Страница 9 из 14
На рабочих местах так называемые капо определяли, в конечном счете, темп работы. Им подчинялись несколько бригадиров, и все вместе они фактически распоряжались жизнью и здоровьем на рабочих местах.
В связи с характером системы коррупция и мошенничество процветали среди лагерного актива, однако следует признать, что быть связующим звеном между заключенными и охранниками было трудной задачей. Те, кто входил в лагерный актив, должны были защищать заключенных, не обижая в то же время «расу господ». Случалось, что они в некоторых отношениях оказывались на побегушках у преступников, возможно, чтобы достичь преимуществ, которые они считали важными. Они балансировали по висячему канату – с риском для жизни. Есть какая-то убийственная ирония в том факте, что заключенные сами несли большую часть ответственности за поддержание ужасных условий в лагере. Немцы правильно рассчитали, что если условия существования будут достаточно мучительными и смертельно опасными, всегда найдется кто-то, кто для достижения личных преимуществ начнет прислуживать угнетателям. Особое жестокосердие проявляли члены актива из бывших уголовников.
Согласно большинству описаний лагерной жизни значительную роль в ней играли капо и Vorarbeiter (бригадир – нем.). Имеется множество примеров того, что эти бригадиры – из среды самих заключенных – не отставали от эсэсовцев по жестокости, и у многих на совести жизни огромного числа заключенных. В то же время, не следует забывать о том, что встречались и такие, кто завоевывал уважение, как начальников, так и подчиненных благодаря своей прямолинейной и принципиальной позиции, честности и пониманию» (25, с. 11–13.).
Ханс Каппелен пишет следующее:
«Как-то раз приказали явиться всем цыганам, и их всех увели. Их было много, однако насколько я помню, обратно вернулся только один из них, а он был жестоким капо. Его жестокость по отношению к таким же заключенным, как и он, спасла ему жизнь – на этот раз. Однако большинство капо не ушли от своей судьбы – рано или поздно они попадали в транспорт заключенных и тогда их убивали. Так случилось и с этим цыганом.
Когда нас переводили из одного лагеря в другой, то в новом лагере обычно уже ожидали прибытия жестоких капо. Несмотря на все старания СС, слухи о капо распространялись, и если капо удавалось пережить транспорт, то его сразу отправляли к праотцам в новом лагере. Эсэсовцы это конечно понимали, но я полагаю, что они рассуждали следующим образом: если он так слаб, что не может защититься от своих подчиненных, то это самый практичный способ от него избавиться. Не следует забывать, что капо нередко знали об эсэсовцах несколько больше, чем те считали нужным» (10, с. 130).
В другом месте Каппелен приводит описание деятельности капо:
«Условия гигиены были совершенно невозможными. Нельзя было раздеться и помыться. Все страдали от жажды. Попасть в туалет также было проблемой – только две дырки на четыре тысячи человек. Была постоянная очередь, и здесь капо также проявляли свою власть. Использование воды было запрещено. В первые дни нам раздали немного хлеба с маргарином. Однако большинство из нас не смогли съесть свои бутерброды – они не жевались. Жажда становилась все сильнее. Капо не замедлили воспользоваться случаем и стали разносить кружки с водой в обмен на пайку хлеба. За половину пайки хлеба давали полкружки воды. Это они называли «организацией». Так капо получали дополнительные порции хлеба для себя и своих друзей. Ведь им тоже полагалась всего одна пайка» (10, с. 192).
