Страница 50 из 57
Как и в предыдущую кампанию, лишение избирательных прав использовалось как оружие для борьбы с неугодными, с теми, кто критиковал действия власти — центральной и местной. Так, в Ершичской волости Рославльского уезда Западной области «лишали избирательных прав за антисоветские выступления»[505].
В обращении Смоленской губернской избирательной комиссии, направленном всем избирательным комиссиям губернии в начале 1929 г., говорилось, что на местах лишают избирательных прав учителей «зато, что учитель, состоя селькором или председателем сельревкомиссии, деятельно разоблачает недостатки работы советов, невзирая на лица (Монастырщинская, Катынская волости Смоленского уезда)»[506].
Чтобы избежать лишения избирательных прав потенциальные лишенцы готовы были пойти на любые ухищрения. Они устраивали семейные разделы имущества, закрывали свои предприятия, сворачивали торговлю, увольняли наёмных батраков. Подобные действия серьёзно затрудняли работу местных советов, избирательных комиссий и уполномоченных, посылаемых из губернского центра для оказания помощи в организации выборов.
Один из таких уполномоченных — Картелёв, отправленный в Бохотскую волость Смоленского уезда в январе 1929 г. направил письмо председателю губернской избирательной комиссии, в котором писал: «У меня в районе… имеется Щербунов Кирилл, который платит налог 10 рублей, но имеет со своим сыном фиктивный раздел, между прочим, живёт вместе с семьёй». Далее Картелёв сообщал, что Щербунов занимается куплей-продажей хлеба, и неплохо зарабатывает на этом. К моменту проведения учёта объектов налогообложения он «распродал скот и по окончании кампании опять приобрёл, притом недоброжелательно настроен к советской власти». Щербунов доказывал представителям власти, что он провёл раздел с сыном и требовал, чтобы они помогли изгнать его из отцовского дома. Когда Картелёв с председателями местных сельсовета и избирательной комиссии стали доказывать ему, «что зимой нельзя выселять», он заявил, что «согласен оставить сына совсем при условии считать его отделившимся». Заканчивал Картелёв своё письмо следующим обращением: «Прошу тебя т. Ковалёв дать своё заключение по данному вопросу, а то мы здесь в тупике, хотели лишить голоса, но как посмотрели, что 10 рублей налог, ничего не выходит»[507].
Граждане, которым грозило лишение избирательных прав, пытались использовать свои родственные и дружеские связи для того, чтобы избежать этого и иногда это помогало. Так, «мастер железнодорожных мастерских станции Великие Луки Науменко выдал справку своей бывшей жене, что она состоит на его иждивении». Как потом выяснилось, она была бывшей помещицей и владелицей четырёх домов в Великих Луках[508].
Если предоставлялась возможность, лишенцы обращались с изложением своих бед и с просьбами о восстановлении в правах к высшим руководителям государства. В начале 1929 г. Смоленскую губернию с инспекцией посетил заместитель председателя Совнаркома РСФСР и председатель Госплана РСФСР А. М. Лежава. В отчете о своей поездке он писал: «На крестьянские собрания, как правило, допускались избиратели, но не было почти ни одного собрания, на которое не проникали бы слушать доклад правительства лишенцы. Впрочем, эти лишенцы не всегда подлинные кулаки, а большей частью сопричисленные к ним, в большинстве случаев середняки или зажиточные, прикосновенные в прошлом к торговле, прасольству и т. п. Почти все кулаки обжаловали действия избиркомов и независимо от этого подали жалобы и мне. Характерно, что первыми ораторами записались именно эти элементы. Они обычно начинают с изъявления своей верности советской власти, одобряют действия центрального правительства, но жалуются на местную власть. Таких выступлений на некоторых собраниях было два-три. Их жалобы и сетования поддерживаются одобрительными возгласами и аплодисментами небольшой частью собрания — при аудитории в 500 человек, аплодирует им человек 30–50, среди которых и бедняки, и середняки.
Не было почти ни одного случая, когда бы против такого жалобщика или обличителя не выступал кто-нибудь из самой же аудитории — бедняк или середняк…»[509].
