Страница 23 из 27
Бабушкины истории были тем наследством, которое она хотела передать нам в неприкосновенности.
«За твои сто двадцать лет, бабушка!» – пожелали мы ей на ее последнем дне рождения.
«Сто двадцать лет? – переспросила она. – А зачем мне столько?»
«Чтобы быть нашим Моисеем. Жить и передавать нам свое прошлое, свою мудрость».
Дедушка предпочитал молчать. Он сидел в красном плюшевом кресле и рассеянно прислушивался к словам жены. Когда дело доходило до смешной истории, он улыбался или горестно покачивал головой, но продолжал молчать. Так он отстранял от себя шум города, чтобы слышать плеск морской волны о камень набережной.
– Дедушка!
Он не слышит.
– Дедушка!
Возвращается из страны грез ко мне.
– Что, детка?
Смотрит на меня ласково.
– А как вы жили с мусульманами там, в Марокко?
– Хорошо, детка, жили.
– Евреи дружили с мусульманами?
Похоже, мой вопрос его удивил.
– Конечно, мы были как братья.
– А с кем вы больше дружили, с марокканскими французами или с мусульманами?
– Французы не марокканцы. Они приезжали, чтобы заработать денег. А евреи и мусульмане – марокканцы. Мы все там родились.
Последние слова он произнес с улыбкой, так это было ясно и просто.
– И все-таки евреи и мусульмане – враги.
Дедушка ненадолго задумался.
– В Израиле они враги. Но там другие мусульмане. А у нас совсем другая история.
Он ищет убедительный довод, чтобы показать разницу.
– Мы друзья, мы вместе росли.
– Мама говорила, что она училась во французской школе.
Дедушка вздохнул.
– Французы построили школы для своих детей, и евреи захотели учить в них своих, чтобы… Чтобы быть в большом свете, вот зачем! И мы тоже. Как все, так и мы. Но французы нас никогда не любили. Мы им были нужны, чтобы работать с арабами.
– А почему мы тогда уехали?
Вопрос причиняет дедушке боль, я чувствую, что сыплю соль на рану. Он замолкает, думает, потом садится поглубже в кресло и начинает смотреть в окно. Я жду, но я жду напрасно. Он забыл обо мне, забыл о моем вопросе. Нет, вернее, он забыл ответ. Обычно, когда дед уходит в страну грез, мы его не трогаем, встаем и не мешаем ему там странствовать. Но сейчас мне нужен ответ, и я не даю ему возможности уплыть к другим берегам.
– Дедушка!
Он смотрит на меня так, словно только что увидел.
– Что, малыш?
– Ты мне не ответил. Почему мы уехали из Марокко?
Он разводит руками, показывая, что сам в недоумении.
– Не знаю. Думаю, что испугались. Война в Алжире… Там убивали и французов, и евреев. Испугались, что и у нас может случиться то же. Мы уехали. Мы их обидели.
– Обидели?
– Они говорили нам: «Не бойтесь, мы не такие, как алжирцы». И это правда, они не такие. А мы не поверили и испугались. Даже король пытался нас успокоить.
– А короля вы вправду любили?
Дедушка хмурит брови, давая мне понять, как нелеп мой вопрос.
– Что значит – вправду? Это же наш король!
Он погружается в раздумье, потом возвращается и говорит, понизив голос, словно доверяя мне тайну:
– Когда его отец, Мухаммед V, умирал, мир теперь его праху, мы очень, очень боялись. Ходили слухи, что после того, как он уйдет в мир иной, завистники набросятся на евреев, будут их грабить и убивать. Мы тогда заперлись у себя в домах. История нас научила, что новые короли часто поднимаются на трон, попирая головы евреев. Но когда Мухаммед V умер, его сын, Хасан II, объявил в своей речи: «Ничего не бойтесь. Мой отец на смертном одре сказал мне: “Береги евреев нашей страны. Они наши подданные. Они наше богатство”». Мы все тогда плакали, были тронуты, что король так сказал о нас. Его слова нас утешили, нам стало стыдно, что мы усомнились в своих братьях. Но прошло несколько лет, и страх снова к нам вернулся, и мы тогда побежали. История нас ничему не учит. Даже в Торе об этом сказано. Мы народ жестоковыйный.
