Годы огневые

Раздробленную взрывами скальную породу машина зачерпывала стальной дланью и бережно высыпала в приседающий под тяжестью многотонных обломков гранита кузов самосвала.

Эта была виртуозная работа машинистов экскаваторов и одновременно ритмично слаженное действие водителей самосвалов — арабов, ни на минуту не оставляющих экскаваторы в простое.

Жара, пыль, духота, угарный чад выхлопных газов машин, но все это перестаешь ощущать, плененный картиной труда, великолепного, как искусство. Так же мы замирали в карнахском храме, пораженные созданием рук человеческих.

Такие машинисты экскаваторов, как Григорий Дузик и Владимир Харкин, уже вынули каждый по миллиону кубометров асуанской скалы из ложа будущего отводного канала. Вечером я встретился в клубе поселка советских специалистов с Володей Харкиным. Ему тридцать лет, он пришел на строительство Куйбышевской ГЭС по путевке комсомола. В Африке три года. В прошлом году женился, ее зовут Светланой. Она здесь с ним на Асуане. Володя знает арабский язык. Его ученики–арабы уже самостоятельно работают на полуторакубовых экскаваторах.

— Ну как, в Африке не жарко?

— Когда начинается жара, мы работаем ночью. Ночи здесь красивые, небо всегда чистое, в звездах.

— А как дела идут?

— Что ж, как обещали, дадим в срок большую воду… — Володя оживленно объясняет: — Ведь только один Египет получит воду для вновь осваиваемых земель более чем на 800 тысяч гектаров, а в Судане обрабатываемые площади удвоятся. Это же какое счастье людям?! Конечно, вначале все трудно. Местные говорили: русские не выдержат жары асуанского лета. Ну, а нам тут не до жары — нужно было собрать первые электроэкскаваторы. Языка не знаем, чертим на песке, как куда ставить какую деталь. Электроэнергии не хватало — арабы впервые видели такие машины, а надо с ними их вместе монтировать. Я жил в гостинице «Гранд–отель». Там полно интуристов. Прихожу с работы, спецовка в мазуте. Стал в чемоданчик класть спецовку, а ходил на работу в костюме, в галстуке, как положено. Вначале арабы–шоферы все никак не могли наловчиться ставить правильно самосвалы под ковш, выходил из кабины, показывал — обозначал вешками. Сам садился к ним за баранку. Удивлялись: зачем это делаю? Тебе, мол, платят как машинисту экскаватора, а ты беспокоишься за нас, шоферов. И почему нас все торопишь, тебе же лучше: чем дольше будет тянуться стройка, тем больше заработаешь, а я по–арабски только техническую терминологию усвоил. Разве с таким запасом слов все объяснишь? Но они сами без слов все поняли. Когда я на монтаже повредил руку, перебинтовал ее, но на работе остался, арабские рабочие принесли лепешку — все по куску от нее оторвали и мне дали. Это в знак того, что теперь считают меня вроде как братом, что ли. Приятно такое уважение от людей получить…

Никто из советских специалистов не носит здесь золотых звезд Героев Социалистического Труда, орденов, полученных за доблестный труд на великих стройках Отчизны. Не по золоту на груди познают арабы виртуозное умение наших прославленных мастеров, а по их золотым рукам.

1963 г.

МЭТЬЮ РИДЖУЭЙ — ГЕНЕРАЛ-ПАЛАЧ

Когда приказом Трумэна вместо Макартура на должность главного палача корейского народа был назначен Мэтью Риджуэй, американские газеты получили срочный заказ: отрекомендовать названного Риджуэя с самой что ни на есть лучшей стороны.

Требовалось, во–первых, охарактеризовать Риджуэя как полководца — недаром же у него на плечах генеральские погоны, а на мундире аргентинский орден, пожалованный фашистским диктатором Лероном. Желательно было также описать оригинальные черты его военного «дарования», ибо всем ясно, что этот генерал далеко не дурак: почти всю свою жизнь находясь на военной службе, он всегда умел держаться подальше от линии фронта. Далее яселательно было, но, конечно, очень тонко, намекнуть читателю, что Риджуэй не похож на Макартура. Но при этом необходимо было, конечно, не очень сильно поносить Макартура, чтобы не пострадала честь американского мундира.

