Годы огневые

Крупенин, Халикова, Кирплюк, Золотов, вы в счастливом деловитом равнодушии сжимаете жезл руля высоты. Вам покойно и уютно в кабине своего самолета. Вы спокойно, незыблемо уверены в такте мотора. Ребята, а помните то подобострастное мучительное вожделение, которое вызывал у нас один вид велосипеда? Это сверкающее, почти прозрачное существо казалось нам почти пределом досягаемого счастья. А ведь мы тогда даже толком не могли помечтать о велосипеде.

Аэроклубы будут везде. Впереди для комсомола — огромная вереница дел, достижений, успехов. Мы будем крылатым племенем!

1933 г.

ВОДНАЯ

Жгучее солнце расплавилось в горячей голубизне летнего дня. Теплые облака волокутся по небу сизым дымом. Распаренный ветер ошалело замер в горячей пыли. Жарко!

Трамвай, осторожно подпрыгивая на стрелках, глухо грохочет. Моя рука просунута в кожаную петлю, и я раскачиваюсь на ней бессильно и вяло, обливаясь теплым потом. В окна трамвая врываются чадный, смолистый запах асфальта и обыкновенные уличные пахучие шумы, и я мечтаю!

Вода. Гм… вода! Обыкновенная речная вода. Она замечательно пахнет кувшинками, сыростью и остуженными солнечными лучами.

Водная станция вырезала себе лучший кусок залитого солнцем неба. Белые вышки, башни, веранды и баллюстрады из сухощавых белых архитектурных конструкций спадают ступенчатым амфитеатром в сиреневую глубину реки.

Водная станция переполнена голотелым спортивным племенем. Легкоатлеты с невероятно длинными ногами, боксеры с босыми затылками и навьюченные мускулатурой тяжелоатлеты растворены в веселой людской массе.

В желтую смуглоту ребят вкраплены бело–яркие фигуры случайных посетителей. Вот белотелый человечек, копирующий гнутым позвоночником покорность вопросительного знака, умильно смотрит, как коричневый парень крутит на турнике «солнце». Когда парень ловким прыжком поставил себя на землю, он застенчиво подошел к турнику и, конфузясь, три раза подряд подтянулся на турнике, касаясь судорожно втянутым подбородком холодной перекладины.

Я стою возле круглой клумбы и глотаю звонкий запах белозвездного табака и сладкое, пряное испарение гвоздики. Я уже вылез из пыльного чехла одежды. Наохренный солнцем, с телом, начиненном живыми тугими мышцами, — я такой, как и все.

Растопленное в горячем воздухе солнце горячо и клейко липнет к коже, чтобы потом засохнуть на ней коричневой пленкой загара. Я быстро взбираюсь на вышку, становлюсь на самый край настила (взмах руками, мышцы упруго и туго скользят под кожей), тело выбрасывается вперед, и я лечу. Ноги напряженно вытянуты, грудь выгнута, руки распластаны…

Раз — и я вонзаюсь с тяжелым всплеском в дремучую глубь. В сумерках глуби ничего не видно. Я поворачиваюсь на спину и смотрю вверх сквозь толщу воды — на поверхности плавает солнце мерцающим тусклым бликом. Но дыхание застывает в груди комом. Разрывая и разгребая воду в пенные клочья, я вырываюсь на поверхность. Круша и кромсая нежную мягкость воды, я плыву к лесенке, чтобы пойти на веранду и поджарить себя на солнце.

На правом корте играют в теннис. Мяч дико мечется от неловких ударов по всей площадке, гулко стукается о железные стены сеток, но ребята не унывают. Мастерство игры сразу не постигнешь. Семен Струхин забрался на высокий судейский стул и пробует судить, но все время сбивается со счета.

Волейбольные площадки все переполнены. Сформированные команды ждут очереди, ехидно подзадоривая играющих, чтобы скорей смести проигравших.

Городошники — люди степенные и взрослые. Они приносят с собой в брезентовых парных чехлах кизиловые самодельные биты, сделанные по руке и обшитые железными трубками. Городошники любят больше теневую прохладу, и потому в жару бетонные квадраты городошной площадки пустынно лысеют.

