Любить не обязуйся…

В какое-то мгновение меня просто уносит, и я расцепляю руки, они просто опускаются плетьми и ноги соскальзывают с торса, но Алекс подхватывает их. Мы встречаемся взглядами. По его лицу так же стекает вода, тёмные глаза в обрамление чёрных ресниц кажется мне чарующими.

Ни говоря, ни слова Алекс впивается в мои губы диким поцелуем. А я чувствую себя полностью опустошённой, одним словом меня растерзали, и осталось время на добивание.

Время шло неумолимо быстро. И, как известно время уносит не только воспоминания.

Моё спокойствие и мысленное забытье нарушил отец. Поздним звонком он ошеломил меня. Изначально накричав, пригрозил, что в случае моей непокорности его решению он вернёт меня обратно в Сиэтл и посадит дома, лишив даже средств связи. В тот миг я испугалась, так сильно, что несколько минут просто не могла вымолвить ни слова, а отец наседал вновь и вновь.

«Покорность» была в следующем: никогда, не при каких обстоятельствах я не должна видеть Алекса. Сначала я не поняла про кого он говорит, ведь называл он Алекса – Марком, я, было, хотела объяснить, но мой отец просто не дал мне и слова вставить.

Отец не просто кричал, он буквально рычал на меня. Никогда, никогда раньше папа не повышал на меня голос. Не накричал даже тогда, когда меня пьяную волочил на себе Крис, мне было шестнадцать… Был крайне недоволен, но не накричал, даже не наказал. Провёл душещипательную беседу на тему вреда алкоголю, правда, на утро. За меня всегда отдувался Крис, видимо получать за мою проделку пришлось тоже ему.

– Никогда, слышишь, никогда не смей даже помыслить вспомнить этого гадёныша! Слышишь меня?! – кричал отец по ту сторону эфира.

– Папа, да ты о чём? Какой Марк? Я не зна …

И тут мне популярно объяснили, кто такой Алекс и что он из себя представляет. Марк Райдерн, сын Тома Райдерна, человека который несколько десятков лет назад чуть было, не лишил нас всех жизни. Я не помню всего этого, хотя происходило всё это на моих глазах. Была перестрелка и одного из охранников убили, он упал прямо перед моими ногами. Мама говорила, что я долго плакала, меня даже водили к психиатру, но это было очень и очень давно. Том и мама были знакомы с детства, как оказалось сразу после моего рождения, он активизировался и стал преследовать её. Как минимум, так сказали мне. Сначала просто говорил о своей воспылавшей любви, потом и вовсе озверел и попытался выкрасть её. Мама не отвечала взаимностью, и папе ничего не говорила, возможно, это была ошибка. Как только отец узнал, он пытался с ним связаться. Всё это вылилось в угрозы, что с одной стороны, что с другой и в конечном итоге Том попытался стереть нас с лица земли. Ничего не вышло и я этого уже не помню, но отец каждый раз содрогается от одного только имени этого человека, это я поняла по голосу.

Могла ли я возненавидеть Алекса в одночасье за поступок его отца?! Я не знаю, он оставил о себе только хорошие воспоминания. Разве дети должны отвечать за поступки своих родителей, я думаю, что нет. Только вот если он знал, кто я и так и не раскрыл своего имени, зачем был весь этот фарс? Что он хотел от меня, зачем всё это было нужно. Много вопросов, нераскрытые ответы, новые подробности. От потока информации я долго не могла заснуть. Всё думала и думала о нём, что делала, как говорил – это не было похоже на издёвку, хотя, может быть отчасти.

Успокоила отца, сказав ему правду. Я и сама не хотела видеть Алекса, мой внутренний барьер как оказалось, стал не только моим.

В тот вечер я навсегда уяснила одну простую истину – не верь своим глазам, ушам и мыслям, лучше ничему не верь! Переводить тот факт, что меня гнусным образом обманывали, был выше моих сил. Зачем Алексу представляться, кем бы то ни было ещё? Для чего? Опорочить наше имя? Так ничего не изменилось, даже в газете ни было, ни строчки обо мне, хотя «писаки» могли бы разукрасить всё то, что он со мной вытворял, но не было ничего.

