезды? До неведомой звезды оставалось еще десять независимых лет полета. Значит, в этом случае она попадет на Землю уже пожилой, сорокалетней дамой. Впервые увидеть людей после тридцатипятилетнего перерыва… А если повернуть сегодня же на Землю, она увидит земное небо всего через десять лет… Но это значит сорвать великий опыт, ибо — об этом говорил папа — история звездоплавания не знает случая, чтобы вернулся корабль с живым экипажем, не выполнив задания… Но ведь она не экипаж… С нее никто не спросит…

— Штурман Корабля, когда я должна дать тебе ответ? — спросила Талка.

— Говорит Штурман Корабля! Программа поворота должна быть введена не позже чем через пять лет! — ответил кибер-автомат. — Это если считать допустимым увеличение продолжительности полета не более чем на пять процентов!..

— Штурман Корабля, а где взять эту программу?

— Говорит Штурман Корабля! Поворот корабля на десятитысячную долю угловой секунды не мог быть предусмотрен заранее!.. Он должен быть рассчитан специально Памятью Корабля под руководством Звездного Капитана… Да, только Звездного Капитана!

— Но капитана нет, — сказала Талка. — И я не знаю, как вести этот расчет… Я еще не знаю даже стереометрии…

Пока Талка думала, снова раздался голос, но принадлежащий другому автомату:

— Говорит Радист Корабля! Земля ждет вести от своих сынов! Сегодня срок телеграммы: ее должен подписать Звездный Капитан.

Так Талка не успела в тот день поплакать. От тоски, скорби, слез ее спасли срочные дела. А потом кибернетическая няня уложила ее спать. Потом разбудила делать физзарядку. Потом начались уроки. И снова дела…