Страница 15 из 16
Я лежала в свежем сене, а рядом расположились собаки. Чужие собаки. В коллективе работала известная дрессировщица, дама позднего элегантного возраста, который предшествует откровенной старости, холодная, величественная и строгая. Псы подчинялись ей беспрекословно, номер проходил на ура. Это было крепкое партнерство, построенное на взаимном уважении – я чувствовала, что именно на уважении. Любить стареющую Снежную Королеву было сложно даже огромным собачьим сердцам. В выходные собаки гуляли по всей пустой конюшне, которая, по счастью, была большой и закрывалась – служащие запускали самых крупных псов туда (мелкота оставалась в просторных клетках) и занимались своими делами, пользуясь отсутствием в цирке руководителя номера, которая предпочитала проводить время в гостинице, а не с собаками. И вот я лежу, голова кружится, тошнит, то в жар, то в холод бросает, странная слабость накатывает волнами и будто что-то отрывается внутри, отрывается и падает… пригрелась среди разноцветных мохнатых боков и уснула. Вернее, отключилась, как потом выяснилось.
Очнулась уже в больнице. Нарушения цикла у меня были всегда, так что о беременности я и не подозревала. Ребенка хотела очень, но муж все откладывал, копил деньги на дом в Паланге, и я подчинялась. Операция прошла удачно, и оказалось, что мне невероятно повезло: те три часа, что я была без сознания, кровотечение постоянно усиливалось, и все сено подо мной промокло. Меня не нашли бы до утра, если бы рабочие в тигрятнике не услышали, как колотятся в дверь конюшни и воют псы. Все могло бы быть хуже, если бы не собаки.
Алдона улыбается и вдруг говорит, что ребеночка так до сих пор и не появилось, но это ничего, ей еще только сорок. А мне и в голову не пришло бы жалеть эту красивую, спокойную и очень доброжелательную женщину. Я просто слушаю, впитывая, кажется, даже волосами. Но не забываю почесывать кудрявую макушечку Лехе-сенбернару и гладить старушку Басеньку.
– Выписавшись из больницы, я стала пропадать на конюшне. Мои спасители сразу окружали меня, четыре замечательных пса превращались в мохнатые комки чистого восторга, я была облизана со всех сторон, почти затоптана дружественными лапами и очень счастлива. Старая дрессировщица наблюдала за нами какое-то время и однажды вдруг сама предложила купить у нее номер. Десять собак, реквизит, тумбы, кухню, форму служащих, клетки – все. Она сказала, что уверена: у меня получится. И главные псы меня уже любят. А раз любят, то помогут. Любовь ведь всегда – помощь.
Я побежала к мужу, умоляла, просила, он посмотрел на меня, как на раздавленное насекомое, и молча вышел из гримерной. Но разве такой пустяк, как отсутствие денег, мог отменить чудо, которое меня ждало? В скупку и к приятельницам, которые давно просили уступить хоть что-то из обширной коллекции бриллиантов – в них муж тоже вкладывал средства, – улетели все кольца, серьги, даже фамильная брошь бабушки мужа, и я отнесла большую часть нужной суммы старой дрессировщице. Вместе с драгоценностями вдруг исчез из моей жизни и муж, ему больше не нужна была «возомнившая о себе бесталанная идиотка». Так он выразился.
Остальную сумму удалось отдать до изумления быстро, потому что мы скоро начали работать. Собаки приняли меня сразу и абсолютно все, начиная с огромных Севы и Лехи и заканчивая крошечной Басей, которая была уже в возрасте и выбегала в манеж просто посидеть на тумбе исключительно для поддержки собачьего тонуса. Я и сейчас думаю: наверное, четверо моих спасителей как-то рассказали остальным, что я теперь – их человек и нуждаюсь в помощи и заботе. С минимальным репетиционным периодом мы выпустили номер, я даже добавила несколько новых трюков. Никто не верил, что сложившаяся стая взрослых псов станет работать с новым человеком так быстро, но они работают! Работают вот уже три года с удовольствием.
