Лики ревности

– Поблагодари ее, папа! – крикнул он. – Теперь я под защитой!

В разговор вступил третий собеседник: Станислас Амброжи хотел узнать, что с его сыном. Он свободно говорил по-французски, только немного растягивал слова.

– Как Пйотр? – с тревогой спросил он. – Нужно его напоить. Директор компании уже послал к нам доктора.

– Он держится, Станислас, не переживайте! – ответил Тома. – Только ногу, думаю, придется отрезать.

– Пускай режут! – всхлипнул несчастный отец.

Послышался глухой удар, следом – грохот падающих камней. Пара запряженных лошадей сдвинула с места кусок породы, который предварительно обмотали стальным тросом. Это был единственный способ убрать с дороги спасателей самые тяжелые валуны и балки. Погонщик, нахлестывавший упряжку, издал победный вопль.

– Молодцы, мои хорошие! Н-но, Датчанин, поднажми! Н-но, Жеже!

Тома вернулся к Пьеру. Дыхание у мальчика стало прерывистым, глаза оставались полузакрытыми. В золотистом свете лампы его бледная кожа приобрела желтоватый, восковой оттенок.

– Святая Барбара[15], сжалься! – вскричал он. – Пьеро, очнись, поговори со мной! Клянусь, ты будешь шафером у меня на свадьбе!

И, повинуясь внезапной потребности вспомнить самые счастливые моменты, пережитые с Йолантой, Тома продолжил, но уже мысленно:

«Не подумай, что мне за себя не стыдно, Пьер! Я крепко люблю твою сестру и должен был уважать ее больше. Она ждет от меня ребенка. Кроме нас, об этом знает только моя славная матушка, а теперь и ты. Я совсем потерял голову в то воскресенье, когда мы были на пруду, возле дамбы. Дело шло к вечеру, рыбаков поблизости не наблюдалось. Йоланте захотелось помочить ноги в воде: день выдался жаркий, хотя уже наступило десятое сентября. Она подняла юбку чуть выше колен… А до этого мы долго-долго целовались. Я не мог отвести от нее глаз. Она была такой красивой! Она прибежала ко мне, мы укрылись в кустах, легли на траву… Я побывал в раю на земле, Пьер, уж можешь мне поверить! У меня раньше кое-что было с двумя девушками. А я у твоей сестры – первый. Робкая, трепещущая, она отдалась мне, и я поклялся на ней жениться. Потом мы украдкой проделывали это каждое воскресенье. Ты только не сердись на меня, Пьер! Ты всем говоришь, что я – самый честный парень на свете, а теперь получается, что ты ошибался. Но мы с Йолантой обязательно поженимся, и ты еще потанцуешь на нашей свадьбе!»

Губы мальчика внезапно приоткрылись, и он застонал.

– Где я? – пробормотал он по-польски. – Мама? Мама, мне так больно!

Не зная, что предпринять, Тома намочил носовой платок и промокнул несчастному лицо.

– Ты в шахте, малыш! – разволновался он. – И я обещаю: скоро ты опять увидишь солнце, и весну, и деревья в цвету! Будешь жить у нас с Йолантой, станешь крестным нашему малышу! Если сам не сможешь зарабатывать, моих денег хватит, чтобы выкупить у компании Датчанина, и ты будешь смотреть, как он скачет на лугу среди высокой травы! Обещаю, ты будешь жить! Обязательно будешь!

Мощные удары кирки словно бы вторили его словам. «Чернолицые» трудились неутомимо, как муравьи, которые, крупинка за крупинкой, способны разобрать любую преграду.

– Торопитесь! – не мог сдержать нетерпения Тома.

Он обнял мальчика, прижал его к груди. Пьер то и дело вздрагивал, как будто в агонии.

– Господи, спаси его! – взвыл Тома. – Йоланта, молись за него, молись за нас!

Плача, молодой углекоп приложил медальон невесты ко лбу Пьера.

– Слишком поздно! – едва слышно произнес он. – Когда нас освободят, для тебя, мой славный Пьер, уже будет слишком поздно…

Клотильда де Ренье, урожденная Мерло, уже довольно долго сидела к Изоре спиной, словно танец огня в камине настолько ее заворожил, что она не заметила появления посетительницы, о чьем приходе оповестила горничная Амели.

