Целующие солнце

— Но палку-то все-таки перегнули.

— Ага. Она рванула к Гале. Потом два дня не брала телефон…

— А ты не сильно-то и звонил?

— Верно. Пару раз. Я тоже был на нее зол, понимаешь. Это сейчас легко говорить, что я был неправ, что понял все слишком поздно, но, блин, где были мои мозги, когда я вместо того, чтобы купить цветы и отправиться к Аленке, упасть перед ней на колени и просить прощения, позвонил Антону и отправился с ним на фотосессию? Мы два дня фотографировали, как заговоренные, как будто пальцы прилипли к фотоаппаратам. И ведь получал удовольствие, я и думать забыл об Аленке. Я даже уголком сознания, даже мимолетно не задумался о том, что она чувствует, о чем думает, что творится в ее душе. Злость, обида, отчаяние — это про нее. А я фотографировал с Антоном, смотрел на мир через призму. А через объектив мир совсем не такой настоящий. Он выдуманный. Нереальный. Легкий какой-то, поддающийся обработке. Разве я мог тогда подумать, что спустя два дня никакая обработка уже не поможет?..

— И она улетела, — уточнила Лена, вертя в руках незажженную сигарету.

— Да. Написала смс, что хочет отдохнуть от наших отношений, предложила временно не созваниваться и не переписываться. Кое-какие вещи оставила у меня. И улетела… А через двадцать пять минут после взлета самолет загорелся и рассыпался прямо в воздухе.

Лена зажмурилась.

— Прости, — быстро сказал я, — понимаю, каково тебе…

Лена тряхнула головой, вынула из кармана зажигалку и закурила, задумчиво разглядывая ночное небо.

— Она сгорела?

— Да. Но она была еще жива, когда ее нашли. Аленка пролежала в коме почти семь дней. Врачи поддерживали жизнь, пока не выяснилось, кто она такая. Потом приехали ее мать из Казани и я. Мы успели попрощаться.

Я замолчал, вспоминая, раздирал не успевшие зарубцеваться раны прошлого. Стремительно остывающий воздух морозил нос и уши, царапал щеки. Лена тоже молчала, пускала дым кольцами и смотрела на небо. Затем произнесла тихо:

— Твоя Аленка была падающей звездой. Самой настоящей. Красивой, но стремительно гибнущей. Вспыхнула в ночи и исчезла.

— Не надо так…

— Мне можно, — сказала Лена, — посмотри на меня. Я тоже горела и падала. Просто мне повезло немного меньше. Я выжила, а, значит, никакая я не звезда. Так, девчонка из Москвы, которая села не на тот рейс. Истинное величие жизни в красивой смерти. Аленка умерла невероятно красиво. Я ей завидую.

— Она жутко мучилась.

— Откуда ты знаешь? Может, мучилась, может — нет.

— Ты невероятно цинична, — пробормотал я и поднялся.

— Не дуйся, Фил. Не надо. Я всегда говорю то, что думаю, — осадила она мягко и взяла меня за руку. — Если успеешь — привыкнешь.

— Все равно пора идти. Уже ночь.

— Это не тюрьма, а больница. Никто нас не потеряет, — ответила Лена, — хотя, может, действительно нужно хорошенько выспаться. Когда еще представится такая возможность? Знаешь, как лечат депрессию? Есть много методов, но самый лучший, на мой циничный взгляд, это хорошенько поорать. Зло так, от души, чтоб горло драло. Можно сцепиться с кем-нибудь, но я обычно встаю перед зеркалом и кричу. Я обожаю злиться на саму себя. Я есть зло для самой себя. Кричу на свое отражение, выплескиваю всю свою злость — и депрессию как рукой снимает. Попробуй.

Я слушал ее невнимательно. Мне было обидно за ее цинизм, за свою открытость и за мимолетное возвращение в прошлое. Состояние, с которым я выбрался на крышу, измельчало, словно озеро во время засухи, казалось уже не таким прекрасным, вялым, серым, совершенно ненужным. Зачем мне прежние крылья, с помощью которых я летал по крышам в объятиях любимой, которую давно потерял? Уж лучше останусь, как есть, поникший, уставший, разочаровавшийся… Закроюсь в твердой оболочке настоящего. Пусть не увижу за толстым и стенами будущего, но зато никогда не вернусь в прошлое. Никогда.

— Надо поорать, — сказала Лена и стряхнула пепел с крыши, — покричи на меня, Фил. Ну, я сука, циничная стерва. Покричи. Ты со мной поделился откровенным, а я проигнорировала, сижу тут перед тобой, практически голая. Раздражаю. Покричи, покричи. Ну!

Внезапно накатила нечеловеческая усталость.

— Не хочу я на тебя кричать.

— Ты постарайся.

— Нет. Не поможет.

— Почему? Ну, почему. Фил? Какой ты странный. Ну, хочешь, я начну говорить гадости про твою Аленку? Прямо сейчас? Тогда покричишь?

