Довлатов вверх ногами

Автор и не пытался.

По жанру "Портрет художника на пороге смерти" - роман, хоть и с реальными героями, а потому, при портретном сходстве основных персонажей и аутентичности их поступков, реплик, словечек и интонаций, неизбежны и преднамеренны беллетристические швы, топографические подмены и хронологические смещения. Скажем, реальный - слово в слово - разговор переносится из питерской квартиры на Второй Красноармейской в московскую на Малой Филевской или из кафе "Флориан" на Сан-Марко в кафе "Моцарт" в Гринвич-Вилледж. Либо событие 93-го года помечается 95-м. Делается это намеренно, автор исходит из требований сюжета, контекста, концепции и ритма прозы. Да и герой под псевдонимом "О" среди поименованных и реальных - как кукла среди живых людей. Пусть автору даже, если повезет, удастся сделать его "живее всех живых" - включая его прототипа, который в последние годы жизни сильно забронзовел и покрылся патиной. Цель автора: превратить условное в безусловное, маловероятное и даже невероятное - в абсолют. Чтобы художественный образ подменил и затмил своим сюрреализмом реального человека - задача под стать человеку, с которого О списан. В его энергичный - как он сам говорил, "стоячий" - период.

В жанровом контексте "Портрета художника на пороге смерти" такое смешение оправдано, а здесь автор вынужден объясняться курсивом. И ещё одно курсивное пояснение: О описан когда в третьем лице, а когда во втором рассказчица ведет с покойником бесконечный воображаемый диалог.

Зато Довлатов дан под своим реальным именем.

C подлинным верно.

Приводимые куски, так или иначе связанные с Довлатовым, насильственно (резать пришлось по живому) извлечены из четырех начальных глав - "Post mortem", "Еще не изобретена была виагра", "Проблема сходства и несходства" и "Вуайеристка", однако в этой публикации фрагментам даны условные межзаголовки, отсутствующие в "Портрете художника на пороге смерти".

ДВОЙНИК С ЧУЖИМ ЛИЦОМ

Чему только меня не учили в детстве: музыке, танцам, стихосложению, рисованию, даже шахматам, да только не в коня корм. Единственное, что в жизни пригодилось, - это подаренный папой на день рождения фотоаппарат "Зенит", а уже поэт подсказал мне объект - "Крыши Петербурга", превратив хобби в приключение. Сколько чердаков и крыш мы с ним облазили в поисках удачного ракурса! Заодно его пощелкала - кривлялся и вставал в позу. Пока не свалил за бугор, а столько-то лет спустя и мы вслед. Я так думаю, если б не его отвал, культурная эмиграция из Питера была бы не такой буйной половина бы осталась. "Я сплел большую паутину" - его собственные слова. Мы были частью этой паутины. Можно и так сказать: вывез постепенно с собой своих читателей. Нынешняя его всероссийская слава, которая началась после нобелевки, а посмертно разгорелась ярким пламенем, - это уже нечто иное, чем широко известен в узких кругах времен моего питерского тинейджерства.

Сам взялся проталкивать мои питерские "крыши" в американские издательства, но книга вышла уже после его смерти. В соответствующей - он бы сказал "спекулятивной" - модификации: я добавила несколько его питерских фоток, редакторша придумала подзаголовок "Поэт и его город", а наш общий земляк Сол Беллоу сочинил предисловие. Может, сделать второй том про Нью-Йорк - не меньше ему родной город, чем СПб, да и списан с того же оригинала: оба - Нью-Амстердамы. А третий том про Венецию, метафизическую копию Петербурга: тот самый ландшафт, частью которого охота быть, то есть осесть навсегда - его мечта.

Сбылось: нигде столько не жил, сколько ему предстоит на Сан-Микеле.

Отец у него, кстати, был фотограф-газетчик.

Короче, ему я обязана профессией, хоть он и отрицал за фотографией статус искусства:

- Еще чего! Тогда и зеркало - искусство, да? В смысле психологии ноль, а как память - предпочитаю сетчатку глаза. Точность гарантирована, никакой ретуши.

- А как документ? - спрашиваю.

- Только как пиар и реклама.

Сама свидетель (и участник) такого использования им фотографии.