Я думала о нём. Вся эта ситуация просто вынуждала меня вспоминать и анализировать, но ничего подозрительного вспомнить так и не смогла, я даже видела карточку которой он расплачивался тогда в пабе, она была оформлена на Алекса! Я точно помню… Уверовав себя и родителя в том, что это человек исчез из моей жизни, выдохнула, настроилась жить дальше, не вспоминая ни о чём.

Нужно признать после разговора с отцом, я так и не осознала случившегося, просто сработала защитная реакция и я попыталась отречься от всего....

– Фиби…

Смотрю в даль, словно не чувствуя прикосновения пальцев на моей щеке. Сегодня, так же как и завтра может произойти всё что угодно и мы не знаем, что конкретно может случиться. Упадёт метеорит или случится глобальное потепление или, например человек, таивший в себе признание в любви годы, вдруг решил пробудиться. В самый не подходящий для этого момент, да и может быть в таком случае момент, так называемый «именно тот момент».

– Фиби…– ещё более «тусклым» голосом произнес Питер. – Я понимаю, что зря всё это начал и… – И его голос прервался.

Каждая девушка мечтает о большой и светлой любви, но получается мелкая и мутная. Со мной именно так и случалось. Питер мог бы подарит мне заботу, ласку и теплоту объятий, вечную поддержку, тихий и уютный уголок на краю света. И любая другая бы растеклась лужицей у его ног, но я вижу в нём только друга. Сильное и мужественное плечо мужчины, который навсегда останется другом. И дело даже не в страсти, не во влечение, которого нет, дело во мне, я смотрю на него так же тепло, как и на родного брата. Питер никогда не будет для меня чем-то большим и самое страшное, что это он тоже понимает.

Страшно смотреть в глаза человека и понимать, что теряешь его, только потому, что он возможно никогда не простит мой отказ, а если простит, то я не смогу нести эту тяжбу. Я знала, что Питер испытывает ко мне искренние и тёплые чувства, но было легче предполагать это, а не слышать из самих уст. Отказ обиден и унизительный даже в тех случаях, если ты о нём знаешь заблаговременно.

– Я всё прекрасно понимаю, – Набравшись сил, произносит Питер. – Алекс – красавчик и всё такое… но…

– Я не хочу об этом. – Резко сама того не ожидая выпаливаю я.

Как много раз я рвала и жгла мосты, так много, что знаю, как ужалить, а как прижечь, но сейчас не хочу. Сделать это деликатно… но, увы, это едва ли возможно.

– Он обидел тебя?! – Очень участливо произносит Питер.

Мы в том же парке, по которому я шла однажды вечером вместе с Алексом или как там его называл отец… кажется Марком. Хотя какая уже разница наши жизни уже не пересекутся, я этого не хочу.

– Нет. – Искренне отвечаю я.

Впервые за двадцать минут посмотрела на Питера, и он тут же улыбнулся.

– Не хочу, чтобы эти обстоятельства душили тебя. Я сказал это тебе для того чтобы ты знала, что есть на этом свете человек которому нужны ты, а не твои деньги, внешность и тому подобное. Просто знай, что есть я.

И даже зная, что он был искренен, я не смогла бы принять его чувства, внутри словно блок… Ни найдя ничего умного, я просто обняла его, прижалась так сильно, как только позволяло моё хрупкое тело. Мы просидели так несколько минут, а потом мне тихо шепнули на ухо:

– Ты уезжаешь завтра?

– Да.

Внезапно Питер отстранился, и в его глазах забегали смешинки.

– Опять после медицинского осмотра?

Нужно признать. Что надо мной смеялись все, точнее все те, кто был в это посвящён. Мы привыкли приходить медицинские осмотры с детства, это всё со временем казалось так естественно, что я сама не замечая этого в одно и тоже время ходила в клинику.

– А как иначе. – С улыбкой ответила я. – Ну что, проводишь меня до машины?

– А как иначе!

Пока шли до машины, весело болтали, правда, камень с моей души так и не спал. Я чувствовала, что он тянет нашу дружбу, на дно. Хотя о чём я говорю, между мужчиной и женщиной дружбы быть не может.