— Замолчи! — сказал я тихо. — Замолчи, Лен!

— Но ведь тебе будет легче, — отозвалась она. — Ладно, не хочешь, буду молчать. Хотела как лучше. Моя жизнь такая. Я всегда хочу, как лучше, а получается черт знает что. Невезение, невезение.

— Пойдем, — сказал я и потянул ее за руку.

Лена выбросила недокуренную сигарету и встала с парапета.

— Как хочешь, — сказала она, — могло бы быть лучше, но не получилось, извини.

Мы спустились с крыши, прошли по притихшим ночным коридорам, не встретив никого и ничего. На лестничном пролете между пятым и четвертым этажом Лена отпустила мою руку и, придвинувшись почти вплотную, так, что я ощутил тепло ее тела, ее дыхание и легкий запах горелого, шепнула на ухо:

— Я серьезно, Фил. Покричи. Ты так долго забирался в свою депрессию, что только криком и поможешь. До завтра.

После чего она бесшумно убежала по ступенькам вниз.

Я вышел в коридор и столкнулся с дежурной медсестрой, еще одной из тех типовых моделей, только с яркими красными волосами и следами от пирсинга над бровью и в подбородке. На вид ей было не больше двадцати. Медсестра как раз искала меня, чтобы впрыснуть в вену очередную порцию антибиотиков, обезболивающих, витаминов и еще неизвестно чего.

Я пошел за ней в палату, шаркая тапочками, ощущая зарождающуюся вновь боль в пояснице, и накатывала усталость, словно мешок цемента на плечи.

«Интересно, — подумал я в тот момент, — а существует ли лекарство, которое залечит раны в душе?»

И сам себе ответил, что, не существует таких лекарств.

Мучайся, Фил.

Глава тринадцатая

Мои прогулки по крышам в начале двадцать первого века плавно сменились просиживанием перед компьютером и тщательнейшим изучением программ по работе с фотографией. На улице гремели салюты, свежеизбранный президент выуживал из одного рукава прекрасных лебедей, а из другого — мир и благополучие для народа; столица тонула в лучах жаркого летнего солнца, оптимизм озарял лицо едва ли не каждого встречного от двухлетнего карапуза в розовых шортах, до морщинистой старушки-нищенки, подпирающей стену клюкой около дома. Мир вокруг стремился к обычному человеческому счастью, а я просыпался по утрам, наспех завтракал горячей яичницей с хлебом и мчался в магазин, к старому доброму «Pentium-2», огромному семнадцатидюймовому монитору, оглушительно завывающему кулеру и приветливой, но совершенно неработоспособной «Windows Millenium». Всколыхнувшийся от пришествия нового тысячелетия мир, наполнившийся ожиданием счастливых перемен, чем-то напоминал эту новую операционную систему: аляповатые краски и милая картинка создавали иллюзию того, что жить с ней станет проще, жить станет веселей. Но уже после третьего «слёта», постоянных зависаний и перезагрузок становилось ясно, что проще вернуться к серости прошлой операционки и не ведать проблем. Мир стряхнул иллюзии со своих плеч лишь через несколько лет, а новую операционную систему я снес к чертовой матери через месяц.

Примерно в тоже время в моей жизни появилась Аня Захарова, бойкая молодая жена племянника Архитектора.

На ее хрупких плечах лежал весь семейный бизнес. Этот груз Аня несла с легкостью человека, твердо шагающего к намеченной цели и уверенного в том, что никакая сила на свете не способна преградить ей путь. Цель Ани была простая — завоевать рынок интим услуг и раскрепостить, наконец, скованный российский люд, стереть в порошок старые советские суеверия и опровергнуть ставший незыблемым догмат о том, что у нас в стране секса нет. Неважно было, что фразу за много лет исковеркали до неузнаваемости, что секс был и процветал, что в каждом киоске можно было купить не только презервативы, но и смазки и даже китайские фаллоимитаторы. Аня стремилась поднять услуги интима на более качественную высоту. Прежде всего — развить в людях стремление к разнообразию в сексе. Она заказывала изысканное интимное белье, которое на ощупь было как божественное откровение, качественные глянцевые журналы, которые на фоне отечественного ширпотреба казались грациозными лебедями в окружении неухоженных куриц, привозила диски с видео пособиями — не простую порнуху, а качественные уроки, удачно совмещающие в себе приятный просмотр с полезной информацией. Полки магазина были завалены средствами интимной гигиены, настолько разнообразными в цветах и запахах, что рябило в глазах и закладывало в носу. Презервативов насчитывалось семнадцать разновидностей; о предназначении некоторых я гадал много месяцев. О резиновых женщинах на самый изысканный вкус, фаллоимитаторах и латексных вагинах можно было и не упоминать — они появлялись с завидным постоянством и с невероятной скоростью раскупались бойкими посетителями, что нередко наводило на мысль о скором демографическом буме (ну, или, как минимум, о возвышении сексуального образования населения над всеми прочими образованиями жизни).