Страница 7 из 27
Нельзя, чтобы на тебя все время кто-то смотрел. Космонавты завешивают камеры наблюдения, утомленные неусыпным взглядом с Земли. Кстати, не имея укромных уголков, плавая в невесомости месяцами в окружении одних и тех же физиономий, они — космонавты — по возвращении на Землю отказываются проходить вместе реабилитацию и часто месяцами не разговаривают с товарищами по прошлому полету. Достали! Так мучит человека вынужденный коллективизм.
Есть граница стыда, граница «моей» территории. И в той же самой армии котелок и ложка в походе должны быть свои. С этой точки зрения интересен тот факт, что на Западе, со всем его индивидуализмом и правами личности, родились идеи закрытого и непрестанно наблюдаемого жилого пространства, типа «Дом» или «Старший брат».
Авраам ходил перед Богом. Эти «ходят» перед невидимыми надзирателями. Ходят буквально, в том числе и в «00». Границы стыда стерты: все, что обычно делается тайно, теперь делается открыто, но не перед Богом, а перед всем честным народом. Происходит ритуальное выворачивание личности наизнанку.
Вывернули, посмотрели, ничего интересного не нашли, выбросили. Так свобода, доходя до крайности, превращается в свою полную противоположность. Как по мне, глиняная хатка с женской половиной, на которую чужой — не суйся, лучше «Дома-2» настолько же, насколько собственный коттедж лучше концлагеря.
Библия — основа основ и книга книг, но поостережемся внедрять любую библейскую норму в сегодняшнюю жизнь. Молодоженам в древности предписывалось после брачной ночи вывешивать простыни со следами утраченной невинности. Это был предмет гордости, выставленный на всеобщее обозрение. У нас теперь такой священной непосредственности нет. Нам стыдно. Это наша тайна, не имеющая права становиться темой для обсуждения. Конечно, во многих случаях показать было бы нечего. То, что должно было кровить, откро-вило свое уже много лет назад. Как раз этого мы не очень стыдимся. Кому какое дело? Нам стыдно вообще свою физиологию делать пищей чужих глаз. Из прежнего священного материализма, полуязыческого, полуветхозаветного, у нас остались скабрезные шутки перед отправлением молодых в опочивальню, застольный фольклор и т. п.
Шум и гам, продолжающийся несколько дней, тетушки, съехавшиеся невесть откуда, — восточная свадьба на северо-американских широтах. Я вспоминаю фильм «Моя большая греческая свадьба». Жизнь греков-эммигрантов показана глазами американца. Эти глаза все время круглые. Сложные родственные связи, непрестанный гул, взаимная любовь, не исключающая взаимных обид и разборок —вот он, Восток, живущий на Западе по старой привычке. У этих людей что свадьба, что похороны —все по три дня. Человеку дается возможность увидеть несколько поколений людей и себя, втиснутого в эту обойму. Вот те, кто младше меня. Вот только недавно родившиеся младенцы. Вот ветхие старики, которым мои родители целуют руку. Мир представляется текущей рекой. Ты видишь и тех, кто появляется, и тех, кто готов уходить. Целостная картина перед твоими глазами, тогда как одиночка видит лишь свое отражение в витринах и меряет огромную Вселенную только своим куцым аршином.
Там, где свадьба — долгий праздник многих людей, похороны тоже —долгая общая боль. Похороны тоже соберут всех вместе, заставят говорить шепотом, сидеть у тела, молиться, обниматься со многими в скорбном приветствии. Скорбь, разделенная на всех, скоро сменится утешением—родится человек в мир, и семья соберется на крестины, на новую радость.
Многие поколения, живущие вместе, — это питательная среда для послушания, взаимопомощи, несения тягот друг Друга.
На Западе свадьба скромная и похороны быстрые. Скупо смахнем слезу, постоим молча, склонив голову, у гроба. И будем коситься на окна: когда же приедет автобус с черной полоской и увезет это отсюда? Потом покушаем, выпьем, скажем «Царство Небесное» и разойдемся. Вот она — черно-белая фотография нашей гадостной действительности. Извиняет только то, что не с нас это началось, и не в наших силах все это быстро исправить.
