Страница 64 из 84
— Можешь их все, курва, даже и забрать, если желаешь! — Он резко поднялся, сбрасывая коробку на пол. Листки, заметки и салфетки высыпались, открыв уложенные на дне маленькие мешочки. Я опустился на колени, чтобы увидеть, что это такое.
— Так ты идешь на пиво или нет?! — рявкнул Червяк. Хотя он был худой словно щепка и особенно страшным не выглядел, когда он начинал орать, я и вправду его побаивался. — И брось эту херню! Какие-то приправы…
— Ясное дело, Червяк, — сказал я.
Я поднялся с коленей и сунул фотки в карман куртки. Как-то так инстинктивно, понимаете. А потом мы вышли.
Мы хотели отправиться или в «Пугало», или в «За стеклом» — в одну из двух пивных студгородка, к сожалению, оба еще были закрыты. Так что все кончилось продуктовой лавкой и двумя банками тыского. С ними мы уселись на лавке в парке за общагами.
Я не отзывался. Да и что мне было говорить? Не у меня же рухнули мечты о наследстве — крупных бабок ниоткуда, за которые можно было бы купить ноут, или даже какую-нибудь б/у тачку. Червяк рассказывал про этого своего дядьку, будто бы тот был какой-то смесью Билла Гейтса с Индианой Джонсом. Так что он мог чувствовать себя обманутым, ибо все, что он получил за свою веру и рассказы — это коробка из-под обуви с несколькими фотками. Я отпил глоток пива, поставил банку на землю к окуркам и шелухе от семечек, валяющимся здесь настолько плотно, как лесная подстилка. После этого сунул руку в карман за снимками.
Перед нами пробежали какие-то две девицы. Одеты они были не сильно, в подстреленные юбчонки и топики, на головах наушники эмпэтроешных плейеров, закрепленных на поясе. Глядя на их подскакивающие груди, я размышлял, а в какой общаге они живут, видел ли я их уже где-нибудь. А червяк даже головы не поднял.
— Телки, Червяк, — шепнул я, толкнув его в плечо.
— Ага, — ответил тот, повернул банку в пальцах и начал читать меленькие буквочки, словно ему и вправду хотелось знать, из чего делают тыское. Совсем паршиво хлопцу…
Я вздохнул и начал просматривать фотографии. Чувствовал, что нужно каким-то образом его утешить, только, холера, ничего толкового в голову не приходило. Это он был у нас спецом по болтовне, утешениям и словечкам типа, что теперь все уже будет «заебись, словно бьющие степ медведи». Не знаю, откуда он взял этот лозунг, но он мне всегда возвращал хорошее настроение. Теперь же я чувствовал себя в дураках, поскольку никак не умел взбодрить его.
И вот я размышлял подобным образом, а пальцы автоматически действовали, перекладывая снимок за снимок сверху под низ колоды — словно я тасовал карты.
Все фотки изображали дядю-путешественника, скалящегося в объектив в различных закоулках земного шара. Так что там имелся дядя на каком-то арабском базаре, в африканских джунглях, окруженных доходящими ему до пояса пигмеями, рубающий какие-то суши в японской забегаловке… Везде одетый одинаково: в джинсы и рубашке с короткими рукавами и погончиками — повсюду он точно так же по-идиотски скалился зрителю.
Хотя, подчеркну, это только мое мнение. Когда я подобным образом сказал нечто подобное про улыбку Редфорда, то моя собственная мать глянула на меня так, словно я только что признался бы в десятке убийств. Еще сказала — помню, как сейчас — что я-то не знаю, а то, что вообще живу, я обязан благодарить исключительно тому факту, что мой отец, когда улыбался, то выглядел очень похоже на упомянутого актера. Ну что же… как мне кажется, дядька Червяка походил еще сильнее, скалился точно так же. — Прелестно, — сказала бы моя мать. По-дурацки, — говорю я.
Очередная фотка. Дядя-путешественник на каком-то Кавказе или какой-то еще Грузии готовит людям на улице. Подает тарелку супа какой-то старушке и — наконец-то! — не пялится в объектив. Вот эта фотка была даже совсем ничего. Было в ней что-то неподдельное.
Я поднял банку с пивом с земли и пихнул Червяка.
— Ну ладно, долго ты еще так будешь?
