Целующие солнце

А я все никак не мог взять толк, откуда он появился в моих ложных воспоминаниях. Такой же бородатый, с тем же именем и с очень похожим голосом. Не прилетел же ко мне в сознание в виде какого-то там потока информации?

Мы потихоньку выпили чай и прикончили почти все печенье. Затем в палату вошли санитары с коляской на колесиках, чтобы отвезти меня на процедуры. Моей бедной пострадавшей коже требовались какие-то излучения. Самые сильные ожоги у меня были на груди и на бедрах. А еще красной полосой отпечатался след от кресельного ремня на поясе.

Игнат пожелал мне удачных процедур и остался доедать печенье в одиночестве, а меня покатили на кровати по коридору, по яркий свет белых больничных ламп.

Может быть, то были тоже ложные воспоминания, но мне вдруг показалось, что последние несколько лет я только и делаю, что катаюсь по больничным коридорам лицом к потолку. Снова deja vu? Или кто-то оставил свою информацию на поверхности моего сознания?

Я улыбнулся. С Игнатом определенно стоило пообщаться. Только не сейчас, а когда приду в норму. Если, конечно, приду.

Глава двадцать первая

Ночи в больнице — иногда душные, вязкие, плотные от нехватки воздуха, иногда морозные, иногда жаркие, но в большинстве своем уютные, с запахами сигаретного дыма, свежего чая с бергамотом, печеньем или вареньем (как правило, черничным, но иногда малиновым). Шарканье тапочек Игната, когда он не спит ночью, а ходит по палате, размышляя о своей бессмертной теории. Ему всегда легче думается по ночам. И работает его ноутбук, озаряя палату бледным голубоватым светом. Стук клавиш на клавиатуре. Голоса из коридора, которые могут иногда возникать в тишине, будто голоса внезапно возникших призраков — и затихать стремительно вновь.

Этими ночами я все ворочался в постели, скрипел пружинами. Сон мой был беспокойным, рваным, похожим на плаванье брасом — окунаюсь с головой в мутные воды бессознательного, звуки становятся глуше, перед глазами темнота, наполненная густой безмятежностью, а затем выныриваю — и снова резкие голоса из-за двери, тапочки Игната, чирканье спичек и звук ветра за окном.

В беспокойных ночах, когда безумно чесались заживающие ожоги, а под бинтами на пояснице словно пекли картошку в углях адские черти, я все старался отделить ложные воспоминания от настоящих. И ложные воспоминания стирались, как карандашный рисунок под ластиком, оставляя после себя бледные линии, незавершенные наброски. А настоящие воспоминания, наоборот, расцветали новыми яркими красками, словно события многолетней давности происходили буквально вчера.

Зимой 2001 года я обнаружил, что стал знаменитым. В самом широком значении этого слова.

Мои фотографии на тему вечной любви всколыхнули всю страну. В редакцию журнала Владлена за месяц пришло столько писем, что мешки некуда было ставить. Одни люди стремились доказать, что настоящая, чистая, ничем не омраченная любовь существует. Другие люди вдохновились моими фотографиями на какие-то любовные подвиги и теперь желали выразить мне свое признание. Третьи просто сгладили кучу проблем со своими вторыми половинками и, опять же, считали, что тут помогли мои фотографии. Их накопилось сотни тысяч — людей по стране, которых зацепила тема любви и которые вдруг обнаружили, что могут любить и могут быть любимыми — и получать от этого удовольствие.

А однажды в январе, буквально сразу после нового года, ко мне домой пришла группа московских хиппи. Я еще не привык к внезапной популярности, поэтому просил Археолога или Аленку сообщать всем, что меня нет дома. Дверь открыл Археолог, который в душе всегда сам был хиппи, и поэтому не смог устоять и впустил делегацию на кухню.

Хиппи было четверо — две молодые девушки с открытыми чистыми глазами, в которых наивности было больше, чем разума, и двое мужчин лет за тридцать, с густой бородой каждый и неизменными ленточками, опоясывающими лоб.

Археолог мгновенно разложил на столе нехитрый хабар, состоящий из нарезанной колбасы, кусочков сала и хлеба, перьев лука и пива. В тесной кухоньке, мутной от пропитавшегося дымом воздуха, запыленной и, честно сказать, грязноватой, хиппи с их странными балахонами, увешанными значками, дивными прическами, цветастыми сумками, казались выдумкой, плодом воображения. Особенно на фоне реального, как батарея центрального отопления, Археолога.

