Стандинг

Как допустить эту возможность?

– Вы зачем пришли сюда? – спрашиваю я.

– Пипи, – причитает он, – у меня простатит.

Я и Толстый переглядываемся. У нас в ушах тревожно засвистело. Мы обмишурились, а кортеж тем временем продолжал двигаться. Может быть уже через одну тысячную секунды все взлетит на воздух! Да, может быть...

– Присмотри за ним! – говорю я Жирному. – Чтобы с места не двигался!

И на ухо:

– Не делай ему больно, а то тебе нагорит!

На этом я прижимаю локти к телу, беру ноги в руки, смелость двумя ладонями, а остальное пинцетом и скачу рысью вдогонку за группой.

Догнав группу, я пробираюсь к заму директора школы господину Ле Пюи, рослому, энергичному и симпатичному парню, глаза которого рассказывают обо всем, о чем благоразумно помалкивает рот.

– Быстро, – шепчу я ему на ухо, – справку на Дюпанара...

Он не тратит времени на лишние вопросы. Он знает, что пахнет паленым, что дело срочное и что ои может довериться мне:

– Это бывший моряк торгового флота, – говорит он. – Он немало пошатался по свету, но вот уже два года, как он не плавает.

– Моральные качества?

Помощник кривится, – Он поддает, а когда заложит, становится невыносимым. Мы его держим из милосердия, для выполнения мелких поручений.

– Я умоляю вас, – говорю я, – если кто-нибудь по той или иной причине отделится от кортежа, нейтрализуйте его. Я вынужден отлучиться.

И дорогой неутомимый Сан-Антонио уходит опять.

Из туалетной комнаты раздаются стоны. Я врываюсь туда. И вижу Берю. Ои пылает, как охваченная пламенем вязанка хвороста. Рукава засучены. Галстук на боку.

На кафельном полу, у его ног, валяется Дюпанар. На черепке здоровенная, как баклажан, шишка. Бровь рассечена. Он массирует свой живот. Причем с таким видом, будто спрашивает себя, что же у него там такое внутри, что мешает ему смеяться.

– Ты видишь, – шепчет Берю, открывая кран, чтобы ополоснуть руки, – я принял решение, Сан-А.

А так как я смотрю на него глазами, полными страшного любопытства, ои продолжает:

– Теперь, когда это дело закончено, по дороге в Париж мы сделаем небольшой крюк и заскочим в Брид-ле-Бэн, чтобы поздороваться с моей Бертой. Когда мужчина переживает слишком большое разочарование и его переполняют чувства, он испытывает потребность вернуться к своей супружнице и вновь погреться в тепле своего дома. Мне кажется, что без моей моржихи время идет очень медленно. И потом, я так перед ней провинился, что она вполне заслужила свою долю ласки по высшему счету.

– Я одергиваю его:

– Ты все переворачиваешь с ног на голову. Толстый. Перед тем, как разыгрывать передо мной сцену «воин на отдыхе», объясни, что здесь произошло.

Он делает мне знак подойти к самой дальней раковине. В раковине на дне лежит небольшая коробочка, усеянная кнопками, из нее торчит миниатюрная антенна. Похоже на транзистор. Но это, тем не менее, не транзистор.

– Во время твоего отсутствия мне пришла в голову мысль обыскать этого старого перечника. И я нашел у него эту штуковину.

Коща он увидел, что я его раскрыл, он попытался прокомпостировать меня вот этим инструментом...

Он вытаскивает из кармана приличных размеров пистолет 9-го калибра.

– Только, – продолжает он, – ты меня, Берю, знаешь...

Меня переполняют эмоции. Я беру его за шею и крепко целую его в шершавую щеку.

– Я не только знаю тебя. Толстый, но кроме того, я тебе очень за все это признателен. Ведь это ты спас положение, мой старый полишинель, мой старый пожиратель сыров, мой старый опустошитель бутылок, ты один, мой дорогой, мой славный сыскарь!

Эпилог

(по Святому Берю)

Мы катим в направлении Брид-ле-Бэн по этой прекрасной и утоляющей жажду Савойе.

На память школе Толстый оставляет свой ни на что не пригодный драндулет, такой же неприкаянный и потрепанный, как его великодушный хоззян-дароносец.