Ответа ноль. Я сам пожал плечами, попробовал переложить очередной снимок. Одной рукой как-то не удавалось, так что отставил пиво, на сей раз на лавку — банка как раз помещалась в щель между досками, и ее можно было поставить на бетонном литье. Я переложил фотографию и…
— Ну, курва, только без пиздежа! — воскликнул я с изумлением. — Ты это видел?
Эти слова наконец-то разбудили Червяка. Видя, как он выпрямляется, глядит сначала на меня, затем протягивает руку за снимком, я открыл у себя новый талант и способ воздействия на Червяка. Любопытство в качестве естественного антидепрессанта. Если бы я сдал вступительные на психологию, сейчас мог бы написать об этом магистерскую работу…
Парень, делящий со мной комнату в общаге, глянул на фотку, перевернул и глянул на подпись снизу. Потом снова на фотку, и на меня.
— А я и не знал, что они были знакомы, — сказал он. — То есть, дядька когда-то учился в Кракове, но…
— …никогда не упоминал, что в студенческие времена играл в мяч с римским папой?!
— Тогда ведь это еще не был папа.
Я только махнул рукой — нечего тут мне бухтеть. Папа — оно ведь, курва, всегда папа, разве нет?
А тот, на снимке, стоял улыбаясь, скрестив ноги, в майке и трусах. Одну руку он опирал на бедро, а вторую перевесил через плечо дяди-путешественника. В отличие от коллеги, он не скалился в объектив, а таинственно так улыбался, будто кинозвезда.
Я взял новый снимок, и снова тот же дуэт, на сей раз на общей фотографии. Пара десятков молодых парней, выстроенных словно футбольная команда для спонсорского календаря; папа и дядька самые старшие.
— По-видимому они были неплохими дружбанами, — заявил я.
— Должно быть, так оно и было. — Червяк забрал у меня фотографии, глянул на них мельком и сунул себе в карман. — Попробую их где-нибудь продать, быть может, получится пара грошей.
— Ты хочешь продать семейные фотографии? — удивился я. — И кто у тебя их купит?
— Есть у меня дружок в Вадовицах[26]. Попрошу его заскочить в папский музей и спросить, не купят ли.
Я только покачал головой, отпил пива и метнул банку в мусорную корзину. Теплое сделалось, блин…
— Делай, как хочешь, — сказал я, поднимаясь с места. — А я бы оставил себе. Знаешь, семейные связи с Папой…
Червяк только поднял голову и печально усмехнулся.
— Что, бабы на это летят, что ли? У моих ног будут целые женские ордена, достаточно будет шевельнуть пальцем.
— Именно так, Червяк, — вздохнул я. — Ежели чего, так я буду в комнате.
Как только в голосе Червяка пробивался сарказм, нужно было смываться.
Есть еще кое-что, что вам следовало бы знать обо мне и моем приятеле по комнате в общаге. Было время, когда мы и вправду сильно действовали друг другу на нервы. Сегодня мы над этим смеемся, рассказываем своим знакомым будто анекдоты, но вот тогда, а это было не так уж и давно, по-настоящему хотели прибить один другого. Ну, когда, к примеру, Червяк приходил с женщиной, а я не понимал тонких намеков и продолжал сидеть на кровати с книжкой, или… Вот, расскажу вам один случай.
Было время, когда мой приятель много выступал. Это имело свои плюсы, потому что, благодаря этому, комната на весь вечер оставалась в моем распоряжении, но тут же имелась и не столь яркая сторона медали. Возвращался он, как правило, около трех, а то и четырех — в полнейшем ауте — и начинал стелить кровать.
БА-БАХ, и крышка билась об стену. ШШУТ, ШШУТ — так постельное белье вылетало из ящика. И снова: БА-БАХ — это закрывалась крышка. Потом, уже в ходе застилки, многочисленные «курвы», «ёбы» и шипения, когда Червяк сам себя заставлял быть потише, поскольку не желал меня будить… И так вот ночь в ночь.
Как-то раз мне в голову пришла идея самому расстелить ему ту чертову постель. Две-три минуты спасения мне не подарят, по крайней мере, прилично высплюсь. Вот признайтесь сами, хитро я придумал?
Как оказалось, не до конца. Посреди ночи кто-то меня будит. Поворачиваюсь, протираю заспанные глаза, гляжу — Червяк. Пьяный в три усмерти, но тронут по-настоящему.
26
Городок неподалеку от Кракова, в котором родился (18.5.1920) Кароль Войтыла (впоследствии, Иоанн-Павел II). Сейчас там устроен музей Папы. — Прим. перевод.