Страница 36 из 131
Удалов деловито пояснял задание командира.
— Наука для пролетариата — первое дело! Науку мы уважать должны! Там вон увеличительное алмазное стекло в трубку вставлено, через него все как есть видно. Профессора через это стекло марксизм подтвердили. Бога нет, а звезды — расплавленная масса!
Продрогшие, усталые красноармейцы добрались до здания обсерватории. Раздобыв мешки, они набивали их в огороде сьгрой, тяжелой землей и таскали в обсерваторию. Там по металлической лестнице опи пробирались с красными, искаженными от натуги лицами на хрупкий хрустальный купол обсерватории и устилали его мешками с землей.
Лоснящийся пол обсерватории был запятнан следами облепленных размокшей землей сапог.
Удалов велел красноармейцам разуться. Взглянув на свои босые ноги, потом на купол, он сказал, усмехаясь:
— Чисто… как в мечети мусульман!
И сам расхохотался.
К красноармейцам вышел высокий старик в белом халате, с бледным продолговатым лицом и розовыми, усталыми, старческими глазами.
— Что тут происходит, господа?
Удалов, не обижаясь на «господа», добродушно сказал:
— Если из тяжелой вдарят, — всем вашим трудам крышка!
— Но ведь это обсерватория! — удивленно и злобно заявил профессор. — Они не посмеют!
Удалов протянул руку в сторону города и сказал:
— А там женщины и дети!
Красноармейцы таскали тяжелые мешки и укладывали их на купол обсерватории.
Смеркалось. И внезапно над люком показалось искаженное от усилий лицо профессора. Сухая прядь седых волос прилипла к его высокому потному лбу. Профессор, обнимая огромную пухлую перину, силился втащить ее наверх.
— Вот за это спасибо! — воскликнул Удалов и принял из ослабевших рук профессора перину.
Профессор поднялся наверх и сел, с трудом переводя дыхание.
Удалов, с нежностью глядя в лицо профессора, застенчиво спросил:
— Сказывают, товарищ профессор, звезда такая есть: Маркс. Это что, в честь нашего учителя называется?
— Марс. В честь бога войны, — глухо сказал профессор.
— Бога? — переспросил Удалов. — А Маркса нету?
И вдруг бодро заявил:
— А нужно бы завести, товарищ профессор!
— Это должна быть новая звезда! Ее нужно сначала найти.
— Чего искать? — дерзко воскликнул Удалов и, протянув руку к небу, указал на самую большую звезду.
— Вот она!
Профессор вышел проводить красноармейца. Шаркая ногами, он умоляюще бормотал:
— Остались бы, я вас чаем угощу…
— Нельзя нам, товарищ профессор!.. Ребята бойцуют, а мы тут… И так совесть замучила…
Удалов пожал сухие, тонкие пальцы профессора, бросился догонять красноармейцев.
Земля вздрагивала от тяжелых взрывов. Тяжкая мгла колыхалась, содрогаясь.
Красногвардейский отряд имени Карла Маркса, седьмые сутки полузасыпанный землей, оборонялся от натиска врага.
Удалов, лежа у дрожащего, воняющего, кипящего, как самовар, пулемета, посылал очереди в лавину противника.
И когда, обжигая небо, высоко в воздухе пролетал снаряд и падал далеко позади, там, где высилась на холме стеклянная хрупкая голова обсерватории, Удалов ежился, вздрагивал и пробовал оглянуться. Но оглянуться было нельзя, ибо враг наступал.
В краткие перерывы боя Удалов горестно шептал командиру Белокопытову:
— Застенчивый я… Случай был, может быть, единственный, на небо взглянуть — какое оно есть на самом деле! Застеснялся я профессора попросить, зсе ж таки интеллигенция, обидится…
И снова наступал враг. И снова пулемет, накаляясь, трясся в руках красноармейца Удалова.
Внезапно что–то черное, грохочущее, как мчащийся поезд, ударилось об землю, и Удалов вначале удивился, что боль может быть такой сильной, нестерпимой. Потом это прошло, только что–то липкое текло у него из глаза, и он мягко погружался в глубину…
Петроград превратился из осажденного в грозную боевую крепость. Люди, никогда не державшие в руках винтовки, шли на фронт железными отрядами. И враг в ночь на 25 октября был разбит. Полчища противника превратились в стада. Они бежали.
