Дети декабря

– Мы! Не вы!

– Так вот, – прикуриваю новую сигарету, – если мы стремимся в Европу, то напомню, что одна из главных европейских ценностей – это терпимость, уважение к иному мнению, культуре, языку, право на альтернативную точку зрения…

– Ну так и уважайте нас! – кричит Игорь, дискутируя ломом, а я свой оставил дома. – Чего в Киев припёрся?

– Приехал, чтобы увидеть реальную картину. Не телевизионную.

– Сел на поезд и приехал, да?

– Нет, на автобусе. С антимайдановцами.

– С антимайдановцами? С теми, кто сейчас в Мариинском парке деревья рубит?

– Знаешь, я, вообще-то, сейчас в Мариинском, и никто тут не рубит, нормальные люди…

Но Игорь не слушает:

– …с быдлом? Ты приехал сюда с быдлом?! И ещё рассказываешь мне про Европу? Удобно жопе-то на двух стульях? Не болит?

– Можно и так сказать, но можно вспомнить и о «золотой середине». У меня, знаешь ли, свой стул и свой здравый смысл. Не сомневаются только идиоты.

– Зато ты умный!

– Игорь!

– Слушай, нам правда не о чем говорить. Не брал трубку и правильно делал. Но сижу тут, пиво пью, думаю, надо перезвонить, друзья всё-таки. Может, не такой ты мудак, как в «Контакте»…

– Игорь, да послушай!

– …а ты такой. Всё, точка!

Ещё звонок. Жму, не глядя, в надежде, что Игорь одумался, перезвонил, но в трубке голос Валеры:

– Межуев, ты где? Тут тя ищут.

– Кто?

– Ани Лорак! Начальство, кто ж ещё?

– Слушай, Валера, у меня тут проблемы…

– Подъехать помочь, братишка? – голос его меняется, становится внимателен, чуток.

– Нет, спасибо. Просто время…

– Слушай, брат, ты рамси там свои дела, а я прикрою, без проблем…

Мне хочется благодарно пожать ему руку.

– Спасибо, брат!

Надо перезвонить Игорю. Надо, но позже. Потому что это слабость, а для убедительности важна сила. Сейчас же необходимо собраться и вернуться в нормальную жизнь. Без людей, превращённых в идеи.

Петра по-прежнему раздаёт листовки. Но от толстой пачки уже осталось чуть-чуть. Большинство прохожих забирают их не глядя, свернув, бросают в сумку или в карман. Некоторые останавливаются, читают, улыбаются или злятся. Мужчина в тяжёлой, под Женю Лукашина, шапке яростно комкает листовку, бросает под ноги и по-крейсерски устремляется к чешке. Дико жестикулирует, но Петра лишь улыбается.

И, глядя на это, я понимаю, отчего так залип. Она улыбается, как «та тёлка из Чехии, Надя»[14]. И пусть красотка из «Американского пирога» была шатенкой, а Петра блондинка, но флюиды летят те же. Вся она – из другой реальности, той, на которой нас вырастили.

Той, где тургеневские Аси сменились Надями из «Американского пирога» и мы стали выглядеть стильно, модно; даже пузатые дядьки, влезающие в зауженные джинсы и майки Dolce & Gabbana. Но когда лучшие из нас открывают рты, чтобы изречь фразочки, высосанные из телетитек, университеты и храмы рушатся, обращаясь в прах. Желудочный сок пришёл на смену серому веществу.

Мужик в меховой шапке наконец отстаёт от Петры. Она машет, увидев меня.

– Всё, закончились листовки?

– Да. – Она замечает перемену моего настроения. – Что с тобой?

– Да так…

– Хцеш к нам?

– К вам?

– Прости?

– Вы – это кто?

– А, – Петра смеётся, – я и мои друзья. Квартира тут.

Ответ, кажется, вырывается сам:

– Можно.

Общение с Петрой видится мне более привлекательным, нежели бессонная ночь в автобусе, наполненном перегаром, храпом и вонью грязных носков.

– Давай пройдёмся, – говорю ей.

– Ты из Киеве?

– Нет. Приехал сюда утром. – Умалчиваю с кем. – А раньше жил здесь.

– Из какого места?

– В смысле вообще, да? Из Севастополя. Это Крым.

Рассказываю Петре о Херсонесе, Фиоленте, Балаклаве и двух городских оборонах, заканчиваю Львом Толстым. Мы спускаемся к Арке Дружбы народов, площадка завалена мусором, а после на Европейскую площадь с не разобранной остывающей сценой.

