Целующие солнце

— Твоя феминистка за эту неделю звонила мне четыре раза. Рассказала много интересного. О том, что ты у нас теперь не фотограф, а какой-то непонятный дизайнер. О том, что ты вообще работать не хочешь. О том, Фил, что ты напиваешься каждую ночь до беспамятства, а потом на работу приходишь с такого похмелья, что у сотрудников в офисе глаза режет от запаха. И еще о том, что ты ни с кем общаться не хочешь, забиваешь на встречи, плюешь на интервью. Короче, Фил, ведешь себя как опустившийся на самое дно человек. Как слабовольный, пустившийся по течению обстоятельств. Как будто от жизни тебе больше ничего не надо.

— А что надо-то? — устало спросил я, — что мне еще от жизни нужно? Денег? Навалом. Популярности? Так есть популярность, хоть одним местом ешь. Цели в жизни давно достигнуты, все что хотел сфотографировать — сфотографировал, все что хотел сделать — сделал. Аленка у меня одна была, другой такой не будет. Она, как нить в жизни, которая меня связывала, удерживала. Мы с Аленкой, Слав, столько всего сделать собирались. Мы путешествовать хотели, мир облететь. А теперь мне это зачем? Зачем мне мир, в котором нет у меня любви?

— Ведешь себя, как эгоист, — сказал Славик, не повышая голоса. Отхлебнул немного чая, — считаешь, что раз тебе плохо, что нет больше рядом любимого человека, то можно и с жизнью прощаться? А о людях вокруг ты подумал? О близких людях, о друзьях, о родственниках, наконец. О том, каково им приходиться от того, что ты на жизнь наплевал? Они тебя тоже ценят, и каково им потом будет? Подумал об этом?

— Много о чем думал. А смысла никакого. Не могу я без Аленки, Слав. Она у меня одна была, единственная.

— Переживешь. Знаю, плохо сейчас и будет плохо еще долго, но переживешь. Время сотрет все. Останется в душе тепло, ностальгия по прошлому, но горечь уйдет. Вымоется. Поверь мне.

— Откуда мне знать? Откуда, Слав? А если не пройдет? Еще сотню лет жить в одиночестве, среди всех этих людей вокруг, и думать о прошлом, о ней? Нет уж. Не хочу я экспериментировать.

— Ты не хочешь даже начинать.

— Потому что смысла не вижу. Конечной цели нет. Ходить и ждать, пока где-то там, в душе, наконец, погаснет этот дурацкий огонек, из-за которого спать не могу, работать не могу, соображать не могу, да вообще ничего не могу? А если он не погаснет? Вот, скажи, Слав, что делать, если он и через год не погаснет, и через два и через три?

Славик с хрустом сжал пальцы, убрал взгляд, посмотрел куда-то за мою спину, затем снова на меня. Сказал:

— Ну, пробовать же не хочешь, Фил. Понимаешь, твоя депрессия до добра не доведет. А если суицид? Если я вот сейчас уйду, а ты из окна выбросишься (ёкнуло сердце у меня, как знал).

— Нет, не выброшусь, — пробормотал я, внезапно испугавшись его пронзительного взгляда. А вдруг углядит, докопается до тех черных мыслей, что подтачивают мое сознание не первую неделю?

— А черт тебя знает, Фил, — буркнул Славик, — про Чечню ты тоже кричал, что не поедешь, а вон, сунулся. Аленка чуть не поседела.

— Это-то здесь при чем?

— Не при чем. Вспомнилось вдруг. Хотя, думаю, если бы с тобой что в Чечне приключилось, Аленка бы жизнь самоубийством точно не закончила. Она жила хотя бы ради твоей светлой памяти. Подумай сам, столько еще дел не переделано. Возьмись за работу, которую Аленка не закончила. Доведи до ума все ее проекты. Чем она занималась в последнее время?

Я неопределенно пожал плечами:

— Не помню… Кажется, переводила Виктора Гюго и хотела организовать какую-то выставку художников…

— Так вспомни, Фил, вспомни. Ведешь себя, как ребенок, честное слово. Выброси из головы всю чушь, займись делом. Оставь себе только память о ней. Не надо оставлять сожалений.

— Если бы все было так просто, — пробормотал я, — слушай, Слав, ты мне приехал мозги вправлять или поддержать?

— А это не одно и тоже?

