Страница 82 из 86
Надя снова придвинулась к окну и некоторое время смотрела, держа руки на коленях, на поля, на леса. Потом машинально потянулась, стерла какую-то пылинку со стекла и принялась колдовать пальцем. Издалека могло показаться, что она бережно прощупывает стекло, ищет в нем трещинки. Но Николай Николаевич сидел близко и видел, что она опять рисует.
«Милая Надюша, – с неожиданным приливом нежности подумал отец, – если бы собрать все окна, около которых ты сидела, наверное, получилось бы еще десять тысяч рисунков».
В памяти всплыло зимнее трамвайное окошко с прочерченным ноготком силуэтом кентавра. Они ехали на Шаболовку две или три остановки, и Надя успела за это время украсить окно рисунком. А на следующий день – надо же случиться такому совпадению – Николай Николаевич опять ехал в этом трамвае. Сколько таких трамваев, автобусов, троллейбусов и поездов убежало в ту сторону, которая зовется прошлым. Ему уже пятьдесят лет, у него лысина, которую едва ли прикроешь ладонью. И у него взрослая дочь.
У вокзала их ждала машина киностудии – желтенький микроавтобус с мягкими уютными сиденьями.
Заиндевевшие набережные бежали навстречу белыми пушистыми парапетами, чугунными решетками, деревьями. Дворцы и памятники просвечивались сквозь иней, как сквозь кружева. Белая дымка раннего утра ознобным холодком отзывалась во всем теле.
– Отдохнете в гостинице до одиннадцати, потом я заеду за вами, – сказал шофер. – Пропуска заказаны.
Коридоры киностудии, наэлектризованные деловой атмосферой, захватили отца и дочь, и они оба почувствовали нервный подъем и возбуждение.
– Ты посиди, Надюшка, здесь, в холле, а я пойду разыщу нужных людей, – сказал Николай Николаевич. – А то я что-то никак не могу сориентироваться.
Он убежал, затерялся за спинами и лицами спешащих людей. Надя села в кресло, задвинутое в угол. В другом за курительным столиком двое мужчин играли в шахматы. У окна стояла спиной к коридору худенькая женщина е переброшенной через плечо сумочкой. Она курила, стараясь пускать дым так, чтобы он растекался по стеклу вверх, заволакивая «картинку» за окном серой пеленой. Время от времени женщина подходила к играющим, стряхивала в спичечную коробку пепел и возвращалась к окну. Надя в первое мгновение замерла и сидела не шевелясь, боясь поверить в то, что видит перед собой Таню. Она ждала, чтобы женщина повернулась к ней лицом, хотела сначала убедиться, что не ошиблась. Надя помнила, что у Тани были светлые волосы, а у окна стояла шатенка. Не выдержав напряженного ожидания, Надя поднялась с кресла и несмело направилась к окну. Она подошла сбоку, все еще сомневаясь, робко заглядывая в лицо.
– Ой! – удивилась женщина. – Надя, это ты, что ли? Разве можно так подкрадываться? Ты же меня испугала!
– Здравствуйте, я не знала, вы это или не вы, – радостно улыбаясь, ответила девушка.
– Господи, каким ветром тебя принесло сюда?
– Меня пригласили сниматься. Хотят фильм сделать о моей выставке в Ленинграде и обо мне. А вы здесь что делаете?
Шахматисты перестали двигать фигуры на доске.
– Пойдем отсюда, – сказала Таня.
Она провела Надю по какой-то лестнице в небольшой пустой коридор с окном во двор. Здесь тоже стояли журнальный столик и два кресла. Таня бросила сумочку на стол, достала сигарету, но спичек не было, и она ее сломала в пальцах и выбросила. Под глазами у Тани были синие круги.
– Что ты так на меня смотришь? – спросила она с насмешливым дружелюбием.
– Вы стали курить… И глаза у вас… Вы, наверное, болеете? Сейчас в Ленинграде грипп.
– Нет, девочка, это не грипп. Просто устала.
– Да? – смутилась Надя, и ее смуглые щеки заметно порозовели. – А Марат Антонович тоже с вами приехал?
– Нет, он дома, с Дуськой. Ты почему пропала? Не звонишь, не приходишь. Десятый класс десятым классом, а нерастанкинцы должны хоть изредка встречаться. Не забыла?
