Проверка на разумность

Разведчик огляделся и увидел на самой линии горизонта темное пятнышко, плывущее над землей в его сторону. Двигалось оно быстро со скоростью быстроходного истребителя, и направлялось точно к нему — через пару секунд он мог различить громадный корабль с обтекаемыми линиями, приспособленный к полету и в большом космосе, и в плотной атмосфере.

Двигался звездолет бесшумно и был явно военным, так как множество башенок облепляли снизу доверху массивный корпус, перекрывая все сектора обстрела. Присмотревшись, он увидел нечто похожее на орудия и понял, что чувство опасности проснулось не зря. Не стоит ждать ничего хорошего от вооруженного корабля. Во все времена вояки сначала стреляют, а уж потом разбираются, куда они попали.

Торк упал на землю.

К несчастью, спрятаться было негде, вокруг ни одной ямки или холмика — только ровно уложенные плиты до горизонта.

Корабль замедлил ход и завис над ним, закрывая собой белое солнце.

Евгений сжался, стараясь казаться как можно меньше, надеясь на то, что его не заметят, хоть и понимал, как это глупо. Но больше ничего в голову не приходило.

Обычно в расе крылатых людей процесс формирования крыльев происходил стремительно, иногда ребенок еще и на ногах едва стоял не умел, а уже мог планировать на слабых, неокрепших крыльях над городом, ловя потоки восходящего воздуха.

Молодой летун, не достигший совершеннолетия, как правило, уже мог пилотировать тяжелый звездный истребитель и на законных основаниях считаться настоящим мастером воздушного боя. Раннее вставанье на крыло не считалось чем-то особым, этим не гордились, считали обычным, но еще древние знали — из тех, кто вылетал первым из гнезда, получались лучшие пилоты, поэтому им доверяли лучшие звездолеты — настоящие пожиратели пространства и редко ошибались.

Птенцы свободно ориентировались в пространстве, а само пилотирование было для них естественным и простым, как сама жизнь, в воздушном бою они славились непредсказуемыми атаками и невероятными виражами, именно это приносило победы роду в войнах с существами с других планет. Ими гордился род, их имена были записаны на хрустальной стеле в первом гнезде, из которого вышли предки.

А вот птаха Алана, несмотря на то, что ей минул двадцатый год, летать не умела. Такое иногда бывает: то ли не в ту комбинацию сложились гены, то ли яйцо, из которого она вышла, находилось в плохом месте, и плохая энергия испортила его, поэтому в жизни ее не ждало ничего хорошего. Сразу, после того как она выползла из яйца, старший из рода увидев ее маленькие кривые крылья, брезгливо отвернулся, торопливо прощелкав молитву старому богу, потому что лучше других понимал, какое горе пришло в их род.

Раз в столетие в одном из родов рождался ползун — существо неспособное летать. Причины этого по-настоящему никто не знал, летуны не изучали биологию, но старики говорили, что таков гнев богов. И тот, кому пришлось на себе ощутить его горечь, чувствовал себя несчастным с самого рождения.

И неважно, что именно из ползунов получались замечательные философы и поэты, лучшие механики и стрелки, все равно над ними потешались все. Каждый птенец норовил ударить клювом плохо передвигающегося по земле сородича, норовя напасть на него сверху, зная, что тот не может ответить тем же.

Иногда толпа подростков забивала ползунов насмерть, а взрослые летуны презрительно отворачивались, словно не видя того, что происходит на их глазах. Так было всегда, потому что тот, кто не мог летать, считался родовым проклятьем.

Алане исполнилось двадцать, но крылья за ее спиной по-прежнему оставались тяжелой и неудобной ношей.

С каждым днем все больше тускнели глаза родителей, и они все меньше говорили с ней, потому что давно было известно, если ползун не полетел до своего двадцать первого года рождения, то его крылья не узнают неба никогда.

А это значило, что никогда не появится в жизни птахи тот, кто решит вместе с ней строить гнездо. А прожить жизнь, не зная радости парения, не слышать писк своих птенцов, не видеть, как они встают на крыло — разве что-то может быть хуже?

