Рудимент

Маша понимает, что Богу на нее наплевать, и бросается в объятия Вовы. Вову, в объятиях Маши, застает внезапно вернувшаяся из археологической экспедиции Люда. Она устраивает зрелищный скандал с битьем керамики и заявляет, что уходит к Денису, который давно по ней пускает слюни. Утонувший в слюнях Денис выталкивает из постели Олю, которая, путаясь в бюстгальтере, заявляет, что замуж за него все равно не собиралась, и вообще, как современная женщина, намерена строить до пятидесяти лет личную карьеру менеджера. В дверях Оля сталкивается со взвинченной археологичкой Людой, завязывается оживленная беседа, плавно переходящая в драку, в результате чего Люда также говорит Денису, что замуж ходят только дуры.

Мокрый от слюны, слез и постельного пота Оли, малость прибалдевший, Денис напивается и идет жаловаться своему корешу Саше, которого только что избили Толя с Димой за поглаживание ляжек Светы. Оказывается, они следили за этим процессом в том же кафе, но из-за другой портьеры. Несчастные друзья зализывают раны, решают никогда не жениться, выпивают еще пару бутылок, и тут наступает озарение. На хрен нам этот институт, кричат озаренные! Мы отправимся навсегда в Тибет, там честные монахи! Мы нароем там эксклюзивных черепков и вообще воспарим без этих проклятых баб!

Яркая сцена разборок между Светой и ее остолопами-родителями. Света из всех самая молодая и имеет глупость жить дома. Дима, увидев неверность Светы, сначала спит с ней, а затем, на ее глазах, мстит ей с проституткой. У той, кстати, тоже нелегкая личная судьба, примерно с шестой по одиннадцатую серии, и хвост должен всплыть где-то попозже. Она, вроде как, вовсе и не проститутка, а запутавшаяся лесбиянка с некрофилическим уклоном. Во всяком случае, когда я эту барышню в последний раз встречал, она упоенно обнимала могилу и обещала, что вскоре ляжет рядом, только надо оплатить за газ, или что-то в этом роде… Мне никак не удавалось вспомнить, кто же там помер.

Так вот. Юная, но матерая разлучница Света, недощупанная Сашей, но перещупанная во всех местах Димой, на пару с предсмертной лесбиянкой возвращается домой, а там — на тебе. Тупой до омерзения папа находит у дочери в белье невинную сигаретку с травкой, обзывает родного ребенка срамными словами. Врывается мама, заплывший жиром монстр, и выкидывает с шестого этажа на снег любимые кассеты дочери с песнями группы «Харакири на двоих». Видите ли, девочка все время проводит в наушниках, наедине с проклятой музыкой, вместо того чтобы внимать своим дегенеративным предкам!

Барков с неимоверной гордостью поведал мне, что половину текстов этой группы сочинил он.

Отец Светочки только и знает, что рассуждать о политике, причем неприкрыто сочувствует арабам. Поскольку мне предстояло самостоятельно режиссировать следующую серию, я не мог не признать, что парочка замшелых кретинов выкрала очаровательного ребенка из чужой колясочки. Эти ведьмаки просто не могли быть ее настоящими родителями!

Финальный выход Светочки в семнадцатой серии. Бежит вниз по лестнице, прижимая к глазу фингал, отирает от снежинок свою магнитофонную святыню и в расстегнутой шубейке уходит во вьюжную ночь.

На этой драматической, почти чеховской ноте завершается серия. Три постельные сцены, два побоища второго плана, попытка самоубийства. Торжество нетрадиционной религии, безбрачия и крепкой мужской дружбы. События следующих полутора часов мне предстояло сочинить самому. Ясное дело, подобные перипетии не могли не отвлечь меня от собственного личного дела.

Но ненадолго.

После обеда мне хотелось уединиться в виноградной беседке и завыть. Почти всю следующую ночь я пролежал с открытыми глазами, вспоминая маму. Вспоминал ее такой, какой она была до начала загульного пьянства.