Рабочий красноармейский отряд имени Карла Маркса расположился на кратковременный отдых во дворе обсерватории. Люди устилали своими сонными телами каждую пядь земли.
Тихо. Ночь. В небе шевелились огромные хрустальные звезды.
Удалов не спал. Мучимый лихорадкой, он бродил но двору. На бледном худом лице вместо глаза у него зияла запекшаяся черная яма. Подняв лицо, он глядел в небо и искал в нем своим сиротливым единственным глазом ненайденную профессором звезду.
На крыше обсерватории шевелились люди. Они осторожно освобождали хрупкий купол от отягощавших его мешков земли.
Скрипнула дверь флигеля. Во двор вышел профессор. Он осторожно шел между спящими людьми, балансируя руками.
Удалов окликнул профессора. Профессор остановился. Удалов, силясь улыбнуться, задорно спросил:
— Ну как, нашли звезду–то?
Профессор наклонился к нему и радостно сказал:
— Ах, это вы, голубчик?
Потом он отшатнулся и воскликнул:
— Боже мой, что у вас с глазом?
— Уполовинили! — добродушно заявил Удалов. — Ничего, теперь вы за меня в оба посмотрите.
Потом вдруг ьытянул руки по швам, выпятил грудь, поднял подбородок. Он пролепетал застенчивым шепотом:
— Товарищ профессор, разрешите в трубу поглядеть.
— Ах, прошу вас, пожалуйста, — засуетился обрадованно профессор.
— А ребятам можно?
— Но они же спят?!
Удалов, вобрав воздуха, вдруг завопил:
— Кто звезды глядеть хочет — вставай!!
И люди, потревоженные в первом спокойном за семь суток сне, со стоном зашевелились, не в силах сразу сбросить гигантской тяжести сна.
Огромное небо сверкало звездами. Удалов сидел на металлическом табурете, припав своим единственным глазом к трубе рефрактора. Профессор шепотом рассказывал ему о таинственной жизни вселенной. Небо раскрывало свои глубины, поднося свои пылающие миры.
А на улице, у дверей обсерватории, выстроилась очередь продрогших, изнеможденных усталостью людей. Люди хотели увидеть далекое небо вблизи и терпеливо ждали. Они курили, говорили хриплыми голосами, толкались, пробуя согреться, но, входя в обсерваторию, движимые каким–то инстинктом, они почтительно снимали фуражки, хотя боец не снимает своего головного убора даже перед лицом смерти.
Человека охватывало огромное, спокойное волнение и хотелось побывать одному и думать о том, как замечательна жизнь.
Солнце наполняло огромные облака розовым нежным светом. И можно было видеть сквозь дымку горделиво поднятые вершины счастливого величественного города. В воздухе уже реяли ласточки, наступало утро.
А очередь перед дверьми обсерватории все росла и росла.
1937 г.
СЕМЬЯ КОРОБОВЫХ
Домна рождает чугун. Чугун — это сталь. Сталь — сила, мощь. Нам нужно очень много металла. Доменщики в 38‑м году должны дать 15,8 млн. тонн чугуна.
Воображением можно представить текущую реку расплавленного металла, этакую знойную Волгу. Страна, по которой протекает такая река, — могучая страна.
Макеевка. Доменный цех. Вместо крыши большое степное небо. Слышатся тугие огромной мощности удары выхлопных труб газомоторов, нагнетающих воздух в каупера, где воздух раскаленный с ураганным вихрем врывается в домну.
Горновой подходит к буферу и ударяет по нему. Сигнал силовой станции, чтобы прекратили подачу воздуха. Сейчас начнется выпуск.
Мастер Иван Григорьевич Коробов внимательно смотрит в фурменный глазок сквозь синее стеклышко. В глазок было видно, как белые, словно из ваты, комочки шихты, подпрыгивая, таяли чугунным соком.
Старший горновой тревожно заглядывает в лицо Коробову. Иван Григорьевич отходит в сторону. Горновой, прочтя что–то на его лице, заулыбался, счастливо засуетился, поспешно отдал приказ.
Проскрежетал пневматический бур. Чугун со свистящим воплем вылетел из пробитого леточного отверстия.