Карьер

Тихий шум веток в саду прервал его размышления, и, оглянувшись, он увидел в сумерках под вишнями знакомый силуэт подростка. Обрадовавшись, Агеев бросился навстречу и едва не вскрикнул от боли в ноге. Все-таки с его ногой следовало обращаться осторожнее.

— Пришел? Ну иди сюда, — тихо позвал он, сворачивая к хлеву.

— Я на минутку, — сказал Кисляков. — Что случилось?

— Пойдем, все расскажу.

Он пропустил Кислякова вперед и, еще оглядевшись по сторонам, прикрыл дверь хлева. Держась за верхние жерди перегородки, они добрались до низенькой двери сарайчика.

— Садись вот сюда. А я тут… Передали, значит, ребята?

— Передали. А я на станции был. Вчера же пакгауз сгорел. Ну, надо было кое-что уточнить. Так что случилось?

Чувствовалось по голосу, как Кисляков насторожился в ожидании его объяснений, и Агеев, не решаясь сразу приступить к главному, сообщил:

— Какой-то дядька мешок обуви привез. Ремонтировать. Сказал: от Волкова.

— Да, был такой разговор, — не сразу ответил Кисляков. — Уже что-нибудь готово?

— Три пары только. Больше не успел. Все-таки приходится остерегаться…

— Конечно. За военное имущество у них расстрел. Вон и в приказе написано, — тихо говорил Кисляков. — Хотя у них за всякую мелочь расстрел. Вчера на мосту повесили трех мужиков за мародерство. С разбитой машины скаты сняли. Хотя бы с немецкой, а то с советской. Вообще нужны они им были, эти скаты!..

— Ну, немцы все рассматривают как свое. Как военную добычу. По праву завоевателей, — сказал Агеев. — Слушай, а кто такой Ковешко, не знаешь?

— Работает какой-то тип в районной управе. С бумажками бегает.

— Не только с бумажками… Он что, местный?

— Да нет. Вроде до войны тут его не было. А что вы о нем спрашиваете?

— Приходил, — обронил Агеев и замолчал. Следовало, наверное, сказать о главном, и он не сразу собрался с духом. Но Кисляков уже почувствовал что-то и выжидательно притих в темноте. — Понимаешь, почему я прибегал к тебе? Тут что-то замышляется, — сказал Агеев. — Начальник полиции заставил меня дать подписку…

Кисляков встрепенулся, Агеев почувствовал это даже в темноте.

— Какую подписку?

— Подписку на сотрудничество. И этот Ковешко уже приходил с заданием — задержать кого-то из Березянки, кто придет спрашивать о Барановской. А Барановская моя неделю назад как уехала, так до сих пор нет. Не знаю, что и думать.

Кажется, он сказал за раз слишком много и умолк, ожидая, что скажет гость. Но Кисляков сопел в темноте, видно, думал, и Агеев подсказал:

— Мне кажется, надо доложить Волкову.

— Конечно, доложить, — скупо согласился Кисляков.

— И решить, как мне быть.

— Это конечно.

— Вообще я уже могу немного ходить и мог бы перебраться в другое место. Может, куда-нибудь в лес. Потому что… Потому что здесь…

— Я передам, — холодно перебил его Кисляков и поднялся. — Давайте, что отремонтировано, я заберу.

— Три пары сапог.

— Давайте.

Агеев пошарил в темноте под топчаном, вытащил связанные попарно сапоги. Кисляков забросил их за плечо.

— Так мне что, ждать? — спросил на прощание Агеев.

— Ну. Я свяжусь, передам.

В темноте на ощупь он проводил Кислякова через хлев, и тот, бросив на прощание «пока!», пошел тем же путем — тропкой вдоль огорода к оврагу, пока не скрылся в сгустившихся сумерках. Агеев постоял еще во дворе, повслушивался в тишину вечера. Все-таки дождь так и не собрался за день, но к ночи заметно похолодало, он содрогнулся от ветреной свежести и пошел в свой сарайчик.

Долгожданный разговор с Кисляковым его не успокоил и ничего не прояснил, опять надо было ждать, и сколько, кто скажет? За время этого ожидания могло произойти разное и, вполне вероятно, скверное. А самое скверное было в том, как Кисляков насторожился при его сообщении, будто переменился в разговоре и далее держался сухо, вроде недоверчиво даже. Впрочем, оно и понятно. Наверно, и сам Агеев в таком положении не слишком доверился бы человеку, давшему полиции подписку о сотрудничестве. Но ведь он не собирался сотрудничать и без утайки рассказал об этом. Правда, можно было подумать, что он признался по заданию полиции — чтобы своей мнимой откровенностью вызвать абсолютное к себе доверие. Поэтому не так просто поверить такому человеку. Наверно, подозрение тут естественно и правомерно, думал он, оправдывая то себя, то Кислякова. Но на душе от того не становилось легче.