Тот день и тот пустырь были давно, очень давно, но я и сейчас отлично помню чуть медленную речь Алдоны, ее легкий акцент, нарочито правильное построение фраз и спокойную улыбку. Алдона дружила со своими собаками. Они подчинялись простому движению пальцев, а иногда и бровей – я видела это собственными глазами. Подчинялись совсем не потому, что боялись, нет. Просто очень ее любили и хотели радовать. А она любила их. Я ни разу не видела хлыста в ее руке, ни разу не слышала от собак визга боли или страха, но зато каждый день наблюдала, как Алдона разговаривает с ними. А еще своими руками множество раз выводила и выносила погреться на солнышке нескольких заслуженных разнокалиберных собачьих пенсионеров, проживающих преклонные свои года в полном довольстве, ласке и счастье – дрессировщица не избавилась от балласта в виде старых животных, они получали внимание и заботу наравне со всеми остальными.
Так о каких издевательствах над несчастными собачками может идти речь? Взаимная любовь, приязнь и партнерство, перемежающееся с игрой, – вот принципы дрессуры в цирке.
Ну, и вишенка на торт: история эта получила чудесное продолжение. Через два года я получила письмо от Алдоны. Она писала, что вышла замуж за прекрасного человека – в очередном из гастрольных городов он приехал делать прививки ее псам. Теперь все они, – Алдона, ее муж-ветеринар, его сын от прошлого брака и их годовалая дочка, – живут в большом доме где-то под Астраханью, на самом берегу Волги. И все собаки живут с ними. «У нас теперь питомник, – писала Алдона, – „Волшебные Псы“, так он называется. Не только разведение, но и подготовка собак-поводырей, детская кинологическая школа и небольшая ветлечебница. Приезжай скорее, тебе понравится. Некоторые из наших уже были в гостях».
9. Как обжираться и не поправляться
Некоторые действительно были. И потом в красках рассказывали друг другу, как замечательно все сложилось у Алдоны, ее мужа и их теперь уже общих псов. Например, Надюша Сметанина, хорошенькая, смешливая Надюша, которую я меньше всего рассчитывала когда-либо встретить, потому что во взрослой своей, нецирковой жизни почти не вспоминала ее. В том самом первом, самом главном, наверное, моем цирковом коллективе она оставалась на периферии и примечательна была только одной своей привычкой. Даже не привычкой – страстью.
Видите ли, Надя работала «ка́учук». Это не сок гевеи, нет. А номер, исполняемый артисткой, которую предварительно будто перемололи в мясорубке и в ней не осталось целых костей, не говоря уже о позвоночнике. Зато теперь она способна сесть собственной задницей себе же на затылок и укусить не только локоток, но и обратную сторону колена. Своего. Еще это называют страшным словом «конторсия», но цирковые его никогда не употребляют. Даже чопорное официальное название «пластический этюд» не употребляют. Каучук, и все тут.
Надя, маленькая, но не тощая, легкая, но не хрупкая, работала «каучук» на столе. Ну, какой там стол? Одно название. Это был крошечный круглый прозрачный столик из толстого пластика диаметром максимум шестьдесят сантиметров. И он медленно вращался, а на нем, кокетливо держа в жемчужных зубках алую розу, завязывалась в узлы разной сложности хорошенькая девушка в так называемом «голом» трико – телесного цвета тончайший гимнастический трикотаж, на отдельных местах нашиты блестки и прикреплены стразы. Все действо происходило под страстную, хриплую песнь саксофона и неизменно вызывало просто-таки бешеные аплодисменты у мужской части зрительного зала. Реакция женщин почему-то была гораздо сдержаннее.
Стоя у форганга, я иногда слышала негромкие разговоры в первых рядах красного сектора, самого ближнего к выходу на манеж и, соответственно, к нам с Давидом Вахтанговичем. Сидящие там дядечки с аппетитом обсуждали, каким именно образом Надю можно было бы загнуть и растянуть, а я чуть ли не сквозь тырсу[19] от стыда проваливалась – маленькая была еще совсем, и не уйти ведь с рабочего места, чтоб не слушать и не слышать. Просто какая-то порнография для люмпенов получалась, а не номер гимнастический – настоящей-то порнухи и видом никто не видывал, и слыхом не слыхивал.
19
Тырса – специальная смесь песка и опилок, которой засыпают манеж перед тем, как положить ковер.