Стандинг

– Вы отдаете себе отчет в том, что ничего не может заменить высокого рождения? – восторженно кричит Толстый, повернувшись к нам, – Эта бой-баба все знает!

– Друг мой! – протестующе восклицает графиня.

Он в виде экрана ставит перед ее ртом свою ладонь, делая вид, будто он не дает вырваться из него оставшейся порции белиберды. Свирепо взметнув бровями, мамаша Труссаль де Труссо продолжает прерванную на полдороге блестящую речь.

По ее мнению, французы должны еще больше совершенствоваться. Работать над слогом. Бороться с дурными привычками. Например, с этой всем известной манией воровать пепельницы в гостиницах, кафе и даже у своих друзей...

Берю снова перебивает ее.

– В виду того, что пепельницы – это реклама, – говорит он, – в этом, моя графиня, нет ничего плохого, за исключением, естественно, пепельниц приятелей.. Поскольку они сами их где-то стибрили, они им дороги как память, поэтому было бы большим свинством брать их у них!

Дама снисходительно улыбается. Она переходит к рубрике, которая ее очень волнует. Это грубые выражения.

– Господа, – говорит она, властно глядя на нас своими смущающими, смущенными и чуточку блудливыми глазами, – в современном разговорном языке существуют, так сказать, отбросы, на которые уже никто не обращает внимания, потому что они стали совсем привычными для наших ушей. Так, например, ни в коем случае не следует говорить: «Я говорю за это»...

– Нет, – вмешивается Толстый, – надо говорить: «Я разговариваю за это».

Она продолжает:

– Никогда не говорят; «Я иду к парикмахеру!»

– Следует говорить: «Я иду к цирюльнику», – прерывает ее Берю. – А еще проще и естественнее: «Я иду обкорнать свои патлы».

– Не следует говорить, – продолжает она, еле сдерживая раздражение, – что поделываешь?"

– А следует говорить: «Над чем колупаешься», – утверждает Энциклопедист.

– Не следует говорить, – продолжает гостья благородных кровей: «Я иду в концерт».

– Особенно, если концерт симфонический, – иронизирует Находчивый.

– Не следует говорить: «Ехай туда»...

– Следует говорить: «Едь туда!»

– Не следует говорить: «Идите, пожалуйста, есть»...

– Надо просто крикнуть: «На рубои!»

– Не следует говорить «Аэроплан».

– Говорят: «Боинг».

Графиня пожимает плечами.

– Не следует также говорить: «Я мечтал об вас», а надо: «Я мечтал о вас!»

Тут Толстый встает со ступенек. На его лице написана робость и смущение. Он подходит к даме, берет ее отяжелевшую от драгоценностей руку и прижимает ее к своей широкой груди.

– Я всего-навсего простой Берюрье, – лепечет Его Нежность, – но я позволил себе мечтать аб вас, моя графиня. Вы слышите? Аб вас! С большой "А". Да, Аб вас!"

Это публичное признание в любви рассмешило нас, и мы прыснули, но он и ухом не повел.

– Я мечтал аб вас каждый день и, особенно, каждую ночь, моя прекрасная графиня. Поэтому я не боюсь это сказать вам перед моими дорогими учениками (он повышает тональность), а первый, кто возникнет, будет иметь дело со мной (голос его теплеет); моя жизнь, моя честь и мое счастье у ваших ног.

Мы хотели захлопать, но тут открывается дверь, и в аудиторию входит Дюбуа-Дюран, один из посыльных по школе. Это опять ко мне. Он подходит к моему столу.

– Господин директор просит вас немедленно зайти к нему! – говорит он мне.

– Это что такое! – лает Толстый с эстрады. – Вы не знаете, что надо стучаться, когда входишь в класс?

– Извините меня, но это срочное дело, – растерянно бормочет Дюбуа-Дюран.

Но внезапно он меняется в лице. Он замечает графиню Труссаль де Труссо.

– Вот так ничего себе, – раскрыв от изумления рот, говорит он.

– А ну, брысь отсюда! Исчезните с моих глаз! – приказывает Толстый.

Но посыльный не подчиняется его приказу, а подходит к Верю и графине. Из его глаз вылетают мыльные пузыри, а из ноздрей валит дым.

– А тебе чего здесь надо, потаскуха! – кричит он.

Берю вскакивает, сжимает кулаки и готовится нанести удар.

