Формула бессмертия

Сергей Пономаренко

Формула бессмертия

Пролог

Пять лет тому назад

Он стоял перед окном и смотрел, как дождевые капли барабанят и растекаются по стеклу. Совсем как его мысли – бесформенные и бессодержательные. Апатия безраздельно владела им, требуя бездействия и отрешенности. От голода возникли спазмы в желудке – он не ел с самого утра, да и вчерашний ужин был чрезвычайно легкий.

В эту ночь ему приснился сон: внутри него находятся песочные часы, из них каждую миллисекунду истекает песок, заставляя изменяться внешне, и с последней песчинкой он рассыплется, превратится в прах. Он хочет перевернуть эти часы и заставить время течь по-новому, но не может! Хорошо, что это только сон, однако он оставил тяжелый осадок на весь день.

Он резко встал и решительно стряхнул с себя обволакивающую лень. Пора обустраиваться! Квартира в запущенном состоянии, надо навести в ней порядок. Можно будет по Интернету заказать уборку на дом. Раздался нетерпеливый долгий звонок в дверь.

«Это не ко мне! Никому не известен мой новый адрес. Со мной тут лишь покой и одиночество – благоприятная среда для размышлений. Никто и ничто не должен помешать моим планам».

Звонок настойчиво трезвонил, раздражая и нервируя.

«Это пришли к прежнему постояльцу. Придется открыть и пояснить».

На пороге стоял небритый мужчина в майке, потертых спортивных брюках и тапочках на босу ногу.

– Вано где?! – нетерпеливо спросил он, вытягивая шею, словно жираф, и пытаясь заглянуть дальше в коридор. – Мне дрель нужна!

– Если Вано тот, кто жил здесь раньше, то он съехал.

– Ты купил квартиру или снимаешь, как Вано?

– Снимаю.

– Я сосед из квартиры напротив. Вот сволота Вано! Взял у меня дрель на время и улизнул вместе с ней.

– Можете поискать ее, наверное, она лежит в каком-то ящике шкафа. Я еще не раскладывал свои вещи.

– Поищу, – проворчал мужчина, словно делая этим одолжение, и решительно зашел в коридор. – Меня Федей кличут.

Дрель обнаружилась почти сразу, в шкафу для верхней одежды, стоящем в коридоре.

– Вот она, родимая! – обрадовался Федя. – Если тебе что надо будет – обращайся. Вижу, ты мужик толковый. Я в нашем ЖЭКе работаю столяром.

– Давно ты в этом доме живешь?

– Считай с рождения. – Федор хохотнул. – Тебе дом наш обшарпанный понравился?

– Наоборот. Квартиру снял, а после узнал, что вроде плохая история в ней произошла. Толком не знаю, что именно. Вроде тут убили кого?

– Петрович просил не рассказывать – жильцов не отпугивать. Но раз ты все равно в курсе и по виду крепкий мужик, в обморок падать не будешь. С квартиры не сбежишь?

– Куда я денусь – за полгода вперед заплатил.

– В конце семидесятых жил тут художник, я тогда совсем пацаном был, но его помню. Очень высокий и худой, нос крючком, волосы у него длинные были, до плеч. Тихо жил. Бабы к нему часто ходили, типа натурщиц. Были они его любовницы или в самом деле ему позировали, хрен поймешь, меня тогда это не интересовало. Мы жили, как сейчас, – двери в двери, сам понимаешь, по-соседски, то ему что-то понадобится, то отцу. В общем, несколько раз я у него в квартире в то время побывал. Кругом картины, все стены ими увешаны, мольберт – словом, из обстановки, кроме картин, ничего не запомнилось. Хотя нет, диван у него был, сложенный «книжкой», и круглый стол.

Вдруг милиция приехала, тогда масок-шоу не было, и его по-тихому арестовали. Помню, вывели его на улицу в наручниках, сам он бледный, а глаза горят. Суд над ним был закрытый, больше он в квартиру не вернулся, а через год там поселился Петрович с семьей. У отца был дружок в милиции, он все и рассказал.

Убивал художник своих натурщиц, мертвые тела хранил у себя. Что-то с ними делал, чтобы тела не разлагались и не воняли. И еще – рисовал он их мертвыми, словно они ему это запрещали делать, когда были живыми!

