Велосипеды

В этом стабильном круговороте, который шел без перебоев не первый день, Артем углядел сегодня неимоверную скуку. Хотелось, честно говоря, бросить дела и отправиться в аул, на почту. А там выпросить у почтальонов потерянное (ведь обязательно же потерянное!) письмо от Насти.

И выходило так, что на душе стало серо и гадко, как не бывало со дня призыва. Тогда, полтора года назад, Артем проснулся с гаденьким чувством, что, вот он, трус и предатель, не хочет никуда идти, никому служить (да и слово-то какое-то старое, нежизнеспособное — служить), не хочет терять молодость и свободу, а хочет пожить в свое удовольствие, валяться в кровати до обеда, завтракать бутербродом с кофе и бездельничать так, как не бездельничал никогда. Могут же быть у молодого человека такие желания?.. И ведь казалось, что не на два года уходит в армию, а на вечность. И особенно циничной казалась телепрограмма, где расписание передач не обрывалось ноябрьской средой, а шло дальше. И афиши на улицах будто смеялись датами приездов певцов, актеров, композиторов. Разве есть жизнь дальше? После призыва?

И так переживал целый день, не в силах совладать с собой. Серая тяжесть сковывала движения, заставляла сутулиться и втягивать голову в плечи… а потом привык. К одному не привык — к ограничению свободы…

И вот вернулось. Не выйти за границы воинской части, не дойти до аула, и на лавочке не посидеть. Никто тебе увольняшку не даст, тем более здесь. Война, однако. И приходилось терпеть, просто безнадежно варить горячие мысли в распухающей от тоски голове.

Ближе к обеду, когда тоски накопилось невероятно, Артем вышел курить, вместе с Зайцевой. К обеду перекуры становились чаще и длинней. Даже Грибов отвлекался, и в паузах включал на компьютере Quake 2, чтобы погонять по лабиринтам и поуничтожать многочисленных виртуальных врагов.

Над головой вновь пролетели вертолеты. Тишины здесь никогда не было.

— Я задержусь немного после обеда, — сказала вдруг Зайцева. — В аул съездить надо. Справитесь тут без меня?

— На почту?

— Почему на почту?

Артем пожал плечами. Ну, как объяснить?

— Если будет свободная секунда — заглянешь? Спроси письмо на часть, на мое имя. Вдруг оно там у них потерялось, а потом нашлось?

Зайцева заулыбалась. Было понятно, что Артем в ее глазах просто ребенок, и проблемы у него — детские. Да и сам Артем смутился секундного порыва, пробормотал: "Забудь" и, докурив быстро, смял окурок сапогом и вернулся в вагончик.

— Ты не обижайся, — сказала Зайцева, заходя следом. — Я понимаю. Но это же из разряда фантастики. Тебе, значит, забыли письмо, а потом вдруг нашли. Так не бывает.

— А вдруг? — хмуро заметил Артем, склонившись над очередным техпаспортом. — Вдруг именно так и бывает? Ты не ждешь чуда — а оно придет! Ты, вот, в Деда Мороза в детстве верила?

— Верила.

— И он тебе иногда же приносил подарки, которые ты у него просила?

— Так это родители покупали. Они мои открытки читали и покупали.

— А откуда ты знаешь? — сощурился Артем. — Они тебе рассказали?

Зайцева пожала плечами. Грибов, приглушив звук в колонках, поглядывал на говорящих поверх монитора.

— Это же глупые и детские выводы, — сказала, наконец, она. — Ты хочешь предположить, что Дед Мороз приходил ко мне в детстве, читал открытку и давал моим родителям подарки, которые они клали под елку?

— Ты же не можешь опровергнуть, — проворчал Артем, чувствуя злость. — Потому что не можешь знать наверняка. Это и есть чудо, понимаешь?

Артем очень надеялся, чтобы Зайцева просто хотя бы немного подумала. Не это было важно, не сам факт размышлений, а просто убеждение, что от веры в чудо обычно чудо и происходит. И никто в данную минуту не смог бы этого опровергнуть.

— Бред какой-то, — помотала головой Зайцева. — Не понимаю.

— Ничего ты и не поймешь. — Сокрушился Артем. — Старше меня на год, а ведешь себя, как глупая девчонка. Еще лейтенант!

Щеки у Зайцевой стремительно покраснели. Артем же внезапно еще больше разозлился сам (и на себя, и на Зайцеву, которая ничего не понимает, и на день рождения, будь он неладен).

— Товарищ майор, сигаретки не будет?