Водная станция — это не только цитадель физкультуры. Здесь, окунувшись с головой в целебное солнце, можно на тихой веранде, придвинув к себе белый статный столик, сидя в шезлонге, писать, читать, готовиться к докладу или к зачетам. На водной станции есть буфет, столовая и коллекция сытных блюд в застекленной стойке. В выходной день к вечеру, когда все ярко пахнет, пропитавшись настоем потемневшего воздуха, на эстраде водной выступают артисты балета и чтецы. Оркестры оглашают грозовые симфонии Бетховена. И ты, глядя, как прожекторы Парка культуры и отдыха голубыми клинками рассекают темную глубину неба, чувствуешь, погруженный по уши в музыку, ее колыхание во всем теле.

Мы заседаем, совещаемся. Плохо то, что мы порой не умеем заседать.

Комсомольское собрание. Тесная комната, воздух загустел табачным дымом. А почему бы всей ячейке, всему коллективу не пойти на водную станцию и там, ополоснувшись свежестью, выкупавшись, всем забраться на солнечный балкон и потолковать о своем волнующем. Зачем непременно влезать в комнатную духоту, когда рядом есть бескрышие залы водной, полные свежести, бодрости и веселья?

И вот этих водных станций у нас очень мало. Дощатые, занозистые сооружения не отвечают тем задачам, которые стоят перед водным спортом. Мы должны их заменить монументальными храмами воздуха и солнца, где после пухлой и едкой пыли города, после испарений цеха, после грязи и копоти можно умыться солнцем и пропитаться здоровьем.

Левый берег Москвы–реки, напротив Парка культуры и отдыха, желтеет изглоданными водой обрывистыми откосами, на которых сиротливо ютятся тощие, захолустные вербы и засохшие останки каких–то деревьев. Пейзажик грязен и скучен. И вот здесь на большой воде Водга–Москвы должен раскинуться изваянный из добротного материала храм физической культуры — и не на 15 тыс. чел., а неизмеримо больше. Ведь нет более любимого отдыха у нашей молодежи, чем отдых на воде.

У каждого, кто входит в водную, сейчас же зажигаются на лицах улыбки и в теле начинают звенеть пробужденные мышцы. Высоко в небе громко грохочущий пропеллер самолета кромсает синеву. Вода бассейнов цветет цветением пестрых тел. Яркие взвизги девчат, хлесткие всплески воды — все это гулом взлетает в смирное, скромное небо.

Коренастый катер тяжелым накатом шатает прилизанную скользкими, глянцевитыми волнишками гладь реки, волоча за собой шаланду, медлительную и темную, как отсырелая туча. А за ней, топорща воду цветными лезвиями сотен весел, несется пестрая сталь лодок. Хохочут гармошки и дрожливо звенят скворешни балалаек. Разнофасадные катеры, глиссеры и скутеры с пластично, как у скрипки, выгнутыми корпусами стремительно рассекают пространство, швыряя в стороны клочья воды, взбитой винтом в пену.

Скоро пышная, светлая вода Волги нальет до краев берега Москвы–реки. Иногда очень обидно — настойчиво зовешь кого–нибудь из знакомых, а он идет неохотно, с недоверием и снисходительной усмешкой. А когда придет на водную — на лице его появляется живописная улыбка. Но это — радость одиночек, а ее нужно дать всем…

1933 г.

РЕГБИ

Зрители в яростном озлоблении опускали палец вниз или снисходительно поднимали вверх руку — жест определял судьбу гладиатора, распростертого на влажном от крови песке ристалища. Гладиаторы Древнего Рима играли в регби. Игра была жестока и кровава.

Шли века, эпохи человеческих побед. И вот Америка сегодняшнего дня — заселенное самолетами небо, небоскребы, превышающие скалы Кордильер, Форд (в минуту четыре автомобиля). Культура, цивилизация и даже памятник Свободы, пустой внутри, снаружи покрыт застарелой коростой окисленного металла.

Отряды полиции окружили стадион. Полицейские выкормлены, могучи, они внушительны — кентавры на мотоциклах. Тысячная толпа с глухим урчанием ломится к прижмуренным окошечкам касс.

Грандиозное событие потрясает Америку. Матч регби… Зрители расположились в бетонном амфитеатре стадиона. Они ерзают в нетерпении. Игра начинается, внимание!.. Густая тишина. Регбисты выходят в железных намордниках, обшитых кожей. Они облачены в тяжелые доспехи щитков.