Родная кровь

Годы были бурные, лихие. Доперестраивались, довыступались, дошли до ручки. Заводы стояли, бандиты открыто разгуливали со стволами, законопослушное население учило блатной жаргон, а инженерно-технические работники прокладывали челночные маршруты, сменив портфели и папки на полосатые турецкие сумки. Неделин, назначенный на должность заместителя отдела ОБОП, обмыл капитанские звездочки и не слишком интересовался переменами в окружающем мире. Политика его не увлекала, с лидерами преступных группировок он не снюхался, коммерцией на стороне не занялся, крышевать всяких барыг-кооператоров считал делом зазорным. Зарплаты едва хватало на жизнь, зато совесть была чиста, и в будущее капитан смотрел спокойно и уверенно.

До того рокового дня, когда в подчинение к нему попал младший лейтенант Кудимов, отличавшийся по молодости лет кипучей энергией и высокой принципиальностью, привитой ему родителями-педагогами. Этот паренек, Глеб Кудимов, все никак не мог спокойно наблюдать за беспределом, установившимся в стране. Приспичило ему, видите ли, упечь за решетку одного бандюгу, лютовавшего на коммерческой ниве. Кличка его была Самсунг. Пытки, похищения, вымогательства – репертуар банды был не богат и не нов, однако приносил доходов куда больше, чем бизнес, поэтому империя Самсунга разрасталась как на дрожжах.

И вот однажды рэкетиры взяли в заложницы одну милую девушку, отец которой то ли не мог уплатить дань, то ли просто тянул время, надеясь на чудо. Его не произошло, чуда. Дочку упрямого бизнесмена посадили в подвал научно-исследовательского института, где арендовала помещения группировка. Ее там, разумеется, насиловали, мучили и всячески унижали, пока папаша торговался. Самсунга такая несговорчивость возмутила, и он поставил упрямца «на счетчик». Через три дня, когда сумма оброка возросла вдвое, отец девушки не придумал ничего лучшего, как обратиться в милицию.

Разобраться поручили Кудимову. Он взял в руки фото пропавшей и узнал в ней Веру Зозулич, в которую был влюблен, когда учился в школе. Горячий лейтенант потерял голову, кликнул дружков-оперов и поехал вызволять первую любовь. Там они навели такого шороху, что в институт пришлось вызывать не только дополнительный наряд и «скорую помощь», а еще и пожарных. Половина банды сбежала, половина – во главе с Самсунгом – попала в окружение и сложила оружие. Веру Зозулич нашли в подвале мертвой, со следами жестоких пыток. Самсунг нанял адвокатов и вышел на свободу через пару дней, сказавшись частным (и честным) предпринимателем, случайно оказавшимся на месте перестрелки. Вместо извинений, правда, он получил от Кудимова в морду. В комплекте с твердым обещанием отправить Самсунга на нары – в полном соответствии с бессмертным жегловским заветом «вор должен сидеть в тюрьме».

Не прошло и недели, как родителей младшего лейтенанта зарезали в подъезде неизвестные, прихватившие тощие кошельки покойных. Потом пришел черед брата Кудимова, а потом и его самого. Хоронили младшего лейтенанта без особых почестей и в закрытом гробу, потому что лица у него фактически не было.

Вспоминая ту историю, бывший капитан Неделин неоднократно приходил к выводу, что он, скорее всего, не сделал бы того, что сделал, если бы Самсунгу не вздумалось появиться на поминках, чтобы покуражиться там. Да, было бы расследование, которое постепенно увязло бы в бюрократическом болоте, были бы задержания и допросы, но капитан Неделин сумел бы удержаться в рамках закона, несмотря на гнев и отчаяние, охватившие его после ужасной смерти Кудимова и его семьи.

Но Самсунг не сдержался. И Неделин тоже не сдержался. Выпустил пять пуль в ненавистную фигуру в длинном расстегнутом пальто, позволяющем полюбоваться шикарным красным пиджаком. Кровь на этом пиджаке была не видна. А вот пистолет в руке Неделина заметили все. Он ведь не прятался. Выслушал издевательский тост бандита, достал табельное оружие и открыл огонь.

