Красобор

Даир Федорович Славкович

Красобор

«Я вернусь, мама!..»

Зарницы над лесом

Этот июньский день был удивительно теплым.

В доме кузнеца Будника завтракали в воскресенье поздно: когда старший сын Костя пригонял корову с пастбища. А пригонял он ее, когда высоко поднималось солнце и кусачие слепни не давали Красуле пастись.

В этот час за столом собиралась вся семья Николая Романовича. Сам кузнец уже сидел у окна, заняли свои места старшая дочь Мария с маленькой дочуркой Линочкой, самый младший — Толик, дочери Валя и Лена. Лена только что окончила педучилище в Слуцке, сдала последний экзамен и приехала домой перед назначением на работу. В семье с гордостью говорили о «своей учительке». Не хватало только Кости, но по времени он должен был вот-вот появиться.

Хозяйка, Алена Максимовна, поставила на середину большого, чисто выскобленного стола горку пышных блинов, сковородку с яичницей, крынку топленого молока. Девятилетняя Валя, взглянув на блины, потянула носом и даже прижмурилась от удовольствия: скорей бы!

— Проголодалась? — улыбнулся отец и ласково погладил дочь по голове. — Сейчас, Костика дождемся. А вот и он!

В хату вошел подросток лет тринадцати, высокий не по годам, худой, светлые волосы были коротко подстрижены. Мальчик снял и повесил на гвоздь выгоревшую кепку, скинул с ног старые отцовские сапоги, начал расстегивать ремень, которым была подпоясана его серенькая свитка. Лицо его было непривычно хмурым.

— Ты что, Костик, такой невеселый? — спросил кузнец. — Или стряслось чего?

— Какие-то самолеты разлетались над лесом непонятные, — сказал мальчик. — Гудят не по-нашему: подвывают… Папа! А вдруг это враги?

— Да ты что, сынок! — всплеснула руками Алена Максимовна. — Откуда им взяться, врагам? С Германией мы мир подписали.

— Мир-то подписали, — вздохнул Николай Романович. — Только с таким волком, как Гитлер, самый лучший мир, когда его шкура на доске сушится. Ладно, давайте завтракать.

Упрашивать никого не пришлось. В этой семье, не бедной, но и не имевшей лишнего достатка, был единственный кормилец — отец, а едоков много, и дети уже сызмальства знали цену хлебу.

Алена Максимовна разволновалась — ее встревожили слова сына о неизвестных самолетах.

— Не приведи господь новую беду, — нарушила она молчание. — Хватит с нас гражданской: голодали, холодали, горели…

— А сколько ты, мать, поездила, пока меня раненого отыскала, — повернулся к жене кузнец.

— Ох и поездила… — живо откликнулась хозяйка дома. — И в Петроград с беженцами, и в Уфу с матросским отрядом. Куда только не пробиралась, где только не была! Да еще не одна, с Маней-малюткой.

— Если на нас нападут враги, я в кавалеристы пойду, — сказал шести летний Толик, отправляя в рот кусок яичницы.

— Кавалерист отыскался! — засмеялась Валя. — Тебя вон ребята в войну играть не принимают: нос не дорос.

Начинался общий разговор, шутки да подтрунивания, до которых были так охочи все Будники. Мать любила эти минуты: ее дети в сборе, здоровы, веселы. Алена Максимовна собралась вставить и свое словцо, пошутить вместе со всеми над младшим сынишкой, но взглянула в окно — и осеклась: кто-то бежал к их дому, не разбирая дороги.

— Не иначе беда какая, — прошептала женщина.

Стукнула дверная скоба. На пороге хаты вырос запыхавшийся парень.

— Николай Романович, тетка Алена! Война!

Уже несколько дней шла война. Радио в доме кузнеца не было, почта приходила теперь редко, и точных известий о последних событиях никто на заводе не знал.

…Июньская ночь черным платком накрыла Рысевщину: лесопильный завод с его постройками, заводские склады, растянувшиеся на километр, и молчаливый лес с острыми настороженными шпилями елей.

