Годы огневые

Высококвалифицированные токари револьверный станок не уважают: операционио он очень ограничен. Но я его переделал полностью. Я на нем мог теперь производить все те операции, как на токарпом станке. Поставил сильный мотор, укрепил фундамепт станка, забетонировал его так, что всякие вибрации полностью исключались. Много дополнительных приспособлений сделал. И приступил. Ну, как я работал — знаете. Сдержал свое слово: каждый год выполняю пятилетнюю норму. Но вот как–то в один, как говорится, прекрасный день разворачиваю я газету «Правду» и читаю там статью о ленинградском токаре–скоростиике товарище Борткевиче. Читал — это, конечно, слабо сказано: мне каждая строчка той статьи в сердце входила. Бесценные были для меня те строчки. Я их и сейчас наизусть помню, там, где говорилось о геометрии резцов, которые применял Борткевич, — резцы с отрицательным углом! Вы, понимаете, что это для меня тогда было, что это значило. Открытие!

Сделал и я такие резцы. Я не знал, конечно, всех условий режима, но я его разработал. И к началу этого года достиг тех скоростей, которые рекомендовал товарищ Борткевич при работе с этими резцами.

Ну, тут стал я пропагандистом. Где только можно, выступал, рассказывал о скоростных методах обработки металла. На соседние заводы ходил, там агитировал, показывал, на городском партийном активе Киева говорил. Подхватили киевские токари этот метод. Но у меня мысль о большем была: увлечь людей других профессий, чтобы и у них загорелся огонек в сердце.

И вот приходит ко мне наш замечательный строгальщик Цибенко и говорит: мне твой технологический метод скоростного резания не подходит, я строгальщик, но хочу по своему делу тоже скоростником быть, мотор я себе уже сменил, темпы увеличил; значит, выходит, что я теперь тоже скоростник, только по другой специальности. Кузнец Куровский придумал десять приспособлений, увеличил мощность парового молота и тоже в наше движение скоростников включился. Монтажники заявление сделали.

Вот тогда я полное счастье и испытал. И было оно выше той радости, которая у меня была тогда, когда я придумал жесткое крепление тонких валов, изобретателем себя почувствовал.

Почему это — полное счастье, а изобретение — только радость? Так ведь техника для человека предназначена, и новое в технике не только продукцию дает, оно в человеке новое, хорошее будит, а для меня, коммуниста, это и есть высшее счастье, в людях хорошее размножить, увлечь их хорошим.

Если по–настоящему кто бы взялся историю стахановского движения написать, так ведь надо говорить, как души у людей росли, расцветали. Всю силу нашей советской техники может полностью понять только тот, у кого сознание высокое, сердце пламенное, мысли просторные, чистые, возвышенные. Она же вечно живая, по ней сразу понять можно, чем страна дышит.

Мы сейчас у себя на заводе экскаваторы делаем, и каждый заказ словно картина будущего. Ими же новые города будут строить, заводы, и если они в несколько раз мощнее, сильнее прежних, значит, и строить все это будут быстрее, чем раньше, лучше.

Всем хочется это вот будущее наше скорее увидеть, пожить в нем, а для этого организуй скорости, которые от тебя зависят, распространяй их.

Вот почему я так о счастье сказал, когда движение скоростншшв вширь пошло, по другим профессиям. Дело не только в методе скоростного резания, дело в социалистической душе его.

А вот такие мысли у меня в книге не получились, постеснялся их писать. Расчеты, таблицы, чертежи приложил, технологию обстоятельно описал, невредная книжка для токарей получилась, а самую суть изложить не смог, голая техника заела. А надо было б написать, с сердцем написать.

После приезда из Ленинграда занялся я у себя на заводе использованием того богатства, которое привез, изготовлял новые резцы, различные приспособления для скоростной резки. Еще больше загорелся идеей скоростной обработки. Ходил по всем киевским заводам, собирал людей, показывал, как применять на различных операциях скоростное резание. Появились на других заводах агитаторы и пропагандисты скоростных методов. Организовал кружок из лучших токарей, чтобы они, в совершенстве овладев новым методом, могли выступать в качестве инструкторов на других заводах.

