Нить Ариадны

Пока я размышлял на эту тему, "дачник" или "франт", он же энтомолог, подошел ко мне и вежливо представился:

- Босняцкий, Анатолий Сергеевич.

- Харитонов, - ответил я, не двигаясь с места, - Петр Дементьевич. Присаживайтесь.

Я сделал широкий жест, охватывающий всю поляну.

Анатолий Сергеевич сел около меня свободно и непринужденно, хотя я не преминул отметить, что движения у него были немного комнатные, словно он усаживался не на обыкновенную траву, а примащивался на ковре.

Подошел Черных. Он держал в одной руке нож, а в другой - выкопанное прямо с луковицей растение с тремя или четырьмя цветками трудноуловимой окраски: они отливали голубизной и в то же время розоватым тоном.

- Великолепный экземпляр, - сказал он, - встречается только на Дальнем Востоке, да и то не всюду. Голубая лилия, она же лилия Комарова. Ну что ж, надо ставить палатку!

Я посмотрел на рюкзак Данилы Петровича, ища притороченную к нему палатку. Мы договорились, что мои спутники захватят эту часть походного снаряжения. Но никакой палатки я не обнаружил.

- Где она? - спросил я.

- Анатолий Сергеевич должен был захватить, - ответил Черных, лукаво щуря свои темные узкие глаза.

Я перевел взгляд на спутника Данилы Ивановича. Где посеял этот городской человек вещь, столь необходимую в тайге? Скорее всего просто не подумал о ней, - ведь в городе он обходился зонтиком!

Босняцкий сделал лицо человека, совершившего мелкую оплошность.

- Ах, да, да... - воскликнул он. - Совершенно верно. Я совсем забыл. Ведь это моя обязанность!

С этими словами он повернулся к своему детскому рюкзаку, отстегнул один из наружных клапанов и вытащил из кармашка что-то вроде носового платка. Впрочем, по размеру это скорее напоминало свернутое полотенце.

Он положил эту штучку на траву и стал разворачивать. Сначала он раскинул ее так, что получилось действительно как бы полотенце. Затем он разогнул "полотенце" по шву - оно увеличилось вдвое. Он разогнул снова - образовалась уже маленькая простыня. Видали вы фокусы в цирке? Человек во фраке извлекает из носового платка, предварительно сложив его в крошечный комочек, кучу всевозможных вещей, по объему во много раз превосходящих платок, и засыпает ими всю арену. Нечто в этом роде происходило перед моими глазами. Босняцкий разворачивал и разворачивал свою простынку, пока она не превратилась в палатку, вполне достаточную для трех человек.

Я потрогал рукой ткань. Это было что-то чрезвычайно тонкое и шелковистое, нежносеребристого или, вернее светлосерого цвета. Босняцкий, стоя на коленях, хлопотал около палатки, разыскивая петли и отверстия для колышков.

- Срубите колья, - скомандовал он.

И мы повиновались. Скоро палатка, туго натянутая, красовалась на поляне. Мы затащили туда вещи.

Я залез внутрь. Там было просторно и светло. Тончайшая ткань пропускала свет, как папиросная бумага.

- От комаров хорошо, - одобрил я, проверяя плотность застежек. - Но что делать, если во сне нечаянно чихнешь? Тогда прощай крыша!

- Выдержит и ветер, - спокойно возразил энтомолог.

- От крыльев бабочек? - не очень удачно сострил я.

Тот пожал плечами. Во всяком случае, изобретение было хорошее. Коллективный накомарник при нужде мог быть уложен в карман и почти ничего не весил.

Мы напились чаю, потолковали еще о том, о сем, у костра и, когда начало темнеть, забрались в палатку. Завтра предстояло рано вставать.

Спали мы спокойно. Но под утро поднялся ветер, а затем вдруг хлынул проливной дождь.

"Ну, конец", - подумал я, когда в темноте услышал шум дождя. И я втянул голову поглубже в воротник рубашки, готовясь принять холодный душ. Между прочим, терпеть не могу, когда вода льет за шиворот!

Но дождь шумел и не лился. Вернее, он скатывался по растянутой над нашими головами невидимой сейчас палатке, пропускающей и свет и воздух, но непроницаемой для воды. Это было чудо номер два, с которым я ознакомился за эти сутки.

Временами налетал ветер, и я не без тревоги ждал, когда он порвет палатку. Я уже привык к мысли, что, может быть, останусь сегодня сухой, и мне не хотелось с ней расставаться.

Палатка долго выдерживала все атаки, но вот при одном, особенно сильном порыве я почувствовал, что ветер ворвался внутрь и дождь сечет меня в бок.

"Лопнула" - пронеслось у меня в голове. В потемках я стал нащупывать порванный край, но палатка, к моему величайшему изумлению, сказалась целой: это вырвало колышки, которые забивал я собственноручно. Чертова ткань, трепыхаясь под порывами ветра, выдернула их из земли.

- Что же это за ткань? - спросил я утром энтомолога, складывавшего высохшую, едва только прекратился дождь, палатку. Я следил за его аккуратными движениями: палатка уменьшалась, уменьшалась и превратилась в свернутое полотенце, которое он не спеша вложил в боковой кармашек рюкзака.

- Специальная, - ответил он. - Для палаток.

- Где вы раздобыли такое чудо?

- Получил в институте новых тканей. Там изготовили сотню таких палаток и передали в Академию наук и университет для испытания в экспедициях. Ну, и меня снабдили этой штукой.

- В чем же здесь фокус? - допытывался я.

Черных едва заметно улыбался, взваливая себе на плечи огромный мешок. По-видимому, он уже задавал те же вопросы и сейчас его забавляло мое удивление.

- Фокус в волокне - оно очень прочное, - сказал Босняцкий. - Это искусственное волокно. Молекулы в нем расположены как-то в длину, вдоль направления волокна, это и придает ему необыкновенную крепость на разрыв. Я не химик и не физик и не сумею объяснить толком. Кроме того, у ткани какое-то особое, очень плотное переплетение. Потом она обработана специальными веществами. Словом, шелковичный червяк, который вытягиваег свою нитку просто так, ни о чем не думая, превзойден. Перехитрили его люди.

- Я слышал, - заметил Черных, - будто и хлопковое волокно теперь так обрабатывают, что оно приобретает свойство шелка, а что касается шелка, то...

Но о том, что делают с разными волокнами, нам дослушать не удалось, потому что энтомолог, издав вдруг восклицание, упал на землю и пополз по-пластунски.