На охотничьей тропе

— Обязательно, Вениамин Петрович. Теперь не отступимся! — заверил Прокопьев.

Через два дня промысловики проводили профессора

Свадьбу решили устроить у Валентины, на звероферме.

Охотники знали об этом и потихоньку от молодых к ней готовились. В районный центр были отряжены Борис Клушин и Ермолаич. Они закупили подарки.

Тимофей Шнурков заговорщически шептал промысловикам:

— Как поедут молодые до Валентининой избы, станем посередине дороги и полыхнём из ружей. Лошадь на зыбки, а мы им: «Извольте выкуп, от нас жениха берёте».

— Да ведь это старый обычай, возражали ему охотники.

— Что же, может и старый, да так принято, — уговаривал Тимофей. — И не в выкупе дело, а чтобы честь отдать.

Но молодые поехали не на лошади, как предполагал Тимофей, а на мотоцикле, незадолго до этого приобретённом Иваном. Мотоцикл быстро катил по уже просохшей просёлочной дороге, за рулём — Иван, сзади, придерживаясь за него. — Валентина. Зайнутдинов, наблюдавший с гривы за дорогой, бегом сбежал к охотникам, расположившимся на склоне.

— Едут!

— Готовься, ребятки! — скомандовал Тимофей.

Машина спускалась уже по склону, когда впереди выросла стенка из охотников. Они подняли ружья кверху и дали залп, гулко раскатившийся по степи. Благинин крутнул руль, и мотоцикл, обогнув промысловиков, проскочил мимо, выбрасывая из выхлопной трубы пучок дыма. Валентина, полуобернувшись, приветливо помахала рукой.

— Ну, что? — засмеялся Клушин, поглядывая на Шнуркова. — Конь на дыбки, а мы: извольте…

— Да-а, — вздохнул Тимофей. — Ничего не поделаешь, это машина… К дыбкам не привычная. Но честь Ивану отдали.

— Да ведь и Валентина тоже из нашего коллектива, — заметил Ермолаич. — И ей салют положен.

— Пли! — обрадованно выкрикнул Тимофей.

Ещё один залп нарушил степную тишину.

Охотники приехали на звероферму на двух бричках. Как было принято, в гривы лошадей вплели голубые и алые ленты, под дугой подвесили медные колокольцы. С шумом и смехом промысловики въехали в широко распахнутые ворота. На крыльце их встретили Иван с Валентиной. Оба по-праздничному одеты. Иван — в темносинем шерстяном костюме, в белой с расшитым воротником косоворотке, в петлице — подснежник. Валентина в белом шёлковом платье. С губ не сходит довольная улыбка. У крыльца полукругом девушки — работницы зверофермы, в праздничных сарафанах, на головах венки, сплетённые из подснежников, кукушкиных слёзок и медуницы. Анна Переверзева, зоотехник, высокая и статная, во всей фигуре которой ещё остались следы девичьей красоты, выступила вперёд и нараспев проговорила:

— Милости просим, гости дорогие!..

Охотники соскочили с бричек. Афанасии Васильевич подошёл к молодым, а за ним Тимофей Шнурков, держа на вытянутых руках красивую шкурку лисы, жёлтую с огненным отливом.

Пожимая руки Валентине Михайловне и Ивану, Жаворонков проговорил:

— По поручению нашего коллектива поздравляю молодых и желаю счастья. Мир да любовь!

— А это от нас главный подарок, — добавил Тимофей и набросил на плечи Валентины лисий мех. Лиса добыта нашим стахановцем Салимом Зайнутдиновым. Носите на здоровье, Валентина Михайловна! А остальные подарки позвольте сложить в избе…

Борис Клушин привычно накинул ремень от баяна на плечо и тронул лады. Грянул туш. Девушки образовали стенку, вдоль которой пошли в дом промысловики, неся в руках подарки, и задорно запели свадебную песню:

Михаил Степанович — отец невесты, недавно демобилизовавшийся из армии, и Анна Переверзева ввели молодых в дом и посадили на видное место за столом. За ними со смехом и шутками вбежали девушки.

В двух комнатах на столах, покрытых скатертями, закуски, вина.

— Прошу к столу, гости дорогие, пригласил Михаил Степанович. — Чем богаты, тем и рады.

— Не прибедняйся, Михаил Степанович, заметил Ермолаич. — Дочь — умница, жених — работящий. Двенадцать тысяч за сезон заработал. Чем не богаты!

— Да это я так, по старинке, — засмущался Михаил Степанович.

Гости задвигали стульями, подсаживаясь к столу. Тимофей прошёл поближе к молодым и сел рядом с Благининым.

— Не дожил, отец твой, Пётр Трифонович, до этого дня. Рад был бы старик, — сказал он, обращаясь к Ивану, — Теперь я посажённым отцом буду.