Все семейство кузнеца и их соседка — тетка Мальвина — стояли во дворе, с тревогой смотрели на север, поеживаясь от ночной прохлады. Далеко над лесом, на темном небе вспыхивали и гасли зарницы, скрещивались тоненькие светлые ниточки — лучи прожекторов.

Тихо переговаривались:

— Минск бомбят!

— Взрывов не слышно.

— Так не близко…

А над лесом занималось зарево далекого пожара.

— Может, Красная Армия скоро разгромит немцев и войне конец? — ни к кому не обращаясь, спросила с надеждой Лена.

Вопрос этот мучил всех: что впереди, надолго ли беда пришла в их жизнь?

— Война только начинается, милая…

Все обернулись на голос. Это был живший по соседству объездчик Никонович. Никто не заметил, когда он подошел, встал сзади — взгляды всех были прикованы к беспокойному военному небу.

— Люди каждый день в военкомат идут, — продолжал между тем объездчик. — Сегодня и я был, народу — тьма! Меня из-за легких не взяли…

— Наш вояка тоже вчера ездил, — Алена Максимовна взглянула на хмуро молчавшего мужа.

— И что же? — заинтересовался Никонович.

— Что же! Что же! — сердито отозвался всегда сдержанный кузнец. — Годы мои не понравились. Прихрамываю, видишь ли. Я ему говорю: «Товарищ военный комиссар, я революцию делал, сражался за нее! Ты в ту пору еще пешком под стол ходил. А теперь меня бракуешь!» У него один сказ: «Закон есть закон».

Николай Романович досадливо махнул рукой и отвернулся.

Помолчали.

— А знаете, кого я сегодня в военкомате встретил? — опять заговорил объездчик. И, выждав, когда глаза всех вопросительно обратились к нему, хитровато подмигнул Косте.

— Не может быть! — ахнула Алена Максимовна. — Кастусь скотину пас.

— Провожал кого? — повернулся к сыну кузнец, еще поглощенный своими невеселыми думами о военном комиссаре и своем возрасте.

— Не-е! — Объездчик покачал головой. — На фронт ваш старший собрался.

— Да ты что, сыночек! — запричитала Алена Максимовна. — Твое ли это дело — воевать? И не спросил никого! Разве война — игра? На фронте ведь убивают…

— Ему и капитан говорит: «Подрасти еще, малец. Таких не берем». А он свое доказывает: «Возьмите. Я стрелять умею, санитарное дело в школе проходил». Все вспоминал какого-то писателя. Он в четырнадцать лет командиром был на гражданской. Забыл я фамилию.

— Гайдар, — глухо подсказал Костя.

— Нарвать крапивы да показать ему санитарное дело! — возмутилась тетка Мальвина.

Николай Романович в раздумье смотрел на сына. Костя стоял потупившись, будто бы даже безразличный к тому, что о нем говорят.

Кузнец догадывался, что сейчас творилось в душе его старшего сына. Они сегодня оба были в одинаковом положении. «Вот и я второй день не могу успокоиться, — думал Николай Романович. — А каково мальчишке? Кастусь в таком возрасте, когда хочется всем доказать, что ты уже взрослый, самостоятельный, уже мужчина. А тебе: «Подрасти…»

Но Костя ведь и правда мал. Он только-только начинает свою жизнь. «И начинается она с войны», — невесело подумал Николай Романович. Ему вдруг стало жаль сына до слез. Он шагнул к мальчику, обнял его за плечи, сказал:

— Не горюй, сынок! Найдется и для нас с тобой стоящее дело.

Люди на дорогах

Из Слободки, соседней деревни, принесли весть: будто видели Сергея, брата Алены Максимовны, в Самохваловичах, под Минском. Говорили: лежит раненый в госпитале. Алена Максимовна засобиралась в дорогу.

— Поеду! Может, разрешат забрать, дома выходим.

Но кузнец рассудил иначе.

— Ты, мать, будь при младших. Может, чего перепутали, — решительно пресек он сборы жены. — Сначала необходимо все выяснить. Я бы сам съездил, да в такое время завод нельзя оставить: мало ли что. Придется их послать. — И Николай Романович взглянул на Лену и Костю. — Давайте-ка, ребята, отправляйтесь завтра.

— Папа! — обрадовался Костя. — Вот здорово!