Петра слушает внимательно, улыбаясь, но в конце говорит:

– Почему ты против Евромайдану?

– Я не против, но, – мне хочется быть как бы умным, – Достоевский писал, что есть лишь одно противостояние – добра и зла, и поле боя – душа. А моя бабушка повторяла: «Грех – это то доброе, что сделано не вовремя и не к месту».

– Киев – Европа.

– Кто бы спорил. Но Киево-Печерская лавра стоит напротив музея современного искусства, а он в «Арсенале», где рабочие – пушку видела? – первыми поддержали красную революцию. И мемориал жертвам голодомора рядом с Аллеей воинской славы. Всё здесь увязано воедино.

Мы подходим к Владимирской горке. Петра указывает на пятиэтажку.

– Наш дом.

– Возьмём выпить?

– Алкогол?

– Да, пиво, водка, вино – что ты там пьёшь?

– Я?

– Ну да! – Её непонимание, выражаемое с акцентом, периодически раздражает, но симпатия должна разбавляться, иначе не будет контраста, а без него в амурных делах никуда.

– Пиво, шампанске.

По крутой лесенке спускаемся к продуктовому магазинчику. Напротив – детская площадка, огороженная зелёной рабицей, на калитке – новенький блестящий замок.

– Мы закрыты, – огорошивает продавщица, но отступать в этот вечер, нежный, как дрёма, нельзя.

– Мы быстро, правда.

Протискиваясь в дверь, стараюсь улыбаться.

– Ладно, ладно, – соглашается продавщица.

Берём упаковку баночного пива, чипсы, колбасу, сыр, шампанское, бананы. И литровую бутылку водки.

– Водка? – удивляется Петра.

– Это мне.

– Либиш?

– Иногда. Простите, у вас есть маринованные огурцы?

– По-моему, только свежие, хотя, – она идёт в угол магазинчика, – кажется, тут осталась последняя баночка. Вам повезло.

В маринаде с укропом покоятся крупные перезрелые огурцы. На этикетке значится «Долина Желаний». Название подходящее.

На кассе жду, когда Петра докинет половину необходимой суммы, но она лишь пассивно стоит рядом. Приходится тоскливо платить самому. Где европейское правило, когда в паре каждый платит сам за себя?

Петра живёт в двухкомнатной квартире на четвёртом этаже. Сообщает, что друзья её тусуются на Майдане. Я только рад их отсутствию. Окна кухни выходят на Владимирскую горку. Я вижу князя Владимира, держащего подсвеченный крест и смотрящего на левый берег Днепра. Петра ставит алкоголь и еду в холодильник.

– Есть будешь?

– Да. – Пытаюсь вспомнить, когда ел в последний раз.

– Погляди там, – говорит Петра, показывая на холодильник, и уходит из кухни.

Открываю дверцу. На боковых полках – яйца, майонез, кетчуп, йогурты. В основном отделении – принесённые сыр, колбаса, еда из «Макдоналдса». Выбираю гамбургер и ветчинные сосиски, найденные на нижней полке. Запиваю купленным «Старопраменом».

Петра возвращается переодевшаяся в серо-розовый спортивный костюм.

– Пива?

Достаю банку, открываю, пуская пену.

– «Старопрамен»? – глотнув, удивлённо спрашивает Петра.

– Как видишь.

– Не «Старопрамен», – заявляет она. – «Старопрамен» другой. А это… плохо.

– Всё пиво плохо. От него растёт живот.

– Не любишь пиво? Нет живота.

Хмыкаю:

– Нет, это скорее гены. Впрочем, живот всё равно появится. У Буковски вот вырос к концу жизни. Когда он стал больной и толстый. А ведь только начал понимать женщин.

Судя по взгляду, фраза ей не совсем понятна. Надо говорить коротко, ёмко.

– Буковски. Писатель.

Я для чего-то показываю живот и бороду.

– Да. Буковски. Нравится мне.

– Мне тоже. Предлагаю за это выпить.

Заход так себе. Достаю водку и «Долину Желаний».

– Не водку.

– А, да, шампанское.

Бутылка «Артёмовского» специально для Петры.

– После пива нет.

А говорят, чехи – самая пьющая нация в мире. Хотя, возможно, это касается лишь мужчин.

– Хм, кино?

– Ческо.

– Чешское кино?

14

Фраза из кинофильма «Американский пирог».