– Я тебя научу уважать графиню Труссаль де Труссо! Ее предки были полковниками во время крестовых походов и обезглавленными во время Революции!

– Вот эта? Графиня! – не стесняясь хохочет посыльный, – вы шутите, господин преподаватель. Да ведь это Толстозадая Мими! Она держала бордель в Монбризоне, а сейчас, кажется, заправляет тайными притонами в Сеyт-Этьене и в Лионе! Это еще та красотка! Однажды, когда мы делали ночью облаву в одном из ее притонов, эта стерва сыпанула мне в глаза горсть молотого перца! Скажи, что это не так, ты, шлюха! – кричит Дюбуа-Дюран в лицо нелицеприятной гостье этой недели.

Так называемая графиня слегка бледнеет и теребит кончик носа. И тут ее естество прорывается наружу.

– Сам ты шлюха! Гомик! – кричит она Дюбуа-Дюрану-Испортившему Обедню. – О, ля, ля! Все вы, легавые, одинаковые, в общем, элегантные, как бульдоги!

– Это невозможно! Это невозможно! – умирающим голосом стонет Толстый, перехватывая руками горло, чтобы сдержать рвущиеся изнутри душераздирающие стоны.

– Вы только посмотрите на этого борова! И он еще строит из себя «Даму с камелиями!» – мечет она громы и молнии, от чего начинают звенеть все навешанные на ней побрякушки.

Она клеймит его пальцем и голосом.

– И этот Господин Мешок с супом воображает, что у него есть способности научиться хорошим манерам! Шматок вонючего сала, который месяц валялся на помойке, пока бастовали мусорщики! Он годится только на то, чтобы выучить отрывной календарь «Вермо», да и то двадцатилетней давности! Очаровашка! Пупсик розовый в вонючих рубашках! Научись сначала правильно спрягать глаголы!

И это Его Высочество Стакан еще берется учить других, как делать реверансы, – с такими-то слоновьими ногами – и чмокать ручки! Он и без картонного носа похож на клоуна из цирка! А когда он разденется догола, то у него, у этого залатанного-перелатанного херувима, сразу и не поймешь, где морда, а где задница! Козел вонючий! Ты можешь хоть сто лет долбить свои пособия и правила хорошего тона – все равно из тебя никогда не получится джентельмена великого века!

Чтобы хоть как-то заглушить хохот своих учеников, Берю, как створками раковины, закрывает уши. А потом, чтобы спасти лицо, сдавливает его своими заскорузлыми и порезанными пальцами.

Я не в силах больше смотреть на страдания своего коллеги и незаметно смываюсь. Я бы вышвырнул под зад коленом эту графиню, но боюсь, что она меня узнает и во всеуслышанье объявит о присутствии в зале такой знаменитой личности.

Глава шестнадцатая,

В которой все проясняется

Директор, заложив руки за спину, меряет ногами свой кабинет. Время от времени он останавливается у одной из картин, украшающих стены помещения, чтобы снять нервное напряжение.

– Друг мой, – говорит он мне, – я не мог ждать, пока закончится лекция. Мне надо с вами поговорить... Присаживайтесь!

Мы садимся по разные стороны его рабочего стола.

– Вы видели фотографию Канто?

– Да, – говорю я. – Видел. В школу подсунули мнимого Канто.

– Еще вчера, – признается Босс, – я отправил фотографию моего экс-слушателя в службу архивов и в службу криминалистики уголовной полиции. На всякий случай,

– Браво, господин директор!

Он снисходительно отмахивается от моего комплимента.

– Почти одновременно с фотографией настоящего Авеля Канто я получил вот это сообщение.

Он протягивает мне телеграмму.

Я быстро пробегаю текст. Вот что там было написано:

ЧЕЛОВЕК О КОТОРОМ ИДЕТ РЕЧЬ НЕКТО ГАНС БЮРГЕР НЕМЕЦКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ ИЗВЕСТЕН ПОД КЛИЧКОЙ ГАНС ДИНАМИТЧИК ТЧК РАЗЫСКИВАЕТСЯ ПОЛИЦИЕЙ ПЯТИ СТРАН ТЧК

Я клаху телеграмму на стол.

– Смелый парень, не побоялся сунуться в пасть сыщикам!

Но директор пожимает плечами.

– А пока у меня есть моральное подтверждение того, что готовится покушение. Этот человек подложил бомбу, комиссар!