Целующие солнце

Когда я смеялся на дне оврага, а тело отвечало моему веселью предательскими уколами боли в самые разнообразные места, мне живо вспомнился мой короткий полет. Тогда я решил, что в комнате просто было маловато ветра, но в дальнейшем решил не продолжать опыты. Сейчас ветра было хоть отбавляй. Но я все равно упал. Но ведь и летал же. Почти летал, черт возьми!

Девушка улыбалась тоже, неуверенно и немного испуганно. Ей, должно быть, очень неудобно лежать в такой странной позе. Левая рука оказалась зажата собственным весом девушки.

— Извините, — хихикнул я, — простите, пожалуйста. Нервное это.

— Мне так холодно, что я ног не чувствую, — отозвалась девушка, — и шея затекла. Вы не могли бы посмотреть, что у меня с ногами? Они хотя бы на месте?

Я заверил ее, что ноги на месте. Провел рукой по холодной, словно выточенной из глыбы льда, ступне.

— Чувствуете что-нибудь?

— Нет, — слабо шепнула девушка, — о, боже. Я останусь без ног, да?

Я неуверенно пожал плечами. Впрочем, девушка вряд ли это заметила.

— А левую руку… чувствуете?

Я подполз к ней ближе. Девушка испуганно уставилась на меня. Я подумал, что ее черные глаза отлично смотрятся с белоснежными вьющимися волосами. Интересно, крашенная она или нет?

— Я не уверена, что чувствую левую руку, — медленно произнесла она и вытянула перед собой руку правую с растопыренными пальцами. Несколько секунд разглядывала поломанные ногти, потом, в задумчивости, поднесла руку ко рту и отгрызла кусок болтающегося ногтя. Сплюнула.

— То есть, я теперь парализована, — сказала она. В голосе слышалась стальная невозмутимость, принятие случившегося факта как чего-то естественного и необратимого.

— Может быть и нет. Кто же вам сейчас точно скажет? — пробормотал я. — Не переживайте.

— Меня так потрепала жизнь, что паралич уже не кажется чем-то страшным. Жизнь продолжается, и то ладно.

— Занятная философия.

— Это жизненный факт, — сказала она, — вы действительно рыбачили тут?

— Да. А вы помните, что произошло?

— Я уснула сразу после того, как мы взлетели. И мне снился странный сон. Про какого-то уродца, который стоял возле виселицы, а вокруг толпился народ. Знаете, вроде средневековья, как показывают в фильмах. И я стояла среди толпы этих людей. Он смеялись и показывали на уродца пальцами. А я не хотела смеяться. Мне казалось, что он… добрый. А потом я открыла глаза и увидела лес. И, знаете, было такое чувство пронзительного холода. Как будто меня засунули в глыбу льда. А затем я увидела вас.

— И вы не помните, как пришли в себя в первый раз?

Она непонимающе нахмурилась.

— Вы кричали, что ничего не видите, называли меня горбуном и расцарапали мне подбородок.

— Забавно, — пробормотала она, — не помню. Может быть, вы мне тоже снились?

— Ага. И сейчас снюсь.

Она улыбнулась, потом снова нахмурилась и огляделась, словно только сейчас сообразила, где находится.

— Холодно. Очень холодно. Думаю, я преждевременно порадовалась тому, что жива. Это надо было догадаться снять в самолете пальто!

— Вы же не знали…

— Вот выберемся отсюда, и я расскажу вам все, что со мной произошло в последние два года. Тогда вы поймете, что этого падения следовало ожидать. Надо было не снимать пальто.

— Минутку подождите…

Коря себя за тугодумие, я торопливо стащил куртку. Под курткой был толстый свитер, который на время одолжил Артем. Свитер намок и потяжелел.

Надеть куртку на девушку было немыслимо, поэтому я накинул ее сверху, а девушка правой рукой поправила, как ей было удобно.

— Даже ноги не могу подтянуть, — прошептала она.

— Конечно, куртка не сильно поможет, но все-таки…

— Спасибо. У вас тоже проблемы… с ногами?

Я виновато кивнул.

— Тогда будем кричать, пока не охрипнем. А если нас не найдут, то к завтрашнему утру замерзнем.

— Кажется, вы слишком критично смотрите на жизнь.

— А чему радоваться? — небрежно шепнула она. — Пока что жизнь не дала мне ничего такого… радостного.

