Мастера. Герань. Вильма

Отомкнула. Сразу открыла дверь и вошла. Имро, нерешительно потоптавшись, двинулся за ней.

Двери остались приоткрытыми. Имро шагнул к ней и как бы безотчетно положил ей на плечи руки и нежно привлек к себе: — Мне пора, — шепнул он ей в волосы.

Она кивнула. — Ага. Сейчас пойдешь. — Она медленно подняла голову, заглянула ему в глаза.

— Сегодня я задержала тебя. Еще будут неприятности дома.

— Почему ты думаешь?

Она ладонью погладила его по щеке, в другую — поцеловала.

— Я же мог уйти. — Имро улыбнулся. — Хотел бы, мог бы уйти домой еще вечером.

— Я тебя задержала.

— Задержала? — Он все еще улыбался. — А почему?

— Просто так. Ты сегодня какой-то чудной.

— Чудной? Почему?

— Не знаю.

— Чего тебе не показалось во мне?

— Право, не знаю.

Он крепче обнял ее. «Ведь я люблю ее! Конечно, люблю. Зачем же все время повторять это?»

Она прижалась к нему, но потом вдруг отпрянула.

— Обожди, Имришко, запру, так спокойней.

И заперла. В комнате стало темно. Имро опять обнял Штефку и потихоньку стал ее раздевать. Но это, думается, дорогого читателя уже не занимает. А там — кто знает? Может, иному это показалось бы самым занятным. Пожалуй, оно и было занятно. Кое-кто, поди, все страницы бы обслюнявил.

Да, треклятые окна!

Вдруг Штефка вздрогнула. И Имро разом вскочил: «Что такое? Что случилось?»

Он хотел быстро скрыться, да в панике никак не мог найти одежду — они со Штефкой вырывали ее друг у друга, дергали и расшвыривали в стороны.

Гул моторов усиливался. Имро пытался на себя хоть что-то набросить, но Штефка толкала его к дверям: — Во дворе оденешься! — А потом снова оттащила от двери. — Обожди, уже нельзя, увидят тебя! Боже милостивый! Что делать?

— Через окно нельзя?

— Беги в горницу! Погляжу, кто это. Может, не к нам. — Штефка пыталась хоть немного себя успокоить. Она натянула платье прямо на голое тело и, босая, металась в испуге по кухне. Искала свечу — с лампой долго возиться. — Кто это может быть? Йожо еще никогда никто не привозил.

Машина остановилась, но мотор продолжал тарахтеть. Хлопнула дверь. Послышались шаги и мужские голоса.

Штефка, зажигая у стола свечку, говорила: — Господи, как я дрожу! Имришко, оденься пока! Приду потом в горницу, отворю окно.

Снаружи. — топот ног.

— …и туда.

— Вон туда? Йожо, ты спишь?

Стук в дверь: — Вставай, Йожо, вставай!

— Кто там?

— Это я. Партизан. Йожо дома?

Громкий хохот. Кто-то шепнул: — Пошли отсюда! Не мешай…

— Йожо нет дома. В Братиславу уехал.

— Правда? Йожо, вставай! Не увиливай! Это я, Карчимарчик. Хозяйка, откройте!

— Йожо нет дома. Его сейчас нету. Завтра вечером вернется.

Все ушли, за дверями остался один.

— Хозяйка, прошу прощения! Это я, Карчимарчик!.. Жестянщик! Ведь вы меня знаете. Жестянщик Карчимарчик. Я пришел к Йожо. Голубушка, не сердитесь.

— Он в Братиславе. Я одна дома. Йожо в Братиславе.

— Прошу вас, откройте! Поговорить кой о чем надо.

— Я одна. Сейчас я совсем одна. Приходите завтра! Завтра и муж будет дома. Сейчас я… Я едва держусь на ногах, я даже не знаю, сколько времени… Приходите завтра! Я ничего не знаю.

— Всего два-три слова. Голубушка, на часы лучше и не глядите. Знаю, мы разбудили вас, конечно, мы пришли и громко кричали. Не сердитесь, голубушка! По голосу вашему чувствую, что вы малость сердитесь. Я пришел к Йожо. Йожин товарищ, Матуш! Неужто вы меня не помните? Матуш Карчимарчик! Откройте — сразу меня узнаете.

Мотор заглох. Воцарилась полная тишина, нарушаемая только отдаленным шарканьем ног.

— Хозяйка! — Голос стал чуть глуше, но звучал так, будто жестянщик протиснулся внутрь. — Я пришел к Йожо. Надо поговорить с ним.

— Господи боже мой! Ведь его нету сейчас! Я ничего не знаю, ничего не решаю. Приходите завтра! Сразу же после обеда и приходите. Приходите завтра! Пожалуйста!

— Голубушка, завтра меня уже тут не будет. Кто знает, где завтра я буду. Мы тут на машине. Оттого я и хочу с Йожо потолковать — мы тут на машине. Я Карчимарчик! Ничего не бойтесь! Чего вам бояться? Хотя Йожо и нет дома, все равно не бойтесь. Спокойно одевайтесь! Знаю, что вы уже спали, одевайтесь спокойно! Карчимарчика бояться вам нечего.