Лисе Бёрсум пишет следующее:
«Нашу Stubenälteste (дневальную, нем.) звали Ханси. Она была австрийкой и работала в концлагере очень давно. За это время она очень ожесточилась. Она была мощная женщина, и мы ужасно боялись ее на линейке и в бараке. Она постоянно тиранила нас вместе со своими помощниками. У нее был очень громкий голос, и она постоянно орала. Она научилась бить заключенных и колотила всех, кто ее не слушался. Собственно говоря, она постоянно кого-то колотила… Иногда она держала речи перед новичками – становилась на табуретку, рассказывала историю лагеря, о том, как лагерные ветераны строили бараки и дома для эсэсовцев, прокладывали улицы, как они своими руками возводили кирпичную кладку. Им тогда даже спину не давали выпрямить, ибо на них сыпались удары палками. Они голодали, мерзли и страдали. Она говорила, что теперь в лагере все выглядит красиво, и нам следует вести себя примерно и слушаться. Ханси казалась нам совершенно невыносимой, однако она была типичным представителем лагерного актива. Таких, как Ханси, в лагере было немало. Позднее у нас была дневальная по имени Релли, которая рассказала нам, что познакомилась с Ханси в тюрьме и полюбила ее за то, что Ханси часто рисковала своей жизнью ради других» (9, с. 82–83).
Последнее, наверняка, правда, ибо похожие описания можно найти во многих воспоминаниях бывших заключенных. Некоторым членам лагерного актива удавалось устоять и не воспринять идеологию охранников, но многие сдавались, когда условия становились тяжелыми. Сопротивляемость идеологии охранников находилась, по всей видимости, в довольно сильной зависимости от прошлой жизни заключенных. Особенно важны были две вещи – во-первых, социальное происхождение и, во-вторых, степень политического сознания. Что касается немцев в концентрационных лагерях, то особенно подверженной была та часть среднего класса, которая не обладала политическим сознанием или обладала им в очень незначительной степени. Мы упоминаем здесь это для создания полноты картины, хотя строго говоря, такие наблюдения не входят в поставленную нами задачу – обрисовать ощутимое воздействие концлагеря на заключенных.
Человек-скелет
Перед нами конечный продукт, речь больше уже не идет о регрессии, об эгоизме или восприятии идеологии охранников. Речь идет о человеке на грани между жизнью и смертью, и как он себя ведет в такой ситуации. В данном случае уже нет различия между придирчивым анализом и осторожными формулировками.
Профессор Герберт А. Блох излагает свою беседу с хорошо образованной англичанкой. В своей прежней жизни она была известна щедростью и гуманитарными интересами. Вот что она рассказывает о пребывании в концентрационном лагере:
«Я решила, что должна выжить любой ценой, и больше ничего не играло для меня никакой роли. Чтобы выжить, я могла украсть у мужа и у ребенка, у родителей и друзей. С тихим и диким рычанием я приучила себя каждый день использовать все мои силы, каждое волокно моего тела, чтобы делать то, что способствует достижению моей цели. Каждый день я ставила перед собой новую цель или продолжала осуществление вчерашней цели. Цели эти были – украсть свитер или подраться из-за одеяла, украсть набор нижнего белья, который я страстно хотела заполучить, или лишнюю булочку к супу. Я все время ставила перед собой какую-то цель, чтобы выжить. Я держалась поближе к тем, кто был сильно истощен и слишком слаб, чтобы съесть свой жалкий паек эрзац-кофе или супа. Вместо того, чтобы уговорить их поесть ради сохранения сил, я спешно отбирала у них еду и заглатывала ее, если они только делали малейший намек на то, что для них это слишком большое усилие. Я считала, что день прошел даром, и огорчалась, если мне не удавалось сделать что-либо для осуществления моего безумного желания остаться в живых. Таким образом, мне удалось выжить, и для меня цель жизни состояла как раз в том, чтобы найти средства для этого» (6, с. 338).
Ойген Когон приводит еще один пример того, до чего может довести человека очень сильный голод. Речь идет о лагере, в котором продовольственное снабжение было совершенно недостаточным:
«Возникшая во время раздачи пищи привычка поведения показывает, какие варварские методы вызывали условия лагеря: если в палатке кто-то умирал, то это скрывалось. Двое других брали его под руки, взваливали на спину и тащили к раздаче хлеба. Там «помощники» получали пайку умершего. А труп бросали на плацу» (22).