Хотя светило солнце, изо рта шел пар, а кончик носа подмерз. Мы на время замолчали. Стало слышно, как журчит ручеек, стекающий с камня, пробивает себе тропинку сквозь траву и мох. Гуляющий по оврагу ветер донес чьи-то далекие крики, голоса.

— Сигарету бы, — прошептала девушка, — вы, случайно, не захватили на рыбалку сигарет?

Я виновато пожал плечами:

— Не курю.

— Эх, ну отчего так не везет? Вас хоть как зовут?

— Филипп.

— А я, стало быть, Лена. Теперь можно на «ты».

Лена тяжело приподнялась. Левая рука безвольно выскользнула, похожая на оборванную плеть, из-под живота. Куртка съехала на бок, обнажая темную полосу обгорелой кожи. От вида запекшейся крови меня начало мутить. Собственная боль резко поднялась по позвоночнику, заскребла когтями, как голодный кот. Задрожала челюсть. Вдруг я увидел перед собой Аленку, с такими же белыми волосами. Она перекрасилась в брюнетку незадолго до нашего знакомства. Блондинкой я видел ее только на фотографиях и на парочке видеозаписей. Исчезли ссадины, кровоподтеки на скулах, стерлась тушь. Аленка смотрела на меня ясными голубыми глазами, в которых я всегда безнадежно тонул, не находя сил бороться. Бред. Определенно бред. Я заморгал, убегая от наваждения.

— Эй! — закричала Лена. — Кто-нибудь! Люди! Мы здесь!

Ее голос утонул, завяз в листьях молчаливых деревьев, в тумане и траве. Так вязнут мухи в паутине. Лишь метнулась к небу робкая стайка воробьев.

Лена резко откинула назад белые пряди и пробормотала под нос:

— Черт. Не могу же я умереть без сигареты! — взгляд растерянно блуждал по траве, будто где-то здесь, среди опавших листьев, комьев земли, блестящих камешков непременно должна найтись случайная сигарета вкупе с зажигалкой, — надо лучше звать на помощь. Сейчас я ничего не чувствую, потому что шок. А потом придет боль, и я уже не смогу ничего делать, кроме как стонать от боли и корчится. Холодно, черт возьми…

Я перевернулся на спину, поймав взглядом овал голубого неба, очерченный макушками деревьев, набрал полные легкие морозного воздуха и закричал громкое «Помогите», растягивая гласные и в конце-концов перейдя на сорвавшийся отчаянный вопль. Лена подхватила мое угасающее отчаяние, мы закричали вместе. Я вздохнул еще сильнее, обжигая горло, вытолкнул воздух криками о помощи. Наши крики метались по оврагу, тонули в густоте рыжей листвы, терялись в тумане.

— Я не могу больше, — задыхаясь, простонала Лена, — у меня легкие болят. У меня спина чешется. Боже, как чешется!

Она опустилась в траву и лежала без движения несколько минут. Мы оба часто и тяжело дышали, словно пылкие любовники только что одновременно достигшие оргазма. Только не наслаждение теплотой разливалось по телу, а неотвратимая, безжалостная кошка-боль впивалась коготочками в каждый нерв.

— У меня болят ноги, — глухо произнесла Лена, не поднимая головы, — не могу решить, радоваться мне или нет. Наверное, пока еще не сильно болят, порадуюсь. А потом начну мучиться.

— Надо кричать, — сказал я, — мы будем кричать, и нас обязательно услышат и найдут.

— Ты отчаялся, Филипп. Люди в отчаянии всегда хватаются за первый попавшийся вариант и думают, что он единственный верный. — Лена здоровой рукой оперлась о землю и перевернулась на спину. Грязь, тушь и кровь смешались на ее лице. — Знаешь, я думаю, что тоже отчаялась следом за тобой. Теперь мы оба смотрим на небо и думаем о том, что надо кричать. Или нет, надо не просто кричать, а вопить, орать, рвать горло. Может быть, за нами пошлют большой спасательный вертолет. Ведь целый самолет упал. А там было много пассажиров. Журналисты понаедут, спасатели, политики какие-нибудь. Здесь есть рядом крупный город?

Я пожал плечами.

— Неважно. Все равно приедут. Политики везде есть, просто не везде их видно. И вот они все сядут в вертолет и полетят нас искать. А мы, добравшись до предела отчаяния, будем орать, пока не распухнет горло, пока не осипнем и не посинеем от напряжения. Наши легкие замерзнут. Мы, может, и сами замерзнем, а нас потом найдут и увидят застывшие мертвые лица и распахнутые рты в беззвучном крике.