Целующие солнце

Аленка радовалась жизни, словно ребенок, глядела на мир широко открытыми глазами, замечала вокруг только хорошее, а на плохое попросту не обращала внимания. Замечательное свойство, которое не помешало бы многим людям в этом мире. Я радовался вместе с ней, наполняясь какой-то необъяснимой энергией, ощущением полета, стремлением сделать что-то, что обрадовало бы ее еще больше. Я жил мыслью сделать ее еще более счастливой. Покажите мне влюбленного человека, который бы не стремился сделать тоже самое? А Аленка, в свою очередь, делала счастливым меня. Она и не подозревала, насколько просто у нее это получается. Ей достаточно было находиться рядом, обнимать меня, улыбаться, слушать мои дурацкие истории и рассказывать свои. Но она тоже хотела большего, и у нее получалось.

От Аленки я заразился стремлением успеть сделать как можно больше в этой жизни. Она часто повторяла, что жизнь коротка, и время не стоит на месте. Чем больше мы лежим на кровати и плюем в потолок, тем меньше остается у нас времени на то, что бы сделать что-то важное. Мы нежимся в теплой постели, упуская какой-то важный момент, проходящий вон там, за окном. А ведь могли бы догнать, могли бы успеть. И Аленка стремилась успевать везде и всегда. А я несся за ней, словно пес на поводке, и наслаждался каждым мигом проведенной вместе жизнью.

В те же дни Аня Захарова пристроила мои первые серьезные фотографии в один крупный фото-журнал. Главным редактором в журнале работал ее бывший одноклассник. С ним Аня иногда проводила приятные беседы за чашкой кофе в обед. Аня всегда цепко поддерживала полезные знакомства, трезво рассуждая, что когда-нибудь они все равно пригодятся. Ее огромный список друзей и приятелей включал в себя дворников и пекарей, начинающих моделей и музыкантов, режиссеров и актеров, владельцев казино и официантов, которые в этих казино работали. Аня никогда и никого не упускала из виду. С другой стороны, она никогда не общалась с теми людьми, которые ей не нравились. Поэтому в списке, как правило, были люди если и не порядочные на все сто, то, как минимум, адекватные для общения.

Редактор журнала позвонил в обед, когда я прогуливался с фотоаппаратом по набережной, и предложил заехать к нему с работами. Он как раз искал тематические фотографии для нового номера. В кабинете главного редактора пахло розами и свежей типографской краской. Редактора звали Владленом, он был лыс, носил большие очки в роговой оправе, на подбородке отрастил треугольную бородку, и имел нездоровый цвет кожи.

Он начал разговор с того, какая на улице погода, как нынешней осенью холодно, как загадили столицу рекламой и как трудно в начале нового тысячелетия живется главным редакторам, которые не хотят печатать статьи о Путине и не хотят размещать фотографии непосредственно с мест боевых действий из Чечни. Затем заговорил о том, что в стране нынче патриотизм, что до чего-то другого нет людям никакого дела. О любви забыли (тут Владлен начал загибать пальцы), о порядке забыли, о том, что в стране двадцать миллионов беспризорных, бездомных, алкоголиков и наркоманов как-то тоже забыли. Отовсюду, из всех щелей, лезет вылизанный до блеска патриотизм. Вот, что сейчас модно. Молодежь с ума сходит от патриотизма. Каждый второй уже выучил цвета национального флага, а каждый пятый знает припев нового национального гимна. Что говорить о портретах нового президента в каждом кабинете крупного начальника. Какая романтика? О чем вы говорите, молодой человек? Кто в наше время бегает по крышам, любуется закатом, верит в вечную любовь, жениться не из-за денет, рисует цветными мелками на асфальте «Я люблю Марину», или что-то в этом роде?.. Не модно это, вот так вот. Реализм правит миром. Слышали? Ре-а-лизм! Со слов Владлена выходило, что во всем мире только их журнал сверкает алыми парусами романтики на бурных волнах чернушного океана. Загадили страну, — говорил Владлен, и, подчиняясь врожденному рефлексу, оглядывался по сторонам и понижал голос, — вокруг чернуха, порнуха и патриотизм. Баб в кино, извините, е**т под национальным флагом. Где это видано?

