Страница 7 из 9
– Значит, ночь на 1 сентября я проведу в твоей резиденции. Это будет (он достал мобильный и высветил на экране календарь) тринадцатая ночь, между прочим, не считая сегодняшней. Забавно.
– Ты стал суеверен?
– Нет, просто констатирую: будет тринадцатая ночь. Не четырнадцатая и не двенадцатая. Забудь. Основное ведь будет происходить утром и днем, а не ночью.
– Так и назовем нашу операцию – «Тринадцатая ночь». Шучу. На, изучи вот это, – Лукин протянул Пронину файл с какими-то материалами. – Здесь о том, что происходило в Беслане за последние три года. Чтобы лучше понимал, зачем мы все это затеваем. С тебя подробная справка о том, чем ты сейчас занимаешься. Во зло не использую, все останется между нами. Ты ведь в этом не сомневаешься?
«Я разве уже согласился с тем, что он меня подменит? Ему надо зачем-то вырваться на сутки в Питер, – укрепился в догадке Пронин. – Тут что-то личное. Может, с бабой хочет встретиться, мне-то какое дело? Не автомат же он. Хочет сидеть у меня дома – пусть сидит. Не вижу больших проблем».
– Я не сомневаюсь, Влад.
– Тогда за тобой справка: бизнес, партнеры, соседи и так далее. Срок – к следующей пятнице. Мне пора, а с тобой еще хотел поговорить Петрович. У него своя тема.
Перед расставанием Лукин обнял Пронина с теплотой, которую он не особенно демонстрировал во время их разговора.
Когда он удалился, в комнату вошел Петрович.
Глава третья,
повествующая о не очень типичной представительнице очень древней профессии
Отделение милиции Прибрежного района Санкт-Петербурга представляло собой облупленное советской постройки здание в три этажа, окруженное могучим чугунным частоколом. Въезд на территорию преграждал допотопный шлагбаум с металлической болванкой в качестве отвеса. Здесь же у входа – бюро пропусков, а проще – деревянная будка, в глубине которой обитал милиционер. Впрочем, вход, в отличие от въезда, был свободным – за исключением тех известных случаев, когда у посетителя просто нельзя не спросить, к кому он идет, и не завернуть его независимо от ответа.
Кабинет начальника криминальной милиции Прибрежного РОВД находился на втором этаже, окнами во двор. Маленькая комната, в которой пяти-шести посетителям уже было бы тесновато. Это как раз и устраивало Владимира Ильича Найденова. Он здесь расположился «временно», когда на этаже руководителей затеяли ремонт, но после окончания ремонта возвращаться в прежний просторный кабинет не пожелал, а точнее, поленился. На столе хотя и не под рукой – компьютер, который хозяину без особой надобности, за спиной – металлический шкафообразный сейф. На полу под окном внавалку лежали какие-то вещи – рюкзак, коробки, спецовка, свернутый кольцом шнур, кажется, монитор, еще что-то, принимавшееся посетителями за вещдоки.
В предрассветный час 1 сентября Владимир Ильич дремал в положении, известном любому ночному дежурному, вынужденному отдыхать прямо за рабочим столом: положив голову на ладони. Он освободился от дел только под утро.
Во двор РОВД уверенным шагом прошла молодая девушка. Показала дежурному милиционеру красные корочки с тиснением «Пресса»:
– Я к Найденову.
Дежурный проводил ее удивленным взглядом и набрал номер начальника криминальной милиции. Владимир Ильич, оторвав голову от рук, посмотрел на часы.
– К вам посетительница, товарищ подполковник. Из прессы.
– Из какой еще прессы? В семь утра? Да какого ж…
Его возмущенную тираду прервал настойчивый стук в дверь. На пороге показалась тоненькая фигурка в белом костюме с сумкой через плечо. Ранняя посетительница и не думала оправдываться. Она возмущенно и требовательно смотрела на подполковника.
– Как это понимать, Владимир Ильич?
– А, это вы, Оксана…
– Это я. Та самая дура, которой уже две недели крутят здесь динамо. И я хочу узнать почему.
