Страница 96 из 107
Вскоре затем султан Магомет со всем двором и с начальными воеводами выехал в великом торжестве из Константинополя и, велев разбить стан в окрестностях города, стоял тут, по обычаю, несколько дней, ожидая, пока прибудет еще новое войско. Ожидали его несколько пашей с полками из Египта, Палестины, Каира и других заморских земель. Было тут на что посмотреть и подивиться, с каким мастерством и красой разбивают турки военные станы свои: лагерь расположен был на таком пространстве, что глазом все обнять невозможно было. Магомет-паша, поднимаясь за час до полуночи, в числе 50 000 человек, шел вперед султана за сутки с главным войском исправлять дороги и разбивать станы для султана и для главных военачальников; и так станы каждый день переменялись, и всякий раз к приезду султана устраивался наготове новый стан, вроде правильной крепости, на отмеренном четвероугольном месте, с бастионами. В средине лагеря разбивались превеликие зеленые палатки для султана, для его придворных чинов, дворян, для коней и повозок, для пашей и прислуги их в таком множестве, что между ставками можно было заблудиться, точно в большом городе. В ставках устраивались двери из клеенки, и стража так была всюду расставлена, чтобы к султанской ставке никто не мог подойти без позволения.
И когда Магомет-паша выступил из стану со своим 50-тысячным войском вперед для путевого наряда, не слыхать было ни малейшего крику, шума или трубного звука, и только слегка трубили в небольшую трубу, чтобы дать сигнал к выступлению. Становясь на ночлег, разбивали стан в тишине, безо всякого шуму, а наутро снимались и вьючили лошаков и верблюдов в таком порядке, что стоило подивиться: то правда, что у нас от 20-ти человек солдат больше бывает крику и беспорядков, чем у них от 50-ти тысяч. За Магометом-пашой шел султан с главным своим войском; он сам в средине, окруженный в большом числе обычной своей стражей с янычарами, спагами, коппчаларами (копьеносцами) и с главными пашами. По правую сторону его ехало всегда 12 000 спагов с золотыми знаменами на копьях, по левую сторону такое же число конников с красными знаменами на копьях, все усеяны точно маковым цветом; впереди султана шли пеши 12 000 янычар, а за султаном и за пашами все санджаки султанских земель, и все время на походе трубили тут на больших трубах. За султаном ехали все дворяне, а напоследок Чикул-паша с ренегатами, т. е. с потурченными из христиан и с другими турками — всего около 15 000. Около самого султана ехали копьеносцы с луками и стрелами, а придворные служители устраивали порядок, надзирая, чтобы все ехали ровным рядом. На пути потешали султана всякими военными потехами, выделывая промеж себя удивительные штуки: одни скакали мимо султана взапуски, другие метались копьями, иные на всем скаку становились на седло ногами, поворачивались назад, соскакивали с седла, и потом опять вскакивали, и делали множество тому подобных проделок.
Когда султан с главным войском отошел от Константинополя, тогда беглербек Греческой земли с остальным войском, тысяч до 80-ти, разбил свой стан на том же месте, где стоял султан, и два дня оставался тут. Английский посол, вместе с нами, пробыв два дня в Галате, на третий день отправился в путь с теми 80-ю тысячами, в добром порядке, и потом становились мы станом повсюду на тех местах, где султан имел ночлег свой. Когда дошли мы до греческого Белграда, тут все войско соединилось в одну громаду; всего, сказывали, до 500 000, однако на самом деле столько людей не было, а могло быть всего разве до 300 000, и то с прислугой, с черными людьми, с погонщиками лошаков, ослов и верблюдов. Стан разбили громадный, на необозримом пространстве. Султан не хотел жить в крепости и остался в полевой ставке; тут к нему явилось несколько тысяч татар. Они занимались тем, что днем и ночью жгли и грабили христианские селения, бывшие под охраной турецкой власти, и пригоняли в стан добычу свою, целые стада скота и диких кобылиц. Такое множество скота набралось у них, что за талер продавали два вола венгерских, а корову можно было купить за 20 или за 30 аспров. И мы купили теленка из-под коровы за 8 аспров и вдоволь ели мяса. Турки, убивши скотину, резали мясо на тонкие, длинные куски, солили, потом, протянув веревку от одной до другой палатки, вешали на нее куски и вялили на солнце. Каждый день татары захватывали множество людей и приводили к султану.