Наверняка зная, что ее будут отчитывать и расспрашивать, девушка так и осталась стоять возле кресла, обитого розовым бархатом. У нее не было сил ни заговорить первой, ни плаксивым голосом вымаливать прощение. В конце концов, графиня сама что-нибудь скажет…

За высокими окнами в оправе из тяжелых, тоже розовых, штор окрестности постепенно затягивало туманом. Мелкие капли дождя рисовали круги на поверхности пруда, в который погожими днями замок смотрелся, как в зеркало. «А сегодня с утра все такое серое и мрачное! – думала Изора. – И моя душа тоже. Да и как знать, существует ли она – душа – на самом деле. Когда человек умирает, после него ничего не остается, я уверена. Хотя моя кормилица утверждала обратное. По вечерам она любила рассказывать, что, когда была совсем маленькой, видела привидения. Но теперь я в такие сказки не верю».

Она представила, на что это могло бы быть похоже, – возможно, потому что отчаянно нуждалась в знамении свыше. В детстве Изора, замирая от страха и восторга, слушала мрачные легенды, коих знала во множестве ее кормилица Югетта.

Существовало поверье, что в лесах северной Вандеи когда-то родилась фея Мелюзина, да и развалины страшной башни замка Тиффож, некогда служившей жилищем кровавому Жилю де Рэ, тоже находились неподалеку. Ужасные преступления этого человека, соратника Жанны дʼАрк, вошли в историю.

– Он убаюкивал на коленях маленьких мальчиков, а потом убивал их, – вещала Югетта своим низким, хрипловатым голосом. – То был дьявол в человеческом обличье, не знавший жалости людоед! Те, кто бродит среди руин Тиффожа по ночам, до сих пор слышат крики и отчаянные призывы несчастных!

Изора вздрогнула, заново переживая детские страхи. Она словно бы перенеслась в прошлое, в темную комнату, освещенную угасающими в очаге углями, с окороком и связками чеснока и лука, свисающими с почерневших от копоти потолочных балок, увидела перед собой круглое лицо кормилицы с красными щеками и ее бледно-зеленые, слегка навыкате глаза.

Невзирая на страшные сказки вместо колыбельных и бедную обстановку дома, в котором редко убирали, – лучше, чем с Югеттой, Изоре не жилось никогда.

– Довольно этих игр в молчанку! – неожиданно вспыхнула Клотильда де Ренье. – Изора, о каких еще глупостях ты грезишь? Я по своей доброте соизволила тебя принять, и что же? Стоишь с отсутствующим видом, задрав нос! Строишь из себя гордячку, в то время как я терпеливо жду, когда ты извинишься передо мной за свое непозволительное поведение!

– Я думала о Жиле де Рэ, мадам! – призналась девушка. – Говорят, матери детей, которых он замучил, плакали возле его костра. Не от радости – от горя.

– Ушам своим не верю! Ты что же, надо мной издеваешься? Как ты смеешь упоминать порождение Сатаны здесь, в моем доме?

– Я не нарочно, мадам, прошу меня простить. Я почему-то вспомнила свою кормилицу Югетту.

– Твоей матери не следовало отдавать тебя этой женщине! Но сделанного не вернешь… Так ты объяснишь мне, в конце концов, какая муха тебя укусила? Я прочту телеграмму, которую получила от Понтонье: «Дорогая Клотильда. Изора Мийе покинула школу. Не планирует возвращаться. Вздохнули свободно. Она уволена». При всей своей скупости они потратились на такое длинное послание! Что происходит, Изора? Можешь без опаски мне рассказать. Я – твоя крестная, я выбрала для тебя имя и купила тебе вуалетку и платье на первое причастие. Хорошо же ты благодаришь меня за то внимание, которое я оказывала тебе с рождения! Это меня ужасно – да-да, ужасно – огорчает!

Жалобам графини, казалось, не будет конца. Болтливая от природы, она растягивала любой спор или ссору до тех пор, пока ей самой не надоест. Изора только кивала в ответ – поток упреков оставлял ее равнодушной.

Странное поведение крестницы в конце концов встревожило Клотильду де Ренье, и взгляд ее карих глаз смягчился. Каштановые волосы, подстриженные по последней парижской моде, обрамляли ее лицо с правильными чертами; это была довольно красивая женщина тридцати девяти лет.

– Может быть, у тебя возникли проблемы с мсье Понтонье, Изора? – спросила она. – Ты понимаешь, неприятности какого рода я имею в виду… Некоторые мужчины позволяют себе шокирующие выходки, особенно с молоденькими девушками. Я знаю, Ги Понтонье – неисправимый ловелас!

15

Святая покровительница углекопов.