Нужно прямо сказать: американской прессе удалось раскопать кое–какой материал для рекламирования нового генерала–палача.

Отец Мэтыо Риджуэя — Томас Риджуэй, будучи уясе глубоким старцем, равнодушным ко всему на свете, кроме манной каши с цукатом, каждый раз, когда при нем произносили слово Китай, приходил в неистовое возбуждение. Он начинал размахивать руками и сипло кричать:

— Х–е–к! Голова. Х–е–к! Другая. Х–е–к! Третья.

Дело в том, что отец Риджуэя в свое время участвовал в подавлении боксерского восстания в Китае. Воспоминания о зверствах, совершенных над китайским народом, были поэтому самыми дорогими в его жизни. Воспитывая сына, он никогда не переставал рассказывать ему о преимуществах безнаказанной расправы над безоружным мирным населением, о всех способах наживы, доступных офицеру карательной экспедиции. И юный Мэт рос, мечтая когда–нибудь пойти по стопам своего папаши…

По свидетельству журнала «Тайм», «Мэтью Риджуэй неофициально начал свою военную карьеру сорок пять лет назад, когда он окриком часового останавливал посетителей, стоя в дверях своего дома при форте Валла–Валла в штате Вашингтон».

В 1917 году Риджуэй получил звание лейтенанта. К этому времени он уже несколько поумнел, перестал играть в солдатики и сосредоточил все свои способности и энергию на том, чтобы не соприкасаться с любым противником на расстоянии ближе 10 тысяч километров.

Вполне закономерно о Риджуэе, как деликатно пишет американская печать, «сложилось представление, как о штабном человеке». Что касается его самого, то он, понятно, не возражал бы, если эта репутация стала даже пожизненной. Но обстоятельства сложились так, что ему все–таки пришлось покинуть Штаты, и в 1942 году он попал на фронт.

Несмотря на все усилия американской печати, занявшейся изысканием фронтовых «подвигов» Риджуэя, повезло одному только корреспонденту журнала «Тайм», который так описал один из этих подвигов:

«После того как один из его лучших офицеров с огромными трудностями высадился в Нормандии, Риджуэй велел позвать его к себе. Чрезвычайно польщенный, офицер ожидал поздравлений. Однако Риджуэй, заметив, что тот без шлема, заорал: «Черт побери, где ваше обмундирование?»

Легко увидеть, что в данном случае Риджуэй обнаружил присутствие духа, не свойственное для многих американских генералов во фронтовой обстановке.

После войны, как сообщает тот же корреспондент, Риджуэй «снова стал военным дипломатом в качестве американского представителя в военно–штабном комитете ООН, а также председателем Межамериканского комитета обороны в Вашингтоне».

Далее мы узнаем, что «вне службы Риджуэй любит поразвлечься и что он отлично готовит крепкие коктейли». Когда его назначили на место убитого генерала Уокера, оказывается, «сборы были недолги. Риджуэй имеет списки содержимого всех своих примерно двадцати чемоданов и сундуков, а также общий список всей своей одежды, мебели и всего остального, что ему принадлежит»…

Итак, Мэтью Риджуэй в декабре 1950 года стал командующим американской 8‑й армии в Корее.

Пятидесятишестилетний, как говорят американцы, «парень» с втянутыми в рот сухими губами, хрящеватым с горбинкой носом и слезящимися тусклыми глазами, страдающий к тому же несварением желудка, сошел на корейскую землю с огромным индивидуальным санитарным пакетом за плечами и подвешенными на груди двумя гранатами.

По свидетельству журнала «Тайм», это было время, когда в американской армии, «как эпидемия, расиро–странилось желание все бросить и удирать на юг».

Назначенный на должность палача, Риджуэй предложил своей отступающей армии и палаческую тактику. По его приказу американцы уничтожали за собой все живое. «Солдаты должны убивать, — говорил Риджуэй. — Я приехал сюда только для этого». Он приказывал танкистам давить женщин и детей, собранных за колючей проволокой. Он устраивал завесы из горящего напалма, в которых гибли тысячи мирных жителей Кореи. Все это называлось «Операция — Убийца». Так окрестил весам Риджуэй. И этот палач, творя свое страшное дело, как сообщали американские газеты, «каждый день, регулярно, при всех обстоятельствах, ложился спать в девять часов и вставал в шесть».