Мы помогли нашим лионским коллегам и, благодаря показаниям Дюпанара, можно надеяться, что будет арестован и мнимый Авель Канто, и станет, наконец, ясно, что случилось с настоящим! Бывший морской бродяга во всем признался: банда рондурасских террористов, пытаясь найти в школе союзника, вступила с ним в контакт, пообещав за услуги кругленькую сумму. И Дюпанар согласился. Он провел Долороса в школу, чтобы «прикончить самоубийством» Кастеллини. Он же заметил Матиаса на лестнице, когда стоял на карауле во время этой операция. Он подумал, что знаменитый преподаватель по пулевым отверстиям видел, как сбросили того, и сообщил об этом своим «нанимателям», которые и попытались нейтрализовать Рыжего. И это, по существу, их и погубило.

В тот день, когда Бардан, встревоженный открывшимся ему обманом, вернулся в школу, чтобы рассказать обо всем директору, в его приемной он что-то болтнул этому тихому малому на побегушках. Роковое стечение обстоятельств! Дюпанар понял, что все может провалиться. Он испугался и предложил несчастному Бардану пропустить рюмочку «для поднятия духа», и эта рюмочка того, собственно, и погубила. А поскольку этот типчик кроме всего прочего был еще ночным сторожем, мнимый Авель Канто смог совершенно спокойно установить свою адскую машинку! Сначала он хотел ее спрятать в санчасти, потому что это помещение было очень крошечным, и у него было больше шансов поразить свою знаменитую мишень, но мы с Ракре помешали ему. Тогда он был вынужден искать другое место и выбрал телевизионный салон. Он замаскировал бомбу в трубе подставки телевизора. Взорвать бомбу должен был по радиопередатчику Дюпанар.

– Над чем ты опять ломаешь голову? – с тревогой в голосе справляется у меня Его Высочество.

Удачно проведя операцию, он уже как-то забыл о своей крупной душевной неудаче.

– Я от начала до конца мысленно пробежал это дело, Толстый! Я всегда так поступаю, перед тем как предать дело пыли забвения.

– Да, мы не раз о нем вспомним, – соглашается он.

– Да нет, Берю, наоборот, мы его быстро забудем и выкинем из нашей памяти.

– С графиней будет посложнее! Как она меня унизила, эта дрянь!

– Твоя графиня исчезнет из твоего прошлого, как и все остальное. Когда ты встречаешься с людьми, вещами, то кажется, что ты их уже давно знал, но как только ты с ними расстаешься, кажется, что ты их вовсе и не знал...

Он пожимает плечами.

– Ты прав. Отныне я буду больше внимания уделять моей Берте. Когда я так много говорил о ней в своих лекциях, до меня дошло, как я к ней привязан!

На закате дня мы останавливаемся у гостиницы «Отельпансионат Пузо Махатмы Гранди», в которой остановилась Б.Б. (не путать с другой Б.Б. – Брижит Бардо).

Толстый хорошо знает хозяина гостиницы, и тот по знакомству сделал для него большую скидку, потому что сезон уже заканчивался.

Консьерж сообщает нам, посмотрев на доску с ключами, что госпожа Берюрье находится у себя в номере, от чего Мастодонт приходит в дикий восторг.

– Ты отдаешь себе отчет, – говорит он, смело поднимаясь по лестнице, – моя малютка ведь могла пойти погулять, но, нет: она замуровывает себя в своей комнатенке, чтобы подольше подумать о своем Александре-Бенуа и наслаждаться тем, что она худеет. Боже милосердный, как же я мог доставлять неприятности подобной супруге!

– Сейчас ты искупишь все твои грехи, – утешаю я его. – У тебя впереди целая жизнь, чтобы превратить ее жизнь в многоцветный рай.

Мы останавливаемся перед дверью с номером 22, что на жаргоне означает «атас» (положение жены полицейского обязывает). Тук-тук! Стучит указательным пальцем толстяк Берю.

Нам отвечает взрыв смеха. Тучного, обильного, радостного органического смеха, который чем-то напоминает бульканье опрокинутой винной бутылки. Берю смотрит на меня и улыбается.

– Она, должно быть, читает отрывной календарь «Вермо», говорит он.

И открывает дверь.

С первого взгляда комната кажется пустой, но мы все-таки решаемся войти. И перед нами открывается необычное зрелище. Берта Берюрье, в ванной комнате, в одной комбинации, сидит на коленях здоровенного мужика не менее десяти пудов весом. Мужик в одних плавках. Никогда еще такая куча живого мяса не сидела на одном биде (потому что громила сидит на биде). Никогда, никогда в жизни я не видел такого скопления сала в таком тесном пространстве. Ванная полна серого и пахучего дыма, и все кажется нереальным в этом чаду. На кафельном полу ванной стоит походная газовая плитка, на плитке чадящая сковорода, на которой в почерневшем масле жарятся около дюжины сарделек.