— Я страшно боюсь, я до ужаса перепугалась. Муж в Братиславе. Еще утром уехал, а сейчас в Братиславе. Я устала, я до смерти перепугалась. Сами слышите, я вся дрожу! У меня даже голос другой, меня всю трясет…

— Золотко мое, ведь это же я, жестянщик. Вы меня, что ли, так напугались?..

— Ужас как напугалась, просто ужас.

— Голубушка, я же никому зла не сделал, я никого еще и пальцем не тронул.

— Я вас ужасно боюсь.

— Карчимарчика?

— Господи боже мой, меня трясет всю, я даже заикаюсь.

— Хозяйка, меня же тут завтра не будет. Я иду в Бистрицу, хотел и Йожко позвать с собой. Думал, он станет у нас командиром. Мне не хватать будет Йожо! От души вам скажу: мне не хватать будет вашего Йожко, хотя я ему, может, был и не нужен. Теперь я поведу людей. Карчимарчик поведет. Голубушка, по крайней мере передайте ему, что мы тут были. Передайте, что тут был и жестянщик. Очень прошу вас, вы меня слышите?

— Конечно, слышу. Как я могу вас не слышать?

Но кроме слов Карчимарчика, до слуха ее доносился и галдеж от батрацких лачуг. Постепенно поднялось все имение. Беспрестанно хлопали двери. Мужики бегали, мельтешили по двору, шепотом переговаривались, громко зевали, кашляли, там-сям прорывалось и слово. Где-то заплакал ребенок. Кузнец Онофрей переругивался с женой.

— Хозяйка, — продолжал Карчимарчик, — передайте, что мы пошли, что уже ушли туда. Некоторые еще вчера ушли. Не хотели, пришлось их заставить, Карчимарчик заставил их. По одному, по двое посылал он мужиков в Бистрицу. Уговаривал именно тех, кто больше всего боялся. Отбирал не солдат, ибо и сам никогда не был солдатом. Как же это вы Карчимарчика испугались? Может, я всю жизнь буду мучиться, что разбудил вас ночью и напугал, но виноват Йожо, виноват и ваш Йожо, он должен был меня разбудить; еще вчера, позавчера, думал я, он придет меня разбудить; кто-то должен был нас давно, ужасно давно разбудить; мы обязаны были друг другу всегда говорить, что через год и через десять лет нам захочется спать, что даже через сто лет найдутся на свете люди, которым захочется выспаться. Мы давно должны были думать о мире, больше тревожиться за него и друг друга учить, что нужно себя уважать, себя и других, всех любить, в каждом человеке открыть себя и почтить, ибо только такой человек может стать поистине непобедимым. И пусть бы он был как угодно унижен и беден или настолько никчемен, что мир и не замечал бы его, а умри он, его бы даже никто не хватился, он все равно пророс бы во все человечество, потому что хотел прорасти; стоило бы ему оглянуться, он всюду нашел бы знакомых, добрых знакомых, и, взвалив короб с жестью на спину, он легко зашагал бы по свету, поскольку везде встречал бы только друзей. Отправится на север — найдет людей с юга, вернется на юг — найдет северян. Пойдет с запада на восток, встретит людей с запада, а захочет повидать тех, кто с востока, отправится с коробом обратно на запад. А мог бы и изменить путь: пойти с юга на восток, с востока на север, мог бы бродить по земле как угодно и повсюду встречать только друзей. А надоест ему один путь, он может выбрать другой и, даже свернув с него, все равно думать, что идет по прямой. Он прошел бы по крайней мере двести сто́лиц[42], кабы они еще были, наверняка прошел бы их больше, чем на самом деле их было, но ему бы казалось, что он все время в одной. Иногда подтрунивал бы он над людьми, но только потому, что хотел и над собой посмеяться, а иногда, испытывая жалость к себе и не зная, как ее одолеть, брался бы оплетать негодный горшок, лишь бы он опять служил людям. Он увидит край света; он придет туда и, оглядевшись, даже сперва не поверит, что это край света, но потом все же поймет, что это край света и что край света именно в его сердцевине, а сердцевина может быть где угодно, хотя она и единственная, из сердцевины можно идти куда хочешь и откуда хочешь к ней воротиться, а можно даже пнуть в нее и носком башмака: здесь то место, откуда я вышел, тут я был и тогда, когда еще не был, и буду, когда уже не будет меня, я казался слабым, однако был сильным — ведь у меня во всем мире были друзья, я нашел себя даже в тех, кого никогда не видал, я стал самым сильным, так как врос во все человечество и овладел земным шаром, а через сто или тысячу лет я исхожу десяток новых планет или хотя бы ступлю на них — ведь я живу во всех людях, мне принадлежит будущее, я и сейчас уже на других планетах как дома, я покорил всех богов, я всем богам заглянул в короба, в любом человеке я могу открыть Будду или Христа, а то какого угодно иного Христа или бога, и, друг друга похлопывая по плечу, мы можем запросто разговаривать: — Привет, Будда! Как поживаешь, Христос? Тебя еще зовут Христос? — По-разному меня зовут. Зовут меня и Карчимарчик, и мне надо идти воевать, воевать против Карчимарчика. Понимаете, голубушка? Вы меня слышите?

42

Административно-территориальная единица в старой Венгрии, в состав которой входила Словакия.