Маму никогда не будут лечить в американской клинике, потому что ее неблагодарный сын никогда не заработает денег на переезд и оплату стационара…

В среду Куколка вырвалась вместе с нами и прилежно дожидалась, пока закончатся мои массажи и всевозможные новомодные пытки. Старательные ребята из детского отделения постоянно придумывали что-то новое. Я не мог не восхититься их упорством и почти братским отношением. В какой-то момент у меня даже блеснула безумная идея отказаться ехать назад. Попросить тут убежища, пожаловаться местному начальству, сообщить им, что мои приемные родители совершенно мной не занимаются…

Слава Богу, тупому слоненку хватило рассудка не устраивать истерик. В лучшем случае я спас бы кусочек хобота, и то ненадолго. Аллигатор лег бы на мутное дно и остался жив. А спустя недельку-другую, сомневаться не приходится, меня посетила бы невзрачная сестричка и мимоходом сделала бы укольчик.

Чтобы не возникало желания поболтать…

— Ты все еще не против разузнать о своем отце? — спросил я у Дженны.

Мы устроились на мозаичной площадке, во внутреннем садике больницы. Мне полагался заслуженный отдых после терапии. С двух сторон вокруг нас журчали фонтаны; идеальное местечко, где никто не мог нас подслушать. — Что ты разведал? — напряглась она.

— О тебе ничего… —Я не собирался ее запугивать; Дженне следовало сообщить ровно столько, чтобы не спровоцировать ее на преждевременную выходку. Позже мне будет все равно, как она отреагирует… — Барков прав. Винченто использует меня. Наше отделение не имеет к тебе никакого отношения, ты даже не упоминаешься в списках.

— В каких списках?

— В перечне пациентов и амбулаторно обследуемых. Корпус «С» целиком специализируется на нервных и психических расстройствах.

— Так Винченто делает из тебя психа? — Куколка всплеснула руками. — Я тебя предупреждала, Питер, не водись близко с апостолом! Расскажи мне, что ты прочел? Ты добрался до файлов Винченто?

— Да нет же, апостол ни при чем! И рассказывать мне пока нечего, — слукавил я. — В списках последних пяти лет отмечены тридцать два пациента с различными отклонениями. Кого-то перевели в клинику, кого-то вообще выписали. Кстати, кроме Клиники и Крепости, существуют еще два объекта. В Крепости они держат только тех, кто может быть полезен в целях пропаганды…

— Какой еще пропаганды? — Дженна вскочила, нервно прошлась между чашами фонтанов. Я невольно залюбовался, как солнце ласкает ее золотисто-русые локоны. Куколка отращивала волосы по моей просьбе, хотя ей больше шла прическа «под Монро». Она была очень красивая в тот день, она всегда бессознательно прихорашивалась, если выезжала в город. Возможно, ее летний, чересчур открытый наряд мне и запомнился, потому что в тот день состоялась наша последняя, долгая встреча, и наша последняя беседа тет-а-тет. Я как будто чувствовал, что больше поговорить и побыть вдвоем нам не удастся.

Куколка потрогала морду каменного дельфина, из пасти которого извергался веселый поток воды и падал в огромную раскрытую раковину. Второй фонтан, напротив, также был исполнен в виде двухметровой раковины, но вместо дельфина водой брызгались три морских конька.

После массажей мне было больно шевелить шеей, но я, не жалуясь, следил за Дженной. Куколка нарядилась в свободную розовую маечку без лифчика, закрытую спереди, а на спине всю в тоненьких веревочках. Она быстро вышагивала в своих обтягивающих штанах, запускала ладони в фонтаны, трогала себя за прическу, как делает всегда, когда не может успокоиться.

Она была очень красивая в то утро, возможно, я наблюдал одно из тех мимолетных изменений, которые все дальше продвигают угловатого тинейджера к состоянию взрослой женщины. Мне показалось, что у Дженны чуточку округлились плечи, немножко сгладились скулы, слегка поубавилось резкости, когда она задрала ногу в кроссовке на край ракушки, чтобы перевязать шнурок. В который раз эта безумно соблазнительная поза, когда попка оттопырилась, а в вырезе маечки я видел ее грудь и шрамы от операций, напомнила мне, кто я такой, и как скоро наши пути разойдутся. Как только Дженна найдет себе здорового парня, с парой крепких ног, мускулистыми руками, на которых он будет ее носить…

Не ошибся я в одном. Наши пути разошлись, но совсем по иной причине.