Грибов молча протянул две, с фильтром.

— Я на минуту.

Выскочив из вагончика, Артем торопливо прошел по тропинке, через автопарк, зашел за автомобили, дальше наискосок через плац, мимо кухни, к блокпосту. Остановился у шлагбаума. Сержант Мартынюк сидел на табурете и читал книгу. Он дежурил уже третьи сутки. Нравилось ему на блокпосте. НЕ хотел сменяться. Может, время летело быстрее. Все равно никто не беспокоит, а если и проедет за день больше трех автомобилей, то это развлечение, а не работа.

Над лесом кружили вертолеты, словно что-то высматривали в густой апрельской зелени. Артем подошел совсем близко к металлической красно-белой трубе шлагбаума. Слева можно было обойти его и беспрепятственно выйти на пыльную дорогу. Вернее, в какой-то другой, вольной жизни можно было. А сейчас нельзя. Только по службе, если Родина-мать позовет. В другой ситуации — дезертирство, побег, преступление. А дорога, чего греха таить, манила. Очень хотелось Артему пойти по ней, огибая рельефные следы от гусениц, размытые по пыли отпечатки сапог и колес. Пойти, может быть, не по самой дороге, а по серой, вечно умирающей траве, около оврага. И не пойти — а побежать (вот, верное слово!).

Вместо этого снова закурил. Какую уже сигарету на сегодня?

— Ты не убегать ли собрался? — посмеиваясь, спросил Мартынюк.

Подумать о таком здесь было действительно смешно. Пару раз, говорят, еще в начале войны, какие-то срочники, без головы на плечах, бегали ночью в аул, тайными тропками, меняли слитую за день солярку на самогон. Пили там же, в ауле, или в лесу — а возвращались в часть только под утро. Вскрылось это дело быстро, солдатиков выставили на плацу по стойке "смирно" на целый день, а приезжий капитан-замполит красноречиво, но правдиво рассказывал о том, что творится вокруг, что делают боевики с солдатами, когда вылавливают их, пьяных, по одиночке в лесах и аулах, что даже у самой пожилой чеченки в самом крохотной и безобидном домике может быть спрятан арсенал оружия, за которым рано или поздно кто-нибудь придет. В общем, посыл был такой — терять бдительность нельзя.

— А если убегу, что будете делать? — спросил Артем.

— Стрелять буду. На поражение.

— Так уж?

— Ага. — Мартынюк все еще улыбался, и непонятно было, правда выстрелит или просто пугает.

Артем улыбнулся тоже. Не верилось. Но не проверять же?

Докурил, потом вернулся обратно в вагончик. Буркнул, не поднимая глаз: "Извини", и продолжил работу.

На обед на первое давали щи, а на второе картофельное пюре с рыбной котлетой.

Яна безоговорочно наложила Артему пюре с горкой и две котлеты вместо одной, заварила крепкий чай и подсунула бутерброд с маслом и сыром. Сыр вообще был в дефиците. Его выдавали один раз в неделю, по субботам.

— Ешь! — сказала она. — Тебе сегодня можно.

Артем и ел.

Рядом подсел Акоп, надломил кусок серого хлеба, шепнул:

— Передал конвертик-то?

— Передал. Сказала — да.

— Что — да?

— Вот этого уже не знаю. Сам подумай.

Акоп подумал, заулыбался, почесал затылок, сказал:

— Спасибо. Настоящий друг.

— Спасибо в карман не положишь. — Машинально отмахнулся Артем.

— Нервничаешь? Правильно делаешь. Понимаю.

— Ну, что ты можешь понимать-то? У тебя, вон, Зайцева под боком, конфетный период, поцелуйчики, влюбленность. А у меня, может быть, жизнь рушится.

— Рушится, — легко согласился Акоп. — Ну, ты же понимаешь, каждому свое.

Сытый Акоп был чрезвычайно словоохотлив.

— Вот смотри, — продолжил он, — Знаешь, почему у меня все есть, а ты ходишь и маешься без дела? Только не обижайся. Потому что мне хватает всего. Я, вот, обычный хлеборез, без высшего образования, без специальности какой-то. Три года шашлыки с шампуров снимал, а в итоге — хлеб с маслом на войне кушаю каждый день. И мне не надо большего. Мне не надо все эти ваши сентиментальности, ваши мозги. Вот тебе, Артем, зачем высшее образование? Нужно оно тебе здесь? Нет. У тебя, Артем, горе от ума. Ты сам себя накрутил, перегорел, а теперь ходишь и не знаешь, куда податься.