Ту ночь он спал совсем плохо — часто просыпаясь под кожушком, вслушивался в непогожий шум ветра за щелястыми стенами. Ему все чудились осторожные, крадущиеся шаги и непонятные шорохи в этом шуме, и он думал: пришли от Волкова или вернулась хозяйка. Но его никто не тревожил и, полежав, он засыпал снова. Утром, встав на рассвете, первым делом попробовал входную дверь в кухню — та легко отворилась, значит, хозяйка не появилась. Поеживаясь от утренней прохлады, он запахнул свою телогрейку и, взяв дырявое ведро, пошел на огород накопать картошки.

Картошка у Барановской была хороша. Вся крупная, размером с кулак, она бы показалась объедением, если бы к ней был хлеб. Но хлеб у него кончился, он обходился без хлеба. Накопав полведра, подумал, что вроде хватит. Картошку тоже надо было экономить, ее у Барановской осталось всего сотки три на огороде. Съест всю, чем хозяйка будет кормиться зимой? Если только настанет для нее эта зима…

Оставив лопату в борозде, с ведром в руке он выбрался на тропинку и вдруг краем глаза заметил, как шевельнулась кухонная дверь, захлопнулась у него на глазах. Радостно подумав, что это хозяйка, Агеев скорым шагом, хромая, подошел к двери и, поставив ведро, вошел на кухню.

На скамье у порога возле окна, кутаясь в знакомый вязаный жакет, сидела Мария. Она не обернулась, когда он вошел, пригорюнясь, глядела в одну точку на полу, и он молча остановился сбоку, не зная, как начать разговор.

— Что-нибудь случилось? — наконец спросил он, не скрывая тревоги.

— Нет, нет! Я к тетке, — сказала Мария, пряча, однако, глаза, и он понял: случилось недоброе.

— Тетки нет…

Девушка вскинула заплаканные глаза.

— А где… она?

— Понимаешь, нет. Где-то пропала, — признался Агеев. — Один живу.

Мария уронила лицо в ладони и беззвучно заплакала.

— Так что случилось? — озадаченно спрашивал Агеев. — Что-нибудь скверное?

Скоро, однако, совладав с собой, Мария кончиками пальцев вытерла слезы, но продолжала молчать, и он в ожидании тихо присел напротив. Все-таки он хотел знать, что случилось.

— Понимаете… Понимаете, я думала, дома тетка Барановская, я немного знаю ее. В прошлом году познакомились, — вздыхая и медленно успокаиваясь, сказала Мария.

— Так, так. Ну, а дальше?

— А дальше?.. Что дальше? Жить мне у сестры невозможно. Не могу я… Понимаете? Я туда не вернусь.

«Вот так дела! — подумал Агеев. — Еще чего не хватало! Туда не вернешься, где же ты намерена остаться?»

— Тут, видишь ли, пока я один. Что стряслось с Барановской, просто не знаю. Пошла на три дня и пропала.

— Спрячьте меня в ее хате, — вдруг попросила Мария и почти умоляюще посмотрела на него.

— Спрятать? — кажется, он начал о чем-то догадываться. — Что, немцы? Полиция?

— Полиция, — тихо вымолвила Мария.

Тут следовало подумать. Конечно, ее надо спрятать, если по следу идет полиция, но весь вопрос — где? Если спрятать у него, то не поставит ли он тем самым под угрозу всю их конспирацию? Ведь полиция может пойти по ее следам и выйти на него самого. Да и только ли на него?

— Так. Кто знает, что ты побежала сюда?

— Никто.

— А сестра?

— Вера не знает. Из-за нее все и вышло. Полицай этот, Дрозденко, начал захаживать…

— Дрозденко? Начальник полиции?

— Начальник, да. К ней больше, к сестре. Раза четыре ночевал… А потом ко мне стал приставать, — пригорюнясь, рассказала Мария и замолчала.

— Так, так, — сказал Агеев, поняв уже многое, но, пожалуй, еще не все. Но и оттого, что понял, радости ему не прибавилось. — Ну, а ты что же? — спросил он, нахмурясь.