Пьян он не был. Две рюмки успел опрокинуть, и все. Но вид Самсунга и его подручных с ящиками заморского пойла, это его снисходительное «от нашего стола – вашему столу», его улыбочка, адресованная притихшему обществу, и, главное, уверенность в том, что никто пикнуть не посмеет, сделали свое дело. Капитан Неделин, что называется, вышел из себя. Потерял контроль над своим телом, над рукой, вскинувшей пистолет, над указательным пальцем, спустившим курок.

Потом жалел, конечно. Очень сильно жалел. Не о содеянном, а о том, что убил бандита так глупо, прилюдно. Нет чтобы выждать, подстеречь где-нибудь в укромном уголке и шлепнуть без всякой бравады. Дурацкий поступок. Покойный лейтенант, может, и порадовался у себя на небесах, но его начальнику пришлось отвечать здесь, на земле, где действуют законы не божеские, а человеческие, в кодексе уголовном прописанные.

И было следствие, с его СИЗО. И был суд. И этап. И зона. Все было. О таком не расскажешь, хотя оно всегда с тобой, в нервных окончаниях, в душе, в печенке. Зона досталась бывшему менту «красная», но и там свои понятия и заморочки имелись. Плюс к этому два месяца, проведенные в общей камере. Не приведи господь…

Если что и вынес Неделин из своей тюремной одиссеи, так это уверенность в том, что сломать любого можно, если не просто надавить как следует, а додавить до нужного предела. Он у всех разный. Вот у Егора Неделина запас прочности оказался больше, чем желание мучителей поставить его на колени. А другие сдавались – кто с боем, кто без. Часто это были большие, красивые, сильные с виду мужики, такие как Антон. Сначала держались, храбрились, хорохорились, а потом все, ломались. Кто обстирывал паханов, кто возле столовой шакалил, кто стучал начальству, а кто и чего хуже. Не хотелось вспоминать про это. И представлять себе сына за колючей проволокой тоже не хотелось. Что-то подсказывало Неделину: не из того теста сын слеплен, чтобы зачерстветь и не поддаться. Жесткая корка имеется, а внутри мякиш сплошной. Оно и понятно, без отца самые главные мальчишеские и юношеские годы прошли. Сидел тогда Неделин. А сын сидеть не будет. Ни за что.

Сложив вещи, зашел Неделин в кухню, где Лада и Катя сели ужинать. Без него. Его как бы уже не существовало. Третий лишний.

– Дамы, я уезжаю, – сказал он, не присаживаясь. – Когда вернусь, не знаю. Деньги у вас есть. Билеты, путевки тоже. Если быстро обернусь, куплю другой билет и прилечу.

– Не утруждай себя, – сказала Лада, кусая коврижку и стряхивая крошки с пальцев.

Катя посмотрела на отчима виновато, а на мать – опасливо. Ни словечка не сказала. Набрала в рот чаю и уставилась в стол.

– Ты же знаешь, Лада, – сказал Неделин, – я не развлекаться еду.

– Нам все равно, куда ты едешь. Скатертью дорога. Да, Кать?

Катя не то чтобы кивнула, но слегка дернула головой. И для матери постаралась, и для Неделина. Предпочла сохранять нейтралитет. То есть и нашим и вашим. Или ни нашим ни вашим.

– Я позвоню, – сказал Неделин, давая Ладе возможность пойти на компромисс, не потеряв лица.

Она этим не воспользовалась.

– Не надо, – бросила, жуя.

– Не буду, – согласился Неделин и вышел.

– Можешь вообще не возвращаться! – крикнула Лада ему в спину.

С надрывом. Похоже, начало доходить, что она перегнула палку. Но Неделину было уже все равно. Как получилось, так получилось. Там видно будет.

Подхватив сумку, он вышел из квартиры, которую так и не научился считать своей. И хорошо, что не научился.

Дверью не хлопнул, прикрыл расчетливым движением. И был таков.

3

Попутчики Неделину попались спокойные, тихие, трезвые, на две трети женского пола. Попил с ними чаю, поговорил о всякой всячине, расспросил между делом о Латунске и его окрестностях.

– Город вообще-то хороший, – сказала слегка увядшая женщина в ореоле пламенно-рыжих волос. – Но вообще-то к нам редко ездят.

– Почему? – вежливо удивился Неделин.

– Незачем, – охотно пояснила подруга рыжей, еще вполне молодая, но с седой шевелюрой, оформленной в виде классической бухгалтерской стрижки. – Хотя Латунск город замечательный, тихий, спокойный.