Я оставил дедушку странствовать в стране грез. Меня ждал Мунир. Мой исторический брат, подданный нашего короля, собрат по бегству.
4. Разлука
Рафаэль
Мы собрались переезжать. Новость обрушилась на нас с Жюльеном неожиданно, и мы расстроились.
Зато мама была очень довольна и без конца смотрела квартиры. Вечером она отчитывалась перед папой. Нас с братом мучили два вопроса: будем ли мы жить в том же квартале? Будем ли ходить в ту же школу?
Почти все еврейские семьи уже успели переехать из этого квартала в центр Виллербана. После большого притока эмигрантов-алжирцев – пье-нуаров, харки[21], евреев из Алжира – количество ссор и стычек в квартале увеличилось. Дома переполнились жильцами, окрестные улицы и дворы почти не убирались, можно было подумать, что ты оказался в стране третьего мира, где никто не заботится о своих обитателях. И тогда все, кто мог, не колеблясь, стали переезжать. Перемещение неизбежное и постоянное. Стадное чувство у нас сильно развито, мы не смогли ему противостоять.
Поначалу евреи с мусульманами продолжали жить вместе, встречались по утрам на улице, ходили друг к другу в гости, дружили, как привыкли на родине, держались вместе, дорожа поддержкой друг друга среди чужаков. Евреи и арабы держались друг за друга, чувствуя свое родство в общем неблагополучии. Ощущение чужеродности, трудности приживания к непривычным условиям сближали их. На поверхностный взгляд, жизнь текла без особых сложностей. В домах привычно пахло пловом с пряностями, слышались смех и гортанная речь. По вечерам в пятницу мужчины собирались у подъездов, желая потолковать, посмеяться, поиграть в карты. Но на деле все было не так-то просто.
Для евреев квартал Оливье-де-Серр был всего-навсего пересадочной станцией. Шлюзом. Перевалочным пунктом. Лагерем, раскинутым перед тем, как идти на приступ Франции. Они задерживались здесь на несколько месяцев, боясь упустить свой шанс встроиться в новую жизнь. Не желая застрять навсегда в гетто, в плену традиций, утратив возможность стать настоящими французами.
Мои родители никак не могли понять, почему их друзья, алжирские евреи, так ядовито говорят об арабах. Но в споры никогда не вступали. «Это их дело. У них все по-своему», – как-то сказал папа. Сами они чувствовали себя марокканцами, у них увлажнялись глаза, когда на экране или в газетах появлялся Хасан II, когда они могли поговорить с земляком, какой бы веры он ни был.
Злоба наших единоверцев алжирцев по отношению к арабам и нелюбовь к ним арабов были едкой кислотой, что подспудно текла и разъедала сердца. Алжирская война не кончилась, она все еще требовала жертв.
– Знаешь, на что это все похоже? – спросил как-то отец у своего приятеля. – На болото. Люди надеются из него выбраться, шагая по головам тех, кого винят в своей беде. Французы, недовольные поражением, топят пье-нуаров, пье-нуары – евреев и арабов. Евреи топчут алжирцев, арабы – харки. Результат? Утонут все.
– А мы тоже топим арабов? – решился я спросить.
Меня так волновала эта тема, что я нарушил непререкаемое правило, установленное отцом: никогда не вмешиваться в разговоры взрослых. Я ждал выговора, но, к моему удивлению, отец посмотрел на меня с любопытством.
– Мы? Мы марокканцы. У нас нет никаких причин злобиться против мусульман нашей страны. А вот здесь нам сложнее.
– Почему сложнее?
– Здесь мы связаны с общиной, а значит, должны быть согласны с другими евреями, хотя у нас могут быть иные взгляды и представления. На протяжении долгих веков мы жили с арабами в дружбе и в конце концов стали на них похожи. По сути, евреи Марокко, Алжира и Туниса отличаются друг от друга так же, как отличаются мусульмане этих стран. Я уверен, что различий между сефардами и ашкеназами[22] гораздо больше, чем между евреями и мусульманами.
21
Арабы и берберы, поступившие на службу во французскую армию.
22
Сефарды – группа евреев, сформировавшаяся на Пиренейском полуострове. Ашкеназы – североевропейская группа евреев.