Карлики смерти

– Предупреждаю тебя, там у них немножко свалка внутри, – сказал он. – Хозяину плевать, что они с этим домом делают. Ему на это положить с прибором. – Он нашарил ключи и запер дверцу. – Когда я им жилье подыскивал, услышал про это место от одного друга. Ну, «друг», наверное, не то слово. От делового партнера, скажем так. – Он почему-то хмыкнул. – В общем, уговор был такой: ему все равно, что они там устраивают, если только время от времени он сам туда сможет приходить. Как бы один вечер в неделю. Ну, я-то знал, что для этих парней оно будет идеально – куда б ни заселились, они все сразу превратят в свинарник. Поэтому, в общем, уговор-то сомнительный, но при этом удобный.

– А ему зачем там бывать?

Честер пожал плечами:

– Фиг знает.

– И его, что ли, никто не видит?

– Не-а. – Он снова посмотрел на окно. – Только послушай, какой там адский гвалт. Даже не знаю, как с этим соседи мирятся.

Из едва освещенного окна неслась невероятно громкая музыка. Вой и круженье саксофонов и синтезаторов, а еще эта драм-машина, роботом долбящая какой-то механический ритм. Шум в прилегающих домах был наверняка невыносим.

Честер подошел к парадной двери, которая едва держалась на петлях, и заколотил в нее обоими кулаками.

– Так надо, – пояснил он, – иначе не услышат.

Пока мы ждали, чтобы кто-нибудь открыл, я упомянул о деле, что не давало мне покоя.

– Слышь, Честер, если я решу войти в эту банду, то «Фактория Аляски» – им же тогда придется свернуться. У меня не будет времени еще и с ними играть, а без меня они, кажется, не потянут.

– Да, я знаю. Это ничего.

– Но кроме нас двоих, у тебя ж больше нет никого. У тебя доход уполовинится.

– Мне другие деньги придут. А кроме того, что я с вас сейчас имею? Две халтурки в неделю, за десять процентов с полтинника за раз? Я ж тебе уже говорил, в живой музыке денег нет, весь навар в договоре на пластинку, а его с вами, ребята, не подпишут никогда. Ведь так? В смысле, вы когда приличную демку в последний раз записали?

Я пальцами ощупал пленку в кармане – ее мы записали всего на прошлой неделе, ту, что для Мэделин. Но ответил ему лишь:

– И что?

– А вот эта публика, знаешь ли, у них есть потенциал. У них есть образ. Они молодые. – Он снова спустился по ступенькам на улицу и посмотрел на окно. – Ни в какие ворота уже. Эй!

Сложить ладони рупором и покричать тоже не помогло. Наконец от горсти гравия, изо всей силы запущенной в окно, там появилось озадаченное лицо, длинные рыжие волосы болтались за подоконник. Увидев Честера, он улыбнулся:

– Здоро́во!

– Вы нас впустите или нет?

– Извини, Чёс. Нам тут не очень слышно из-за музыки.

– Ну так быстрей давай, а? Тут холод собачий.

Вообще-то мне казалось, что из нас двоих больше замерз я – в старом тоненьком плаще, – а вот Честер, как обычно, смотрелся безукоризненно: перчатки на меху, кожаная куртка, матерчатая кепка, эти его стальные круглые глаза и крепко сбитая фигура – казалось, он готов оторваться на ком угодно. Он поцокал мне языком и оживленно потер руки. Затем дверь изнутри наконец дернули, и человека этого я узнал: Пейсли, только повыше, поугловатее, поземлистее, чем я его запомнил с первого раза.

– Здоров, Чёс, – сказал он. – Заходите.

– Самое время, – произнес Честер, когда мы шагнули внутрь. – Пейсли, это Билл.

– Привет. – Он холодно пожал мне руку.

– Уже виделись, – сказал я. Честер кашлянул, а Пейсли озадачился, поэтому я прибавил: – Коротко, в «Козле». Помнишь?

– Нет, – сказал Пейсли. – Извини.

Мы пробрались по темному коридору, мимо ржавой кроватной рамы, прислоненной к стене, и нескольких черных мешков для мусора, из которых все высыпа́л ось на пол.