Перед Белградом стоял султан около 2-х недель. Затем английский посол стал говорить Ибрагиму-паше, что пора пропустить нас к Будину, а он станет писать с нами цесарю нашему о мире. Устроил он нам так, что допустили нас к Ибрагиму и к аге над янычарами в стан. Поклонившись ему в ноги, просили мы, чтобы отпустил нас прежде, нежели великомочный султан приступит к Ягеру, и, конечно-де, наш цесарь, по прибытии нашем, вышлет комиссаров изъявить вместо него покорность султану и просить о мире. И спрашивал нас паша, видели ли мы весь их стан, великую силу и бесчисленное множество войска, идущее против гяуров? И когда мы отвечали ему, что не видели и видеть не могли, потому что держались все время в самом заднем углу промеж лошаков и верблюдов, — приказал тотчас проводить нас по всему лагерю и показать нам весь огнестрельный и всякий иной воинский снаряд. Во весь тот день осматривали мы все, что можно было видеть, а наутро опять позваны были с английским послом к тому же паше и спрашиваны: «Видели ли теперь превеликую мощь и силу их султана? И может ли наш король собрать такое множество людей и против них поставить?» Мы дали такой ответ, что все видели, и во всю жизнь не приходилось нам видеть такое множество войска, а цесарю нашему собрать такое число людей никак невозможно; и видно-де, что цесарь наш ничего не ведает о такой великой султанской силе, а если бы знал, то, конечно, просил бы о мире, цесарю турецкому изъявил бы покорность и прислал бы дары для утоления гнева такого сильного государя. И для того просили отпустить нас немедля, чтобы мы могли объявить своему цесарю и всем христианам о такой великой султанской силе. Он сказал, что так и намерен сделать, только бы мы помнили оказанное нам благодеяние, всюду разглашали бы о великой их силе и уговаривали бы христиан прислать посольство о мире прежде, нежели приступят они к Ягеру. Если же кого из нас поволит цесарь послать к турецкому султану с прошением о мире, ничего бы мы не опасались и шли бы на то дело свободно и смело; а он клянется бородой своего султана, что никакого зла нам не будет, а одарят еще нас богатыми дарами, великолепным платьем и конями и отпустят сохранно домой в свою сторону.
Когда кончились пространные о том переговоры, дали нам лист со свидетельством об отпуске нашем на свободу и письмо к будинскому паше, чтобы отпустил с нами еще пятерых наших товарищей, сидевших в Будине в тюрьме от самой кончины посла нашего, — и всех нас велел бы переправить к крепости нашей на Дунае. Все мы, упав к ногам, благодарили пашу за такую его милость. И счастье было наше великое, что были при нас эти бумаги — лист и письмо к будинскому паше, а когда бы их у нас не было, то всех нас, как ниже будет сказано, изрубили бы на куски.
Когда султан поднялся опять со всем войском и направился к Ягеру, тут устроили ему в одном месте, на красивой долине, примерную войну. Расположили на большом пространстве отряды с верблюдами, лошаками и конями, два войска устроились как будто в боевой порядок, стреляли друг против друга из пушек и тяжелых орудий; наконец тот отряд, который представлял христиан, был со всех сторон окружен, приведен в смятение и обращен в бегство, причем взято много тысяч пленных. Так представляли они султану своему картину, как будут подвизаться против христиан, подавая ему верную надежду на победу. Затем продолжали поход свой в Венгерскую землю, в тишине и в совершенном порядке.
Когда дошли до крепости Жолнака, услышали мы весть, что наши отняли у турок крепость Гатван, причем валлоны зверским, а не христианским обычаем поступили с турками, с женами и детьми их; женщин рассекали на куски, разрубали надвое грудных младенцев, матерей за груди вешали, жгли и жарили, допытывались денег и так варварски обращались с ними, что тяжко было слышать, как вопили на то турки, приговаривая, что не валлоны, а немцы показали такую жестокость; и между турками поднялась, с воплями и жалобами, такая ярость, что и они стали делать тиранства. Пленных, недавно взятых, разрубали на куски и клялись страшными клятвами, что, как только возьмут нашу крепость и получат власть, не оставят в живых ни одного немца, ни жен, ни старых, ни малых, даже пса не пощадят, если пес будет немецкий. В этой ярости хотели они посечь саблями и послов христианских, и особливо нас, невольников, и не миновать бы нам того, когда бы не хранил нас, во-первых, Господь Бог, а потом когда бы не позаботились Ибрагим-паша с янычарским агой: они тотчас оцепили сильной янычарской стражей все то место, где стояли христианские послы вместе с нами, и никому не давали к нам приступа. И нам, под страхом смерти, было заказано, чтобы никому не показывались и никоим образом не выходили бы из своей палатки.