Страница 17 из 33
— Моя взяла, моя взяла, — и снова дунул в трубочку. И тут шар как лопнет; он до того напугался, что его замутило.
— Ха-ха, хо-хо-хо, — веселился дядя Дэвид. — Молодчага. У меня бы так нипочем не вышло. Давай-ка, попробуем. — Он стал дуть в трубочку — и красивый шар рос-рос, заколыхался и лопнул — в руке у него остался лишь яркий обрывок резины. Вот это игра так игра. Они играли до тех пор, пока не пришла бабушка и не сказала:
— Пора ужинать, Нет, нет, за столом надувать шары нельзя. А завтра посмотрим.
И тем все кончилось.
Назавтра шаров ему не дали, вместо этого спозаранку подняли с постели, искупали в теплой мыльной воде и накормили сытным завтраком: яйца всмятку, тосты, варенье, молоко. Бабушка пришла поцеловать его и поздороваться.
— Надеюсь, ты будешь хорошим мальчиком, будешь слушаться учительницу.
— Учительница — это что такое? — спросил мальчуган.
— В школе у тебя будет учительница, — сказала бабушка. — Она тебе расскажет про самые разные вещи, а ты делай все, что она велит.
Мама и папа много говорили про школу и про то, что им придется его туда отдать. Они рассказывали, что это чудо что такое — там всякие, какие только ни пожелаешь, игрушки и много детей, и с ними можно играть. Он считал, что ему все про школу известно.
— Бабушка, а я и не знал, что мне пора в школу, — сказал он. — Мы сегодня туда пойдем?
— Прямо сейчас, — сказала бабушка. — Я же тебя еще неделю назад предупредила.
Пришла старая Дженет, уже при шляпе. Шляпа, смахивавшая на колючее гнездо, держалась на голове пропущенной под пучок резинкой.
— Идем, — сказала Дженет. — У меня сегодня дел невпроворот.
Шею Дженет обернула дохлой кошкой, отвислые подбородки старухи примяли острые кошкины ушки.
Мальчик был взбудоражен, рвался вперед.
— Сказано тебе, держи меня за руку, — велела Дженет. — Не убегай вперед — задавят.
— И пусть задавят, пусть задавят, — выпевал мальчуган на свой собственный мотив.
— Ты что это такое поешь, у меня прямо мурашки по коже, — сказала Дженет. — Держи меня за руку, вот так. — Она пригнулась и посмотрела, но не на его лицо, а на брюки. Он проследил за ее взглядом.
— Ну и ну, — сказала Дженет. — Совсем запамятовала. И ведь хотела же зашить. Знала наперед, что так выйдет. Говорила же бабушке, что так выйдет.
— Что выйдет? — спросил мальчуган.
— Да ты посмотри на себя, — рассердилась Дженет.
Он посмотрел. Из прорешки синих шерстяных штанишек торчал кончик. Штанишки оканчивались выше колен, носки ниже колен, и всю зиму у него мерзли коленки. Он вспомнил, как мерзли коленки в холодную погоду. И как ему порой приходилось прятать кончик, когда тот вылезал из прорешки, потому что кончик тоже мерз. Он сразу смекнул, что не так, и попытался привести себя в порядок, да мешали рукавички.
Дженет сказала:
— Чтоб этого не было, паршивец, — жестким пальцем вправила кончик в прорешку и одновременно, засунув руку ему под пояс, одернула нательную фуфаечку и подпустила ее под прорешку.
— Ну вот, — сказала Дженет, — постарайся сегодня не осрамиться. Он застыдился, вспыхнул, оттого что у него имелась такая штука, которая высовывалась, когда он одет, а ей высовываться не положено. Разные тетки, когда купали его, всегда торопились обернуть его полотенцами и натянуть на него одежки: что-то такое они у него замечали, чего сам он не замечал. Они одевали его в страшном спехе, и у него ни разу не было случая рассмотреть, что же там такое они у него замечают, и хотя он разглядывал себя, когда был одет, но так и не разглядел, что же у него не так. Снаружи, одетый, он был такой же, как все, — это он знал, но внутри, под одеждой, что-то у него не так, неладно. Это не давало ему покоя, сбивало с толку, и он ломал над этим голову. Вот мама с папой, они, похоже, ничего неладного не замечали. Они никогда не называли его паршивцем, летом снимали с него все-все одежки и пускали бегать нагишом по песку вдоль океана, которому не было ни конца, ни края.