Хиппи вежливо отказались от предложенных яств, и начали по очереди выражать свое почтение. Они считали, что я возродил движение хиппи, что с моей помощью любовь возродиться в своем первозданном виде, что, наконец, удалось стряхнуть с этого чистого понятия всю грязь, которой облепили ее за многие годы эксплуатации. Под конец восторженной беседы хиппи предложили называть любовную лихорадку — движением хиппи, и попросили денег на основание Фонда Чистой Любви. Я вежливо отказался от обоих предложений, и хиппи ушли, как мне показалось, разочарованными.

Любовной лихорадкой называли любое выступление флеш-мобберов по стране, будь то славный город Владивосток или не менее славный город Мурманск. В социальных сетях вроде «Одноклассников» или «ВКонтакте» возникли сотни групп под таким названием. Газеты и журналы подписывали мои фотографии не иначе как: «Еще одна фотография любовной лихорадки». Фразы «чистая любовь», «вечная любовь» и «любовная лихорадка» звучали из телепередач и радио едва ли не чаще, чем реклама какого-нибудь иностранного дезодоранта.

Мой сотовый взрывался от сотен звонков и смс. Я вдруг обнаружил, что уже не могу уделять время работе в интим-салоне, о чем сообщил Славику и Ане Захаровым. Впрочем, они тоже оказались под впечатлением от моих фотографий, и Славик, положив тяжелую руку мне на плечо, взял с меня торжественное обещание помочь ему на съемках фильма, к которому он собирался приступать уже летом.

Мы собрались впятером на квартире у Археолога и долгую шумную ночь отмечали успех. В кухне было нестерпимо жарко от веселого смеха, от горячих дружеских споров, от выпитого и пролитого, от горячих батарей и бесконечных креветок. Кажется, в ту ночь Археолог наелся креветками на полгода вперед. Каждый второй поднятый над головами пластиковый стаканчик с пивом был за меня. Каждый третий — за Аленку. Аня Захарова взяла с нас торжественное обещание пожениться летом и жить долго и счастливо до самой смерти. Когда свет от фонарей начал вязнуть в серости наступающего утра, Славик выудил из недр квартиры старенькую расстроенную гитару, кое-как наладил звук и затянул «Мой рок-н-ролл», прикрыв глаза от наслаждения. Мы загрустили. Даже Археолог — совсем не поклонник русского рока — откинулся на стуле, сложил руки на большом животе и что-то тихонько подпевал, не зная слов. Грусть от близости рассвета, от каких-то пройденных моментов жизни, которые уже было не вернуть, навалилась на нас, будто тяжелое одеяло. Славик затянул еще один медляк — очень хорошо у него выходило — и компания встретила восход солнца, поглядывая на окна. Славик как будто знал, что это будет последний раз, когда нам удастся встретиться такой компаний в квартире Археолога. Было уютно и грустно. Я нежился в грусти, словно мазохист, не хотел ее отпускать. Но когда первые лучи солнца озарили ярко кухню, я уже засыпал, поэтому перебрался вместе с Аленкой в комнату, даже не попрощавшись. Спал, как убитый.

Затем в моей жизни возникла острая нехватка времени. Оказалось, что я нужен всем и везде сразу. А я, по начальной наивности, старался успеть, обогнать время, разорваться на части, стать двуликим Янусом, быстрее, быстрее. Подгонял себя, как мог.

Будильник на пять сорок. В темноте брел в ванную, морщился от яркого желтого света, чистил зубы, стараясь проснуться, и умывался ледяной водой. На завтраке (как правило, тосты с вареньем и горячий чай с лимоном) сверялся с составленным прошлой ночью планом на сегодня. Вспоминал какие-то мелочи, тут же правил на листе карандашом, каждый раз думая о том, что пора поставить на кухне лампы дневного света, а то не по-людски как-то зрение портить. Через полчаса выходил из дома и по маршруту, на такси, от одной фотосессии, к другой, от интервью к интервью, от передачи к передаче, от газеты к газете. В обед, если позволяет время, закидывал в рот пару бутербродов где-нибудь в «Макдональдсе» или в забегаловке с сомнительной репутацией — но зато она ближе и экономит время. Повсюду меня преследовали разнокалиберные влюбленные, стремящиеся выразить свою благодарность и восхищение. И что я такого им сделал? Любовь существовала и до меня, так зачем возносить меня в культ? Но в то время я думал о работе и о заработке. Деньги свалились как снег на голову. Я вдруг понял, что могу себе позволить купить многое из того, что раньше казалось недоступным. Я забегал в хорошую дорогую кофейню и пил настоящий дорогой кофе, от которого кружилась голова и сводило скулы. Я начал ездить на такси, забросив велосипед. Впрочем, это обуславливалось не лишними деньгами, а банальным удобством. Я покупал вечером много хорошей еды, а то и вовсе ужинал в ресторанах или кафе вместе с Аленкой, позволяя себе различные деликатесы, о которых раньше и не думал.