Впрочем, это была еще не самая большая плата за неумение летать.

Любой ползун беспомощен и тихоходен, а города рода устроены так, что хорошо в них живется только тем, кто передвигается по воздуху, и неудобны, грязны, ужасны для тех, кто лишен этого дара богов.

Дома вздымались к небу бесконечными уступами, и повсюду чернели зевы гнезд, в которые попасть свободно могли только те, кто парил над узкими зловонными улицами.

Именно по ним приходилось ползти ползунам к своему жилищу, а потом карабкаться по уступам вверх, хватаясь когтями на кончиках крыльев и лапах за малейшие неровности. Нередко они срывались и разбивались, но и тогда никто не приходил к ним на помощь: считалось, лучшее лекарство от такой жизни только смерть — не умеешь летать, наберись мужества, заберись на самый высокий уступ и прыгни вниз. Твоя смерть никого не расстроит.

Путь в родное гнездо по земле опасен: на темных улицах, куда только в полдень попадали лучи местного светила, жили стриги — мелкие твари питающиеся пометом летунов и всем тем, что падало на них сверху.

Они были полезны, без них не смог бы существовать ни один город: в тех поселениях, откуда уходили эти существа, начинался мор, размножалось множество мелких насекомых, которые питались пухом и пером, и тогда летуны вынуждены были улетать в другие края.

К несчастью стриги считали улицы своей территорией и защищали ее от тех, кто вынужден по ним ходить, даже если они знали, что те относятся к высшей расе. Именно поэтому птахе приходилось сражаться с ними каждый раз, когда она возвращалась домой с космодрома, где помогала дяде обслуживать прилетающие со всех концов галактики звездолеты рода.

В этот раз пока Алана добиралась до своего гнезда, ей трижды пришлось вступить в схватку со стаями стригов. На теле, покрытом мелкими серыми перьями, осталось немало ранок от мелких, но острых зубов падальщиков, особенно сильно досталось левому крылу, из которого вырвали пучок мелкого пуха, защищающий тело от холода высоты.

А что делать, если прекрасное желтое небо недосягаемо? Умирать ей не хотелось, и птахе приходилось сражаться за каждый новый день, закаляя свой характер.

Она с каждым днем все острее ощущала, как быстро приближается двадцать первый день рождения, после которого ее перестанут замечать все, и она окончательно превратится в ползуна, причем в того, у которого нет никакой надежды на то, чтобы почувствовать всю беспредельную глубину неба. И тогда…впрочем, она не знала, что будет. Бросаться с уступа вниз она точно не хотела, потому что одна мысль о том, что ее мертвое тело станут рвать на части вечно голодные стриги приводила ее в ярость.

Как Алана завидовала тем, кто стремительно проносится темными тенями по ярко-желтому небу, исчезая в темных провалах своих гнезд, как она хотела оказаться с ними рядом, а не тащиться мрачными, улицами, ожидая каждое мгновение нападения из-за угла или из темных сырых подвалов.

Но это был ее путь, и помочь ей пройти, не могли даже родители, да они и не смогли бы — пробраться по узким улицам мог только ползун, летунам не хватало места для маневра. Мало того, что само расстояние между улицами было небольшим и требовало мастерского владения крыльями, но здесь кроме того имелось немало встречных воздушных потоков, которые опасны даже для самых опытных.

Но самое скверное состояло в том, что эта дорога была невероятно грязна: летунов мало интересовало то, что находится в темной глубине под гнездами, поэтому все отходы они столетиями сбрасывали вниз, и только стриги спасали их от эпидемий.

Птаха яростно прощелкала ругательство, услышав жадное верещанье из подвала соседнего дома. Не стоило ей думать об этих тварях, забыла о том, что пока их не замечаешь, то и ты для них не существуешь.

Твари выскочили перед ней из подвала высокого дома-уступа нестройной толпой, и гневно зарычали, тут же и сзади послышалось злобное ворчание. Она оглянулась, позади нее другая многочисленная стая перекрывала путь к отступлению.