Звонит как-то чуть свет:

- Подработать хочешь, Воробышек?

- Без вариантов.

- И поработать. Снимаю на весь день.

- Какой ненасытный!

- Путаешь меня с Мопассаном.

- А ты, дядюшка, кто?

- Разговорчики! На выход. Не забудь прихватить технику. Мы вас ждем.

То есть вдвоем с котом, которого тоже нащелкала: фотогеничен.

Было это ещё до нобелевки. "Тайм" взял у него интервью для своей престижной рубрики "Профайл" и предложил прислать того же фотографа, что пару лет тому сделал снимок для его статьи в "My turn". На что он ответил: фотограф уже есть, и вызвал меня.

Я ему благодарна - снимок в "Тайм", думала, откроет мне двери ведущих газет и журналов, поможет в издании "Крыш", которые, несмотря на его протекцию, кочевали из одного издательства в другое. Не могу сказать, что заказы посыпались один за другим, но виной тому навязанная мне специализация. Мне предлагали снимать одних русских эмигре, а их здесь раз-два и обчелся. То есть знаменитых: Барыш да Ростр, да и те на излете артистической славы. До Солжа допущена не была, а потом он укатил на историческую родину. По означенной причине так и не стала папарацци. Единственный мой постоянный клиент - Мишель (не путать с другим Мишелем, которого ты предпочитал называть Мишуля, а моего Мишеля - Шемякой; коверкал всех подряд, и мы вослед, каждый значился у тебя под своим иероглифом, а то и двумя: Маяк, Лимон (он же Лимоша, а когда рассорились, обменявшись любезностями - ты его Свидригайловым от прозы, а он тебя поэтом-бухгалтером, - Лимошка), АА, Серж-Сергуня, Бора-Борух (он же Ребе), Карлик, Женюра, он же - Женька (не Евтух) - вот тебе, читатель, ребус-кроссворд на затравку). С Мишелем-Шемякой мы разъезжаем время от времени по свету, и я запечатлеваю его художественные достижения и встречи с великими мира сего для истории. Когда была с ним в Венеции - по случаю установки памятника Казанове, - узнала о смерти О.

Первая смерть в моей жизни.

Не считая Чарли.

Моего кота.

Вот что нас ещё сближало - любовь к кошкам, хоть наши фавориты и разнополы. Как и мы с тобой. У меня - самцы, у тебя - самки. Само собой: кошачьи. А Шемяка тот и вовсе двуногим предпочитает четвероногих - любых: котов, псов, жеребцов. У него целый зверинец. К сожалению, все породистые. И все - мужеского пола. Животных он считает непадшими ангелами - в отличие от человека: падшего.

Касаемо "Крыш Петербурга", то О помог не сам, а его смерть. Так получалось: я тоже имею с неё гешефт.

Однако в посмертной вакханалии все-таки не участвовала. Один мой коллега, который снимал его на вечерах поэзии, выпустил в здешнем русском издательстве огромный альбом, по тридцать-сорок снимков с каждого вечера, где один снимок от другого разнится во времени несколькими секундами. Фактически одна и та же фотография, помноженная на сто. Альбом фоточерновиков. Выпущенный во славу поэта, этот альбом на самом деле, набивая оскомину его "физией", развенчивает миф о нем. До России, слава богу, не дошел.

А вызвал он меня тогда в свой гринвич-вилледжский полуподвал, поразительно смахивавший на его питерские полторы комнаты, само собой, не одной меня ради. Мы с ним промучились четыре дня, которые я теперь вспоминаю как самые счастливые в моей жизни.

Тоном ниже: пусть не самые - одни из.

- Старичок такой из польских евреев, всех под одну гребенку, то бишь по своему образу и подобию, даже гоя превратит в аида, а меня и подавно сделал жидом, что не трудно, - объяснял он про отвергнутого фотографа, пока я устанавливала аппаратуру. - Мы с тобой, Воробышек, пойдем другим путем, как говорил пролетарский вождь. Моя жидовская мордочка мне - во где. Посему сотворим другую. Знаешь, древние китайцы каждые семь лет меняли имя?

- Не понимаю, - сказала я.

- Возьми телефонный справочник, открой на моей фамилии. Сколько там моих двойников? Сосчитай.

- Да на это полдня уйдет!