– Осторожней, там дырки, – сказал Пейсли, ведя нас вверх по лестнице. Двух ступенек не хватало.

Честер повернулся ко мне и прошептал:

– Ничего, что я тебя представляю как Билла?

– Я предпочитаю «Уильям», – сказал я. – Так… не так коротко.

– Ладно.

На первой площадке я помедлил. Там разбили стекло в окне, все половицы были по-прежнему в осколках. Музыка сверху уже давила громкостью, а в воздухе причудливо завоняло какой-то мерзостью, поэтому я ненадолго высунул голову в пустую оконную раму, поглядел на аккуратные огородики на задах других домов. Честер двинулся вперед, а Пейсли подождал меня чуть выше по лестнице.

– Ты идешь?

На втором этаже тайна светящегося зарева разъяснилась. Пейсли ввел меня в большую комнату – на самом деле две, объединенные в одну, и занимали они всю ширину дома. Там не было ни ковров, ни штор, никакой мебели, кроме огромного обеденного стола и шести-семи деревянных стульев. На каминной доске в глубине комнаты располагался единственный источник света – длинная фосфоресцирующая трубка, очевидно спертая из какой-то конторы или станции подземки, или еще откуда-то. Она испускала призрачное зарево, едва касавшееся теней в углах комнаты, зато лица четверых за столом от него смотрелись не по-земному четкими: трое мужчин и женщина. Они ели некий громадный заказ на вынос: жестяные коробки, картонные ведра и клочья старой газеты замусоривали весь стол и прилегающую территорию пола, из чего можно было понять, что трапеза складывалась из китайской еды, «кентаккских жареных» и картошки с рыбой. Воздух был густ от запаха застоявшейся дури. В одном углу располагалась электроплитка; все четыре конфорки работали, тем самым, похоже, не только отапливая помещения – подкуривать от них тоже было проще. Мое появление никакого впечатления не произвело. Все продолжали пить и курить так, словно меня здесь нет.

В передней части комнаты, ближе к улице, стояла стереосистема. Не домашний хай-фай, а громадная дискотечная консоль со спаренной вертушкой, микшерским пультом и 200-ваттными колонками. Шум этой маниакальной, вулканической музыки оглушал. Я заткнул пальцами уши, и Честер, заметив это, учтиво убавил громкость, слегка, после чего объявил всей комнате:

– Ладно, публика, это Уильям. Уильям будет вашим новым клавишником, вот. Уильям, знакомься – «Бедолаги».

От одного-двух едоков послышался приглушенный хрюк. Женщина глянула в мою сторону. На этом – всё.

– Привет, – нервно произнес я. – Милое у вас тут местечко.

Это вызвало краткий выплеск безрадостного смеха.

– Ага, в нем личность чувствуется, нет? – сказал кто-то.

– Иногда личность эту можно унюхать еще с улицы.

Я попробовал другую тему.

– Это ваша пленка играет? – спросил я.

– Что, вот это музло? Не. Для нас слишком мелодично, вот этот вот. Так мы раньше звучали, когда пытались играть коммерческую попсу.

Честер выключил.

– Вот я сейчас их пленочку поставлю, – сказал он.

То, что я услышал, обескураживало, но, если прислушаться, там имелся некий смысл. Ритм-секция была громкой, быстрой и минимальной, а два гитариста – один пользовался каким-то фуззом, другой плел странные фанковые узоры повыше на грифе, – казалось, играли свои совершенно отдельные песни. Голос же Пейсли меж тем вспарывал все вокруг, летая от верха регистра до низа:

– Хороший текст, – сказал я Пейсли, когда песня закончилась. – Сам сочинил?

– Ну. Думаешь, хороший? Мне не нравится. Слишком слюняво.

– Ага, надо бы… потемнить их чутка, – сказал из-за стола кто-то. – Не надо, чтоб у нас оно звучало чересчур дружелюбно.

– Мы ведь не чересчур дружелюбно звучим, правда? – спросил у меня Пейсли.

– У вас не в этом проблема.

– Так ты сможешь с этим что-нибудь сделать? – спросил Честер. – Клавиш добавить, в смысле?