— Посмотри, ну не прелесть ли он? — говорила мама, а папа смотрел на него и говорил: — Спина у него прямо-таки боксерская.
Но кто был боксер, так это, — когда он сжимал клешни и говорил: «А ну-ка, юноша, начнем», — дядя Дэвид.
Дженет, крепко держа его за руку, широко расставляла ноги под просторными шуршащими юбками. Ему не нравилось, как она пахнет. От этого запаха подкатывала тошнота: так пахли мокрые куриные перья. В школе ничего особо сложного не было. Учительница, тетка с тяжелой фигурой и тяжелыми коротко обрубленными волосами в короткой юбке, иногда мешала им, но не часто. Все в школе были его роста, и не приходилось то и дело задирать голову, чтобы поглядеть в лицо тому, кто к нему наклонялся, и на стул можно было просто сесть, а не вскарабкиваться. Ребят звали Франсес, Ивлин, Агата, Эдвард, Мартин, его звали Стивен. А не «деткой», как мама, «стариком», как папа, «юношей», как дядя Дэвид, «солнышком», как бабушка, а то и «паршивцем», как старая Дженет. Он был Стивен. Он учился читать и петь по диковинным буковкам или значкам — их писали мелом на доске. Одни буковки выговаривали, другие — пели. Выговаривали и пели сначала по очереди, потом вместе. Стивену эта игра пришлась по вкусу. Он сразу приободрился и повеселел. Им дали мягкую глину, бумагу, проволочки, яркие краски-квадратики в жестяных коробочках — ими играли, и цветные кубики — из них строили домики. После этого они все танцевали, сначала вставши в круг, потом парами, мальчики с девочками. Стивен танцевал с Франсес, и Франсес заладила:
— Делай все точь-в-точь, как я.
Она была чуть повыше его, и волосы ее — короткие, блестящие кудряшки цвета пепельницы на папином столе — стояли торчком. Она твердила:
— Ты не умеешь танцевать.
— И вовсе умею, — говорил Стивен и держал ее за руки, и прыгал вокруг нее, — и умею вовсе. — У него не было никаких сомнений на этот счет. — Это ты не умеешь танцевать, — говорил он Франсес, — это ты не умеешь танцевать совсем.
Потом им нужно было поменять партнеров, а, когда им снова пришел черед танцевать вместе, Франсес сказала:
— Мне не нравится, как ты танцуешь.
А вот это уже меняло дело. Ему стало не по себе. И, когда патефон снова заиграл «Там-тара-там, там-тара-там», он уже прыгал не так высоко.
— Ну же, Стивен, у тебя хорошо получается, — сказала учительница — она очень быстро размахивала двумя руками сразу. Танец закончился, и они еще минут пять играли в «отдыхаем-отдыхаем». Отдыхали они так — болтали руками взад-вперед и крутили головами. Когда Дженет пришла за ним, ему не захотелось идти домой. За обедом бабуля дважды выговорила ему за то, что он окунает лицо в тарелку.
— Это тебя в школе такому учат? — сказала она.
Дядя Дэвид был дома.
— А вот и ты, юноша, — сказал он и дал Стивену два шарика.
— Спасибо, — сказал Стивен. Сунул шары в карман и забыл про них.
— Говорил же я тебе, что малый обучаем, — сказал дядя Дэвид бабушке. — Слышала — он сказал: «Спасибо»?
Днем, в школе, учительница раздала большие комки глины и велела вылепить из них что-нибудь. Все, что угодно. Стивен решил вылепить кошку, такую, как мамина Мяучка у них дома. Мяучку он не любил, но подумал, что кошку вылепить проще простого. Однако глина никак не лепилась. Распадалась на комки. И он бросил лепить, обтер руки о свитер, вспомнил про шарики, взял один и стал надувать.
— Поглядите на Стивенову лошадку, — сказала Франсес. — Нет, вы только поглядите.
— Это не лошадка, это кошка, — сказал Стивен.
Дети столпились вокруг них.
— Похоже на лошадку, совсем немножечко похоже, — сказал Мартин.
— Это кошка, — сказал Стивен и топнул ногой — он чувствовал, что лицо у него горит.
Дети засмеялись, заахали над Стивеновой кошкой, походившей на лошадку. Учительница подошла к ним. Так-то она сидела у входа в комнату за большим столом, заваленном бумагами и всякими штуками для игры. Она взяла у Стивена комок глины, вертела, разглядывала — глаза у нее были добрые.