Баронесса Изнанки

Похоже, магистр и пикси закончили сравнивать бег стрелок на своих приборах и пришли к какому-то выводу.

— Нам не имеет смысла убегать, — перевел дядя Саня. — Впереди — переправа через реку, очень опасно оказаться втянутыми в омут посредине реки. Сравнив данные двух цайтмессеров, можно ожидать десятичасовой воронки, не больше. А впереди, скорее всего, второй край «вороньего клина». Мы остановимся и переждем.

— Это колдовство, — сказал Бернар. — Они употребили слово «колдовство». Если уж переводите, так не бойтесь сказать все.

—Я, кажется, не вполне понял, — смутился русский фэйри.

— Его ученость выразил мнение, что против нас использовано колдовство, и Его милость с ним охотно согласился. Эта дорога еще вчера была чистая до самой Фермы-у-Воды. Торговцы по ней ездят уже двенадцать лет без охраны, и магистрат не планировал переносить дорогу в другое место. «Вороний клин» не встречается на равнине, нам хотят помешать.

— Там сзади... быстрое время? — шепотом спросила Анка. Мысленно она уже представила, как от соприкосновения с солнечным пузырем ее кожа сморщивается, прямо как на руке у Марии. Как выпадают волосы и зубы, со скрипом сгибается позвоночник, и девушка, спустя минуту, превращается в шамкающую, трясущуюся старуху.

Лучше уж сразу умереть!

Она надеялась, что Бернар ответит или переведет. Втайне она надеялась, что он хотя бы погладит ее по плечу, если уж боится при всех обнять, но парень не отреагировал. Дядя Саня перевел вопрос, и королевский поверенный с готовностью пропел в ответ.

— Нет, это время, напротив, медленное. Однако в такие омуты попадать не менее опасно. Его милость говорит, что сейчас мы наблюдаем день, которому несколько недель или несколько лет. Судя по размеру деревьев, это очень медленное время.

Деревья как деревья. Граница почти догнала грохочущую карету. За гранью света, по ту сторону, словно в кривом, затуманенном зеркале Младшая различала самые обычные орешины, яблони и рябинки. Необычным было то, что взрослые, невообразимо старые деревья, росшие вокруг дороги, сомкнувшие кроны над головой, разом исчезали там, где подползала кромка дня. И сама дорога, достаточно ровная, мощенная серым булыжником, за кромкой света превращалась в разбитую, покрытую лужами и корягами колею. Слева от колеи, за жидкой березовой рощицей, насколько хватало глаз, расстилалась вересковая пустошь, по ней вдали неслось стадо лошадей. Младшая перевела взгляд направо, разглядеть, что это там светится на холме, но тут ее словно подкинуло. Она снова обернулась влево, куда указывала Мария.

Лошади застыли в прыжке. Их было двадцать, а может и больше. Некоторые замерли, вскинув вверх лоснящиеся крупы, показав копыта и разметавшиеся хвосты, другие растянулись в прыжке, задрав шеи. Еще дальше терновник упрямо карабкался в небо, как и повсюду в Изнанке, ограничивая горизонт.

— Дикие пони, — перевел Саня слова милорда. — Раньше их было полно. Это очень древняя воронка. Таких больших табунов диких пони не встречали уже сотни лет.

— Я так поняла, что сотня лет здесь может означать и нашу тысячу, — хмыкнула Мария.

— Верно. А сейчас Его милость просил держаться как можно крепче и желательно закрыть глаза.

Анка зажмурилась, обхватив поручень под окном. Мария придерживала ее здоровой рукой, а с другой стороны — наконец-то, обнял Бернар. Однако ничего не происходило, только стало очень тихо, и Анка снова отважилась приоткрыть один глаз.

В метре от высекающих искры бронзовых ободьев задних колес пространство и время рвались на две части. Могучие ясени и дубы проваливались в пустоту, вслед за ними в черное ничто опрокидывалась накатанная булыжная дорога, звезды на небе гасли одна за другой, словно задуваемые гигантским ртом. Сиреневое северное сияние дергалось и опадало, словно проткнутый иглой воздушный шарик. Впрочем, может быть, Анке только показалось, что она видела границу разрыва, потому что в следующий миг со всех сторон хлынул ослепительный свет, и омут медленного времени проглотил карету вместе с путешественниками.