– Нет. Я еще несколько вещей купила для круглой гостиной. На Арбате бронзовый подсвечник в виде кобры. Представляете, свеча будет стоять на хвосте. А несколько месяцев назад мы были в Ленинграде с экскурсией, и я увидела в комиссионном терракотовую статуэтку, египетскую. Бог Птах и богиня Сохмет. Богиня с лицом львицы и с мечом. Ее можно было бы над дверью на небольшой полочке поставить, охранять вход.
– А вот покупать больше ничего не надо, – грустно покачала головой Таня. – Сказка кончилась. Сказка вся, сказка вся, сказка кончилася.
– Почему вы так говорите?
– Потому что ты уже взрослая, а взрослые в такие игры не играют. Не покупай больше ничего. Ты помнишь часы «Сафо и Фаон»? Ты ведь их видела?
– Да, – смешалась Надя.
– Марат отнес их назад в антикварный. Он первый начал продавать нашу общую сказку. Ты понимаешь, о чем я говорю? Он начал распродажу в тот момент, когда показал тебе часы. Этим всегда все кончается между взрослыми людьми. И вообще мужчины всегда нарушают правила игры.
В начале коридора появился стремительно человек в пальто нараспашку. В одной руке он держал шапку-пирожок, в другой – портфель. Взмахнув шапкой вверх, он возмущенно сказал, почти крикнул:
– Ну, сколько тебя можно ждать, искать?
– Спокойно! Веди себя прилично. Мы не одни, – нервно ответила Таня.
– Извините, – галантно раскланялся с Надей гривастый молодой человек, – но я вынужден забрать ее. Она очень нужна режиссеру.
– До свидания, – поднялась Таня. – Мы еще увидимся.
Надя осталась одна, и темнота, поразившая маленьким пятнышком часть ее души в квартире Марата, когда она увидела на тумбочке часы «Сафо и Фаон», распространилась страшной слабостью по всему телу. Ей хотелось закрыть глаза и не шевелиться, никого не видеть, ни с кем не разговаривать. А надо идти, улыбаться, отвечать на вопросы… Ее ждут отец, кинорежиссер, операторы и работа. Работа… с Пушкиным. Ради этого она и приехала в Ленинград. Она поднялась с кресла и, путаясь в лестницах и переходах, пошла разыскивать холл, где ее оставил отец.
Николай Николаевич перехватил Надю на полдороге.
– Надюшка, я тебя целый час разыскиваю по всей киностудии, – набросился он на дочь. – Где ты была?
– Я уходила. Мне надо было.
– У тебя расстроился желудок? – сразу изменил тон отец. – Это все от вагонных вафель, – и без всякого перехода: – А я уже командировочные получил. На четыре дня.
– Хорошо, – сказала Надя.
Съемки начались на следующий день в квартире-музее на Мойке. Наде предоставлялось право одной пройти среди вещей поэта, еще раз увидеть трость с набалдашником, в который вделана пуговица от камзола Петра I, железный ларец Ганнибала. Предок хранил в нем драгоценности, Пушкин складывал в ларец рукописи. Она могла снова постоять минутку-другую перед знаменитой чернильницей в кабинете Пушкина, перед туалетным столиком Натали Гончаровой, на котором лежала забавная вещичка – портбукет. Дамы девятнадцатого века прикрепляли эту своеобразную переносную вазочку к поясу, наливали туда немного воды и держали в портбукетах розы и фиалки, которые долго оставались свежими.
– А что я должна делать? – спросила Надя у режиссера.
– Ничего, просто ходи по квартире, а мы тебя будем снимать. Если сможешь, задержись в комнате Гончаровой, порисуй в кадре. Хорошо бы ее портрет.
Вспыхнули юпитеры, зажужжала камера, и Надя пошла через прихожую, через столовую, через кабинет Пушкина. Ей все здесь было знакомо до мельчайших подробностей: вольтеровское кресло, диван, на котором умер поэт, книжные полки. На камине акварельный портрет Натали Гончаровой работы Александра Брюллова. Надя приостановилась около него, захотелось еще раз проверить впечатление, подумала, сколько было предшественников, рисовавших жену Пушкина. Рука с фломастером потянулась к блокноту, чтобы запечатлеть на бумаге новое выражение, вызванное брюлловской акварелью, но увиденное как бы сквозь нее. Мелькнула мысль, что среди предшественников, писавших Натали, можно назвать и Рафаэля. Так считал сам Пушкин. У него не было портрета невесты, и он специально ходил в книжный магазин на свидание с картиной Рафаэля. И даже стихотворение написал: «Мадонна».