Доведённые до отчаяния, тем, что не могут, восстановится в избирательных правах, некоторые граждане готовы были пойти на преступление, чтобы отомстить тем, кто превращал их в изгоев. Так, в Черкесском сельсовете Великолукского района «лишенец Трофимов подговорил бузотёров Смороденкова, Чистова, Базарова и те, напившись пьяными, ворвались в избу с ножами к членам ВЛКСМ Орлову и Никитину и хотели их прирезать»[510]. В Карачевском и Клинцовском уездах Брянской губернии «имелись случаи, когда лишенные избирательных прав гонялись с топорами за председателями сельских избирательных комиссий». В деревне Измайлово Брянской губернии был «избит председатель сельской избирательной комиссии лицами лишёнными избирательных прав»[511].
Порой дело доходило до прямых террористических актов. Так, в Шумячской волости Рославльского уезда в конце 1928 г. был лишён избирательных прав за использование наёмной рабочей силы зажиточный крестьянин И. Кухаренко. Несколько раз он пытался вернуть себе права голоса. Когда все они закончились ничем Кухаренко «начал организовывать вокруг себя „актив“, собирать свои кулацкие предвыборные собрания». Неоднократно он угрожал расправой председателю волостного исполкома Буланову и секретарю волостного комитета партии Бродскому, поскольку считал их главными виновниками своих бедствий. В ночь с 1 на 2 января 1929 г. на Бродского было совершено покушение — в окно его дома был произведён выстрел и только по счастливой случайности руководитель шумячских коммунистов не пострадал. Главным организатором нападения на Бродского следствие признало Кухаренко, который был арестован и предан суду[512].
В январе 1929 г. в Старо-Головачском сельсовете Рославльского уезда «кулаки братья Сашенковы» стреляли «в учителя-общественника Сысоева за то, что он в избирательной комиссии настаивал на лишении их избирательного права»[513].
В начале 1929 г. в деревне Казанки Глинковского района благодаря активности председателя сельсовета А. Трусова был лишён избирательных прав бывший помещик В. Муравицкий. Вскоре после этого местные власти отняли у Муравицкого его земельный надел. В ответ на это он организовал поджог хозяйства Трусова, которого считал главным виновником своих несчастий[514].
В начале «великого перелома», несмотря на нараставшие наступление власти на права лишенцев многие из них, особенно на селе, находили поддержку и покровительство со стороны общества и местных управленцев. В конце 1929 г. три лишенца — «два бывших жандарма и один кулак» подали заявления о вступлении в Днепровскую коммуну Клинцовского округа. Правление коммуны согласилось их принять, кроме того «за приём проголосовали и коммунары». Партийная ячейка этому не воспротивилась, заняв «хвостистскую позицию». Против выступили только два члена ВКП (б) и вся комсомольская ячейка. Комсомольцы даже обратились за помощью в райком. Но поддержки они не получили. С первых дней пребывания в коммуне лишенцы начали «разлагать» её. Выразилось это в том, что они «повели агитацию за закрытие общественной столовой, в результате коммунары от общего котла отказались»[515].
Председатель Носищевского сельсовета Павлиновского района Сухиничского округа Гераськов защищал некоторых потенциальных лишенцев. В частности, сельсовет под его руководством «всё время спасал… от лишения избирательных прав» кулака Антощенкова, который ссуживал бедноте хлеб «на кабальных условиях»[516].
505
Там же. Ф. 13. Оп. 1. Д. 922. Л. 245.
506
Тамже. Л. 137.
507
Там же. Ф. 13. Оп. 1. Д. 923. Л. 46–46об.
508
Там же. Ф. 13. Оп. 1. Д. 922. Л. 203.
509
Трагедия советской деревни. М., 1999. С. 544–545.
510
ГАСО. Ф. 13. Оп. 1. Д. 922. Л. 220об.
511
Там же. Л. 234.
512
Рабочий путь. 1929 г. 9 января.
513
Рабочий путь. 1929 г. 18 января.
514
Неуслышанные голоса: Документы Смоленского архива. Книга первая. 1929: Кулаки и партийцы. Публикация и комментарии С. Максудова. A
515
Большевистский молодняк. 1930 г. 3 января.
516
Большевистский молодняк. 1930 г. 2 марта.