Церковь есть лечебница и училище. Если она не лечит, то никто не вылечит. Если она не учит, то никто не вразумит. Мы подняли в предыдущих строках большую тему. И сказали лишь малую часть того, что можно сказать по этому поводу, или по поводу тем, близких к поднятым.
ЗАПОВЕДЬ
Пятая заповедь
Настали Иеремии-ны времена. На какую бы тему ни заговорил, рискуешь сорваться на грозные ноты осуждения, бессилия перед лицом проблем и предчувствия бед, которыми полны слова великого пророка. Мы хотим говорить о пятой заповеди. И что же? Горечь ощущает язык, собравшийся говорить, и горечь эта сильней полыни.
ДЕТИ
Десять заповедей, которые снес Моисей с горы на двух каменных досках, не делились ровно на пять и пять. Четыре и шесть —так делились заповеди: первая часть относилась к Богу, вторая — к людям. Вторая скрижаль открывалась заповедью о почитании отца и матери. Заповеди — это не смесь и не сумбур. Они логичны, последовательны, связаны изнутри. Мы можем смело, не боясь ошибиться, думать, что неисполнение пятой заповеди делает невозможным исполнение всех остальных, касающихся общежития.
Кровопролитие, воровство, похоть, зависть и всевозможная ложь становятся просто неистребимыми, если мы «перескочим» через заповедь о почитании родителей и не дадим ей должной оценки. Между тем, классическое общество распалось, отцы и дети перестали быть теми, кем быть должны, и только в силу биологии продолжают называться прежними именами. А мы не чувствуем опасности, и называем черное белым, как будто пророк не произнес «горя» на тех, кто делает это.
Из всех заповедей пятая наиболее нравится родителям. Им кажется, что эти слова обслуживают их родительские интересы и стоят на страже их прав и эгоизма. В действительности это не так. Хотя бы потому, что правильное исполнение этой заповеди предполагает наглядный пример, а, значит, совместное проживание нескольких поколений. Я, как отец, должен на глазах своего сына проявить сыновнее почтение к своему отцу, т.е. дедушке моего сына. Послушание, уважение, почтение должны быть жизненными принципами, а не высокой теорией. Хорошее дело — на глазах у своего сына мыть ноги, целовать руку, отдавать лучший кусок своему отцу, и, следовательно, его дедушке. Это будет лучшим залогом выстраивания в юной душе правильной системы ценностей и залогом правильного отношения к себе на старости. Но для этого, как минимум, нужно, чтобы у твоего отца не было второй семьи, чтобы он не бросил твою маму с тобой на руках и не стал искать счастья с другой женщиной, в другом месте.
Много ли у нас семей, где три и четыре поколения живут вблизи друг к другу? Много ли семей, где словосочетание «второй муж» или «бывшая жена» являются кошмарными и нереальными?
Итак, из сказанного уже ясно, что реальность противится, а отнюдь не способствует исполнению заповеди о почитании родителей. Пойдем дальше.
Главные разрушители пятой заповеди—это не строптивые дети, а любящие родители. Это они развращают детей, избавляя их от домашнего труда, сочиняя для них «великое» будущее, лишая их счастья воспитываться в коллективе многих братьев и сестер. Они рожают одного, максимум — двух детей, думая, что уменьшение количества рожденных увеличит качество воспитания. Они превращают детей в домашние «божества» и сами превращаются в идолопоклонников. Весь жар нерастраченной гордости и нереализованных мечтаний такие отцы и матери вкладывают в «воспитание», которое лучше бы назвать погублением или развращением.
Спесивые, изнеженные, заласканные, приготовленные для «великой будущности», эти маленькие эгоисты жестоко разочаруют своих родителей. Те на старости опомнятся и станут, быть может, требовать к себе уважения и почтения, согласно пятой заповеди. Но о каких заповедях можно будет вести речь в доме престарелых или над могилой безвременно погибшего посреди разврата молодого человека?