Я был в шоке, но стойко держался и даже пытался возражать, что, мол, есть у нас в России чистая любовь и романтика. Ее немного, но она есть. Прячется по тесным квартиркам, по подвалам и крышам, ютиться на кухоньках и в скромных кафешках. Но есть. Видел, собственными глазами. Сам такой. Владлен со мной соглашался, и доверительно кивал головой. Когда же я прерывался, он тут же приводил ворох контраргументов, из которых выходило, что мир катится в пропасть, что любовь не ютится нигде, а догнивает и медленно умирает в судорогах. Продажная любовь выживет, спору нет, а вся остальная любовь, какая она там бывает, пропадет, зачахнет, словно ростки нежного цветка под напором наглого колючего сорняка. Наш разговор постепенно перетек в горячий спор. Владлен больше не загибал пальцев, а вырывал из блокнота листы, рисовал схемы и приводил примеры. Я, в свою очередь, брал у него лист с ручкой, тоже чертил схемы и тоже приводил примеры, которые казались мне не менее убедительными. Под конец спора мы оба взмокли от напряжения, исписали кучу листов и, в конце концов, отправились пить кофе. Каждый остался при своем мнении. За чашкой каппучино с корицей в уютном ресторане через дорогу от редакции, где на стенах висели портреты великих режиссеров современности, а из динамиков лилась нежнейшая французская мелодия, Владлен предложил на спор разместить в своем журнале мой фотоотчет о настоящей любви. Мы быстро набросали схему фотоотчета и определились со сроками. Своими фотографиями я должен был доказать, что любовь существует, и что она не менее популярна, чем и раньше. Владлен собирался предложить читателям (уважаемым, и никак иначе) выслать на адрес редакции свое мнение о фотоотчете и высказать точку зрения про любовь. Владлен был уверен, что писем придет мало, а если и придут, то будут исключительно о том, что любовь загнивает и тэ. дэ. и тэ. пэ. Я был убежден в обратном (наверное, в силу своей нынешней влюбленности и безразмерного счастья с Аленкой). Мы скрепили спор рукопожатием.

Через два дня Аленка проснулась и, не открывая глаз, шепнула мне на ухо те самые слова: «Хорошо, что мы полюбили друг друга именно сейчас. Ведь когда ты станешь богатым и знаменитым, ты не сможешь упрекнуть меня в том, что я влюбилась в твои деньги».

В тот момент я открыл глаза и долго лежал так, разглядывая потолок сквозь дымку предрассветной мглы. В комнате было прохладно, занавески шевелились от сквозняка, тишину нарушал шелест дождя за окном.

— Ты действительно думаешь, что нельзя влюбиться просто так, бескорыстно? — спросил, наконец, я.

— Я-то как раз верю, — сонно отозвалась Аленка. Ее теплые пальцы скользили по моей груди, поглаживая кожу, — а вот люди вокруг как-то нет.

— Это надо проверить, — пробормотал я.

В тот же день, вооружившись фотоаппаратом, я отправился бродить по Москве в поисках работ для фотоотчета. День был серым и безликим. То и дело с рыхлого, тучного неба срывался холодный дождь, а ветер так и норовил прогуляться под одеждой по замерзшим косточкам. Я потратил полдня и сделал всего три снимка. Потом, когда я сидел в кафе и пил горячий кофе без сахара, позвонила Аленка и предложила помочь. Она приехала через полчаса, промокшая, с прилипшими к щекам и шее волосами и горящими глазами.

— Я знаю, как решить проблему — спросила она, заказывая американо, — я же обожаю всякие такие штучки! Сейчас допьем кофе, согреемся и в путь.

Я уже успел привыкнуть к тому, что в голове у Аленки рождались самые несуразные мысли. Она могла запросто совершить то, на что нормальные люди никогда бы не пошли. А самое интересное, что чем безумнее казалась идея, тем с большей легкостью воплощалась она в жизнь. Может быть, это была показная легкость, но я и не думал сомневаться. Аленка была волшебницей, в самом прямом смысле этого слова.

Мы допили кофе, и Аленка потащила меня за руку к выходу. Мы встали под козырьком. Небо хмурилось, изредка пропуская робкие лучики солнца сквозь толщу лиловых туч.