Но Ленинград у меня из головы не выходит. Заводы его, высокий стиль, каким там работают, такой строгий, умный, зоркий; где что новое, сейчас подхватывают, изучают. Надо бы в Киеве у себя тоже свой Дом техники открыть, как в Ленинграде, чтобы там с лучшими учеными нашими встречаться. Стахановское движение — ведь это массовое, народное творчество. Но для того чтобы оно к самым вершинам науки поднялось, нам падо плечом к плечу с учеными действовать, в одной цепочке, как люди на гору поднимаются. Так вот…

Недавно научное инженерно–техническое общество машиностроителей утвердило своими членами пятьсот мастеров и рабочих–стахановцев. Наряду с такими выдающимися новаторами, как лауреат Государственной премии Н. Российский и ленинградский токарь–скоростник Г. Борткевич, в члены общества был принят также токарь киевского завода «Красный экскаватор» В. Семинский.

С начала послевоенной пятилетки Семинский выпол–пил 15 годовых порм. За 11 месяцев текущего года он дал сверхплановой продукции на 100 тысяч рублей. На заводе осуществлено более двухсот его рационализаторских предложений. Только 14 предложений, внесенных им в этом году, дали экономию на 84 тысячи рублей.

Я познакомился с Виталием Куприяповпчем Семинским и записал его откровенный рассказ.

Есть люди, которые сосредоточенно, со всей страстью и нежностью души самозабвенно любят свою профессию, свое дело и подымаются до таких высот тончайших вдохновенных знаний, что, слушая их, невольно начинаешь думать, что их профессия это и есть самая увлекательная на свете.

Передовые советские люди, отдавая себя целиком своему делу, видят постоянно и зорко в нем часть того великого дела, которое вершит в своем историческом творчестве наша партия, весь советский народ. Так смотрит на свой труд и коммунист Семинский.

1948 г.

КОРАБЛЬ

В Ленинграде на судостроительном заводе мне привелось присутствовать при спуске нового товаро–пассажирского корабля на воду.

Стоящий на стапелях, как на постаменте, стремительно вытянутый наподобие стального гигантского лезвия, гордо вознесенный ввысь, корабль напоминал собой изваяние, полное жизненной силы, торжества, ликования.

Балтийское небо, холодное и глубокое, бесшумно текло навстречу кораблю, и казалось, он уже совершает свое плавание.

В изящном узком корпусе корабля размещалось столько машин, что их хватило бы для полного оборудования большого завода. Мощность его механизмов равнялась мощности крупнейшей электростанции, питающей током сотни предприятий. Здесь была сосредоточена многообразная, самая совершенная и высокая техппка. Почти не было такой отрасли промышленности нашей страны, которая не участвовала бы в создании корабля. Он как бы воплощал в себе индустриальную душу нашей Родины. Сколько законченной, могущественной красоты было заключено в его великолепных очертаниях!

Этот корабль, стоявший пока на суше, выглядел как выразительный и правдивый памятник великому городу Ленина, как правдивое его олицетворение, как яркое выражение его творческой трудовой устремленности, героизма, духовной красоты.

Да, это был живой символ города. Это стальное здание — стальной дворец гармонически сливался со всем архитектурным ансамблем красивейшего города в мире.

Отсюда, со стапелей, открывался вид на город. Широко и свободно были раскинуты его каменные плечи, гордо поднятые вершины, омытые ветром, небо просторно вливалось в широкие, ровные, как палубы, проспекты. И думалось, что город этот не неподвижно стоит на земле, а как гигантский корабль плывет в океане. Он был весь словно легендарный крейсер «Аврора», провозгласивший миру начало новой эры человечества. Его нельзя не любить — этот город — величайшее творение русского народа. Совершенна, строга, мужественна его красота. Он весь — гигантская сокровищница великого искусства.