— Нет, не одно. Я думал, старый товарищ хочет пивка со мной попить, о жизни поговорить, а ты…

— Не такой уж я и старый! — насупился Славик, — и я от тебя, Фил, не отстану. От одиночества и депрессии сойдешь с ума, кто тебя потом лечить будет? Я что ли? Или, может, эта твоя феминистка? Нет уж, брат, я тебе так мозги вправлю, что ты живой-здоровый до конца жизни ходить будешь. И даже не думай, что сможешь меня выгнать. Я тебя на ноги поставил, я тебя, можно сказать, вырастил как личность, я в этой квартире два раза ремонт помогал делать, так что не надейся, что я просто возьму и уйду. Понял?

Я сдался, глотнул чаю и спросил:

— Ну, чего ты добиваешься, Слав? Чтобы я прекратил депрессовать? Не получится так. Не могу. Аленкины вещи предлагаешь выкинуть? Тоже не могу. Рука не поднимется. А если ты полезешь выкидывать — в нос дам. Не готов я сейчас порвать эту нить, понимаешь? Аленка у меня вот здесь, в голове, сидит и не отпускает. Я о ней все время думаю. Думаю и думаю. И как же я возьму и избавлюсь от воспоминаний, от надежды? Это будто сердце себе вырвать.

— О, Данко! — сказал Славик, и я вдруг вспомнил Лену. Ее колкую иронию. Славик очень походил на Лену сейчас.

— Пойми же, болван. Никто тебя не заставляет выкидывать Аленины вещи. Сложи их аккуратненько, убери по коробкам, куда-нибудь на шкаф или на балкон. Пусть лежат до поры до времени, пока не созреешь. Тебе нужно обстановку сменить, развеять все эти запахи прошлого, разогнать призраков. У тебя перегаром по всей квартире прет, кстати. Проветрить бы хорошенько.

— Утром займусь. Не поможет перестановка, Слав. Мне кажется, не поможет.

— А мне вот кажется, — сказал Славик, — что ты идиот. Ну, как тебе доказать? Не знаю. Эх!

Он допил чай, гулко стукнул кружкой о стол и поднялся, отвернувшись к окну. Дождь усиливался, хлестал по стеклу и врывался сквозь открытую форточку.

— Помнишь дядьку моего? — спросил Славик тихо, водя пальцем по влажному стеклу, — после его смерти мы на два года впустили квартирантов. Квартира-то на меня оформлена, но продавать я ее не хочу. Мы с Аней сделали неплохой ремонт и впустили одну интересную парочку. Они живут в гражданском браке уже четыре года. Он писатель, а она — юрист, свою конторку недавно открыла. Жили у нас два года, а потом вдруг писатель получил какую-то премию в Чехии, и они решили уехать туда жить, насовсем. Квартира временно освободилась, вот сейчас думаем кого-нибудь еще туда впустить… Поехали, съездим туда.

— Прямо сейчас?

— А тебя что-то держит?

— Нет, но… дождь на улице… да и зачем туда ехать?

— А ты с тех пор, как Археолог умер, бывал там? — Славик повернулся ко мне. — Я помню, как ты в панике убежал из квартиры, съехал от смерти, от воспоминаний, которые тебя душили. Это была первая серьезная потеря близкого тебе человека, верно? И ты не выдержал, собрал вещи и съехал. И с тех пор ни разу не вспоминал.

— Чего ты хочешь добиться, Слав?

— Не знаю. Просто показать тебе кое-что. Может, тебя заинтересует… а, может, и нет…

— Ты решил возложить на себя обязанности моего личного ангела-хранителя?

— Если бы, — усмехнулся Славик, — просто мысль шальная в голову стукнула.

— Не нравятся мне твои шальные мысли.

Славик, продолжая усмехаться, обогнул меня и исчез в коридоре. Я обернулся, успев заметить его исчезающую в спальне спину.

— Так-так, — донеслось до меня.

Я прошел следом. Славик стоял на пороге, уперев свои большие руки в бока, и осматривался. В спальне было темно, стоял сладковатый запах духов.

— Гюго, духи, халат на кресле, — произнес Славик, — может, и правда стать твоим ангелом-хранителем? Разве можно так, Фил?

Я не ответил. Славик взял меня за плечо и увлек за собой в коридор.

— Одевайся. Теперь мы уже точно едем.

— Слав, — сказал я, — ты, конечно, мой единственный настоящий друг, но как-то…

— Никаких отмазок, — усмехнулся Славик, — знаешь, я на съемочной площадке самый настоящий зверь. Ору на всех, покоя никому не даю, веду себя как последняя сволочь. Не потому, что я такой в жизни, а чтобы слушались и четко выполняли любые мои инструкции. Очень хорошо помогает. Все бегают, как ужаленные. Ты же не хочешь, Фил, чтобы я на тебя наорал, верно?