— А ты никак, Тимофей Никанорыч, уже заранее хватанул? — заметил Жаворонков, присаживаясь рядом.

Шнурков сощурился.

— Кто праздничку рад, тот накануне пьян. А почему?..

Для ясности я вам расскажу одну присказку, — ответил Тимофей и, не дожидаясь согласия, продолжил: Спугнули охотники зимой медведя из берлоги. Вылез Мишка, похудевший, голодный, пошёл по лесу искать, чем бы поживиться. Ходил-ходил, ничего не нашёл. Отправился на озеро и там на льду нашёл куропатку. Замёрзла, бедная, нахохлилась и сидит. Медведь её в лапы. А куропатка этак ему ласково: «Ну как ты, Миша, есть меня будешь такую: холодную, замёрзшую. Ты отпусти-ка на лёд, я потанцую и отогреюсь. Тебе горяченькую приятно будет меня скушать». «И то верно», — думает Мишка и отпускает. Та прыгает по льду, ганцы изображая, а медведь ходит вокруг да спрашивает: «Скоро?» «Скоро», — отвечает. Прыгала, прыгала куропатка, отогрелась. Р-р-раз! — и улетела. Мишка почесал в затылке, стукнул со злости себя лапой по голове и выругался: «Ну, на кой чёрт медведю нужны были танцы?!» Иван Петрович тоже всё ходил вокруг невесты, боясь объясниться. Я тогда ещё и не знал, кто она. Потеряет, думаю, девку, как тот медведь куропатку, упустит. Предупреждал его. Ан, нет, смотрю, удержал. Вот и хватанул с радости рюмашечку, не дождавшись свадьбы.

Когда все расселись, Михаил Степанович поднялся, расправил плечи и, приглаживая рукой редкие волосы, кашлянул для порядка:

— Ну, что ж, гости дорогие, выпьем за молодых. Пусть живут в радости и дружбе!

Гости под перезвон рюмок заговорили.

— И чтоб охотничьей гордости не теряли!

— И детишек бы полон дом имели!

— Горько!.. — вдруг выкрикнул Тимофей и запричитал: — Ой, горько!.. ой, горько!..

Эти слова напомнили Благинину те горькие минуты (а их было немало!), которые он пережил со дня неожиданной встречи с Валентиной: мелкие чувства ревности, потери возможного счастья, униженного самим своего достоинства. Как хорошо, что всё это осталось позади! Как хорошо, что они теперь с Валентиной навсегда вместе, и это традиционное «Горько!» зачёркивает все прошлые сомнения и открывает новые страницы ещё неизведанной, но, несомненно, большой настоящей жизни.

— Целуйтесь! — подтолкнула Ивана Анна Переверзева.

Иван, смущаясь, обнял Валентину, — у ней зарумянились щёки.

— Не робей! — подбодрил молодых Михаил Степанович.

— Ну что ж, коли народ требует… — тихо сказал Благинин и, ещё более смущаясь, поцеловал Валентину.

После второй рюмки между гостями пошёл хмельной говорок. Из общего гомона выделялись отрывочные фразы:

— Давай, Тимофей, ещё чокнемся. Крепче ноги будут, а то и не спляшем.

— Э-э, ещё и вприсядку тряхнём.

— Как работаем, так и гуляем, всегда с задором!

— Охотники — народ боевой!..

— В степи вспоены, в степи вскормлены. Простор любим.

— А у меня двойная радость, — говорил Михаилу Степановичу Жаворонков. Семья прибавилась. Аннушка сына родила.

— Пушник будет?

— Может быть.

— Выпьем по такому поводу.

— За всех пушников!

— Завидую я вам, молодым, — выкладывал свои мыс ли дед Нестер собравшейся вокруг него молодёжи. — Хорошая жизнь у вас, не такая, как у нас была. Куда мы, туда и нужда с нами, неразлучная наша сестренница Промышляешь-промышляешь, а в кармане вечно дыра, зато скупщики богатели. Вот и искали все охотники голубого зайца. Слух такой ходил между нами: живёт в степи голубой заяц, кто добудет его, тому во всём удача будет. Покойничек Иннокентий Демьяныч Икорушкин натолкнулся как-то на него, целую неделю по колкам гонял, измучился, исхудал, не выдержал и прибег к нам на стан Помогайте, говорит, не могу голубого зайца загнать. Мы на лыжи да за ним. Убили всё-таки этого зайца. И что вы думаете?.. Никакой он не голубой, а видно где-то лес горел, он и опалился. А Иннокентий и подумал, что что тот заяц, что удачу с собой носит. Так никто его и не добыл. Тяжело жилось, вот и выдумывали всякое…