Имя журналистки Оксаны Притулы было широко известно, и не только в Санкт-Петербурге. Тот, кто ее не читал, наверняка видел по телевизору или слушал по радио. Специальный корреспондент вечерней газеты «Белые ночи» Притула входила в президентский пул, более того, принадлежала к пяти-шести журналистам, которых президент Лукин особо выделял. Отвечая на ее вопросы на пресс-конференциях, он не упускал случая назвать ее по имени: «Видите ли, Оксана…» или «Не могу, Оксана, с вами согласиться…»; увидев ее среди коллег по перу, приветливо кивал головой. Вряд ли это объяснялось признанием ее творческих достоинств. Так сложилось. Землячка, юное, серьезное лицо. Вполне достаточно, чтобы государственный деятель захотел оказывать легкое покровительство девушке, делавшей первые – и успешные – шаги в профессии.
Окончив журфак питерского госуниверситета, Притула быстро стала парламентским корреспондентом во влиятельной вечерней газете. Последние два года она освещала деятельность президента России. За рубеж с Лукиным от «Белых ночей» чаще ездил другой человек, замредактора Леонович, знавший Владислава Владиславовича с начала 1990-х, но две-три заграничные поездки в год и Оксане выпадали. Зато передвижения президента по стране она освещала монопольно. Считалось, что к своим 26 годам Притула сделала завидную карьеру.
Ну не сон ли это? В своих поездках Оксана общалась с известными людьми, до которых в обычной жизни не дотянуться. В свите президента все они уходили в тень, становились статистами в театре одного актера. Каждого вплоть до вице-премьера можно было взять за пуговицу, предложить ему прокомментировать итоги поездки, и он, как школьник, диктовал, тщательно подбирая слова. Притуле оставалось отстучать текст на ноутбуке, послать в редакцию, и материал непременно в тот же вечер стоял на полосе – любой другой снимали, а ему место находилось. Когда случалась перестановка в руководстве страны, редакционное начальство сбивалось с ног: где Притула? «Оксаночка, милая, дозвонись до кого-нибудь в Кремле, узнай, что там да как!» Она публиковалась чуть ли не ежедневно, ее материалы отмечались на редакционных летучках, анонсировались по радио и телевидению, ее звали на ток-шоу. Чего еще желать в 26 лет?
Но в разгар этого праздника жизни Оксана вдруг стала испытывать смутное беспокойство. Непонятно… Откуда эти приступы недовольства собой? Это странное ощущение: то, чем она занимается, никому не нужно. Она работает на износ, все материалы – в номер, постоянные перелеты и переезды. А что на выходе? Президент туда, президент сюда, этого сняли, того назначили. Кто ее читает, кроме чиновников и выпускающих редакторов? Оксана вдруг обнаружила, что теряет способность писать что-либо, кроме официоза. Раз попробовала, другой – не получается, с третьей фразы в материал вылезают Лукин, парламент, оппозиция, Кремль. Ей стало не по себе: «Скоро совсем отупею».
Разве такой она была в университете? Притула первой среди своих сокурсников удостоилась полосы в крупной газете. Она написала репортаж из женской колонии, который наделал тогда шороху. Студенткой Оксана бралась за разные темы, и ее заметки не залеживались в редакциях.
Так что же случилось с ней – такой успешной, быстро шагающей по ступенькам карьеры и известности? В вечерке был человек, чьим мнением она особенно дорожила: Михаил Аронович Сточный – ответственный секретарь «Белых ночей». Когда-то давно один шутник окрестил его Водосточным, и это прозвище прижилось. Михаил Аронович работал в своей должности уже лет пятнадцать, через его редакторские руки прошли все лучшие перья Питера последних лет.
Сточный не удивился, когда Притула завела этот разговор, словно давно его ждал.
– Политика, Оксаночка, многих уже на моей памяти перемолола. Скучно, наверное, в молодые-то годы из пустого в порожнее: Лукин – Задрюкин. Я помню, какой ты пришла к нам. Твой материал о женской колонии помню («Надо же, восемь лет прошло», – удивилась Притула). Мы с главным тогда решили: эту девушку надо брать в штат. А что сейчас? Ты же не хочешь уподобиться этим жутким политизированным бабам, которые километрами гонят свою «аналитику»? Одну от другой не отличишь. Акулы пера! Вот… (Михаил Аронович ткнул пальцем в лежавший перед ним на столе снимок; на нем были изображены юноша и девушка, танцевавшие вальс в осеннем лесу.) Попроси их сделать душевную подпись – не смогут. Пары нормальных строк не сочинят. А туда же – «политические обозреватели»…