Анка щурилась от режущих, жарких лучей. Она еще ничего не успела разглядеть за окном, но мигом вспомнила свое тревожное пробуждение. Ничего хорошего этот радостный день им сулить не мог.

Потому что снаружи пахло смертью.

Мертвые брохи

Здесь пахло смертью. Я не заметил, откуда так разило, — оранжевое солнце лупило в глаза, — но я сразу же понял, что попадать нам сюда явно не следовало. Надо было рискнуть и попробовать удрать от воронки через реку или еще как-нибудь скрыться, но только не сюда. Тем не менее, хозяин кареты и наш любезный провожатый постановили иначе.

Очень жаль. Я видел, что дядя Саня тоже скептически отнесся к словам насчет колдовства, а Мария вообще готова была плеваться. Это оттого, что мы никак не могли вытравить в себе идиотские привычки, принесенные из Измененного мира. Фэйри Верхнего мира умели многое, но, даже сталкиваясь с ворожбой лицом к лицу, предпочитали себя обманывать, как это делают бестолковые обычные. Ведь то, что мы умеем, то, чему меня научили отец и мать, мы не считаем колдовством. Это звучное, колючее словечко придумали невежественные европейские дикари, чтобы оправдать миллионы сожженных ими знахарей и травниц. Мы умеем тянуть деревья, умеем говорить с малыми народцами, умеем прятаться в пустой комнате, но вызывать омуты времени... Это чересчур. В этом смысле не только я, но и старики оказались неподготовленными к Изнанке.

Плохо, что мы не попытались сбежать. Очень скоро нам всем пришлось в этом убедиться.

Кучеру удалось обуздать коней, карета ехала все медленнее и наконец остановилась. Мы отворили дверь. Ни следа каравана. Непонятно, куда забросило барона Ке с его свитой, исчезли егеря охраны, кроме троих, спрятавшихся в карете, исчезли повозки торговцев. Хотя для них все могло выглядеть с точностью до наоборот. Торговцы продолжали неспешное движение на ярмарку, а испарились, наоборот, мы. Цайтмессеры барона, почти наверняка, засекли бросок «вороньего клина», но они ничего не успели предпринять.

Нас вырвало из привычной Изнанки и зашвырнуло в доисторическую даль.

Под колесами стелилась дорога, но совсем не та, которую мы оставили пару минут назад. Ни следа от ровно уложенного камня, от столбов-указателей, от придорожных канавок для стока воды. Эта дорога скорее походила на заброшенный тракт для перегонки скота. Залежи пыли, сухой конский навоз, потрескавшаяся земля вокруг зловонных луж. И еще следы, глубоко впечатавшиеся в почву, — овец, собак, коров, и... ботинок с очень длинными носами. Доблестный пикси носил примерно такую же обувь, но на двенадцать размеров меньше. Кроме этих следов имелись еще и другие, похожие на следы огромной кошки. Они мне совсем не понравились. Мы переглянулись с дядей Саней и молча решили пока не пугать женщин. А потом я взглянул на сотни беспорядочных отпечатков более внимательно и заметил некую систему, которая совсем мне не понравилась. Я постеснялся дергать взрослых за рукав и навязывать свои предположения. Наверное, зря. Наверное, надо было оторвать их от бесцельных обсуждений, но я, как назло, снова забыл, что прошел Ритуал и теперь имею такое же право высказываться, как и они. Я промолчал, прошелся вдоль окон в коридорчике и после уже не сомневался.

Не так давно по этой дороге гнали связанных людей и скотину.

Дядя Саня хотел спрыгнуть, но милорд Фрестакиллоуокер его остановил. Он попросил ничего не предпринимать до тех пор, пока они с Его ученостью сверяются с картами. Фомор и обер-егерь шептались с самым потерянным видом. Мария, прищурив глаза от пыли, переходила от окна к окну и мрачно ругалась сквозь зубы. И было отчего ругаться.

В глубоком синем небе бултыхались два солнца, рыжее и золотистое, похожее на слегка приплющенный лимон. Они почти не давали тепла. Заслоняя оба светила, с сумасшедшей скоростью проносились рваные дождевые тучи. На загнутом вверх горизонте ветер поднимал пылевые смерчи, о крышу кареты то барабанили капли, то стучали мелкие ветки и листья. Здесь стояла то ли глубокая осень, то ли неуютная, сырая весна. Более паршивую погоду тяжело было представить, но погодой неприятности не ограничивались.