Когда милиция пришла к нему, все трое мертвых сидели наряженные и раскрашенные за столом. За такие художества ему «вышку» дали. Больше мы о нем никогда не слышали.

На первых порах Петрович, когда узнал, чья квартира ему досталась, норовил ее поменять, но не удалось. Так и прожил в этой квартире с семьей три десятка лет, на пенсию вышел. Сейчас сдает – в село перебрался, поближе к земле.

– Картины художника, вещи – куда все делось?

– Петрович как заселился, так сразу заявил, что ничего от убийцы ему не нужно. Во двор его вещи вытащил и спалил. Еще штраф пожарным ему пришлось заплатить, тогда с этим было строго.

– Все так и сжег?

– Не все. Жена у Петровича, баба Маня, ушлая. Кое-какие картины приберегла, супругу сказала, что они денег стоят, нечего их в дым пускать.

– И что, продала их?

– Не знаю. У Петровича был сынок, Гришей звали, мой одногодок, дружили мы с ним сильно. Однажды, когда родителей не было дома, он меня к себе позвал, открыл подпол – на кухне люк в подвал имеется – и предложил туда полезть. Страшно нам было – художник баб свежевал как раз в этом подвале. Мы для храбрости даже потихоньку сливянки Петровича хлебнули и полезли. И увидели там картин десятка два, а может, и больше. Жутко нам стало – больше туда не лазили. Потом мы подросли, в армию пошли.

– Причина, по которой художник убил женщин, известна?

– Без причины, – недоуменно пожал плечами Федор, – может, нравилось ему мучить их перед смертью? Рассказывали, что он словно зверь грыз их связанными, кусал, а в конце душил.

– Художник был психически больной?

– Психиатрическую экспертизу он прошел, раз вышку дали, иначе попал бы в психушку, – резонно заметил Федор. – Слушай, соседушка, выпить у тебя есть? Напомнил ты мне о дружке покойном, Гришке, он с афганской так и не вернулся. Надо бы его помянуть!

– К сожалению, нет. Но в следующий раз обязательно помянем.

– Смотри, заметано! – сказал Федор, выходя из квартиры, и тут же спохватился: – А ты к чему про картины художника спросил?

– Просто так.

– Не забудь – с тебя пузырь!

Как только за Федором закрылись двери, он приступил к поискам.

«Раз квартира на первом этаже, мог быть вход в подвал – как же я сразу не догадался?! Молодец соседушка, помог!»

Собственно, причина, по которой он снял эту квартиру, была связана с одним из самых загадочных серийных маньяков времен развитого социализма. Это уголовное дело было засекречено, и узнал он о нем совсем недавно.

Художник Инвар Бразкаускас, на протяжении сорока пяти лет не замеченный ни в чем предосудительном, пользующийся уважением коллег и на работе в киностудии, в течение года по непонятной причине умертвил трех девушек, которых заманил домой под предлогом написать их портрет. В этом он их не обманул – картины написал, только на них они были изображены мертвыми. Во время следствия выяснилось, что он был некромантом, и, поскольку это было необычно и не вписывалось в советскую жизнь, суд прошел в закрытом режиме, а все судебные материалы засекретили. На следствии художник детальным образом рассказал, как умертвил девушек, самолично провел их бальзамирование. Вскрылось, что это не единственные его жертвы, были еще две девушки, а может, и больше, о которых он умолчал, – на них он «совершенствовался» в процессе бальзамирования, внеся в традиционный процесс, используемый в моргах, свои новшества. Это позволило ему сохранять мертвые тела от разложения на протяжении очень длительного времени.

Мотивом, подтолкнувшим его к этим убийствам, он назвал желание узнать, в какой части человеческого тела скрывается душа и в какой момент она покидает его. Рассказал он и о голосах, будто бы звучавших в его голове и подтолкнувших к этим действиям. Следствие выяснило, что он вступал с мертвыми телами в половые сношения, совершал некрофильные действия. Несмотря на явные психические отклонения, судебно-психиатрическая экспертиза признала его вменяемым, заранее спланировавшим убийства. В квартире художника обнаружилось огромное количество эзотерической литературы, и даже имелась версия, что он входил в тайную деструктивную секту, но таковую не выявили.