Доблесть воина

Илья задумался ненадолго, потом сказал:

– Бать, а если наоборот всё? Если Фарлаф как раз и не забыл о том, что я – киевский гридень?

– Умно! – похвалил князь-воевода. – Вот это уже я упустил. Если так, то выходит, что, приглашая тебя, он Муром Киеву под покровительство отдает? Занятно. Что ж, скоро мы узнаем, кто прав.

– Спросишь Фарлафа?

– Нет. Хотел бы он правду сказать, сказал бы сразу. Можно, конечно, Претича порасспросить. У него в Чернигове полно родни осталось. И все не на последних местах. Да скоро все само выяснится.

– И как же?

– А вот потребует с тебя Фарлаф клятву верности, тогда я прав. А не потребует…

– Тогда – я?

– Нет. Тогда придется еще немного подождать, поглядеть, какой Фарлаф следующий шаг сделает. Ну что, заинтересовался? Пойдешь наместником в Муром?

– Сначала в поход, – уклонился от немедленного ответа Илья. – Мало ли как там сложится…

– Согласен, – одобрил князь-воевода. – Вдруг ты там такой подвиг совершишь, что тебя великий князь собственным княжеством пожалует.

Оба засмеялись. Илья искренне, а вот Сергей Иванович – не совсем. Он помнил, что Илья не только гридень Владимира, но и рыцарь Болеслава Храброго. И наверняка неспроста Болеслав Илью рыцарскими шпорами наделил. Есть у него на парня свои планы. Но грузить этакими допущениями Илью Сергей Иванович не стал. Парню и без того есть над чем поразмыслить.

– Ты, главное, доблесть бездумную не выказывай, – попросил он сына. – А то знаю я тебя! Чуть что – и один на сотню галопом.

Илья хмыкнул. Такая репутация льстила его самолюбию.

– Бать, ну что ты говоришь?! Разве бывает доблесть бездумной? – запротестовал он.

– Еще как бывает! – заявил Духарев. – Что, по-твоему, есть доблесть воина?

– Да это и есть! – воодушевился Илья. – Чтоб на врагов без страха, невзирая ни на что!

– Это, сын, доблесть ульфхеднара, грибов нажравшегося. Доблесть воина не в том, чтобы погибнуть в бою, а в том, чтобы жить, сражаться и защищать своих. И тут уж – себя не щадя.

– Мертвые сраму не имут, да? – вновь оживился Илья.

– Да. Но только когда другого выхода остановить врага нет. Потому что ты-то умрешь, а те, кого ты защитить должен? С ними как? Ты – мертв, а они в руках у ворога. Вот это и есть срам.

Илья попытался осмыслить сказанное, потом спросил:

– Что же, всех подряд защищать?

– Зачем всех? Я же сказал: своих.

– А кто тогда – свои?

– А на это, сын, ты мне ответь! – потребовал Духарев.

Илья задумался.

– Род наш?

– А еще?

– Други мои. Еще те, кто в землях наших живет.

– А если шире?

– Варяги? Братья-христиане?

– Не то чтобы все, но, в общем, верно. А еще шире?

На этот раз Илья задумался надолго, потом осторожно предположил:

– Русь?

– Вот теперь верно! – похвалил Сергей Иванович. – Вот теперь ты правильно мыслишь. Широко.

– Но она ж огромная, Русь! Как же я – один?

– А ты не один, – сказал Духарев. – Мы же с тобой. Все. От юного отрока до самого великого князя. А еще запомни: доблесть, она с воином не только ввиду ворога. Она – всегда. Уяснил?

– Не вполне, – честно признался Илья. – Но я додумаю. Скажи, а есть способ узнать, кто свой, а кто нет, чтоб наверняка?

– Есть, – кивнул Сергей Иванович. – Как не убережешь, так и узнаешь.

На дороге – никого. Хоть что-то хорошее в осенней распутице. Никто тебя не выдаст, кроме ворон.

И слышно далеко.

– Едут, – озвучил общую мысль Праздничные Ворота.

Нет, дозора они не выслали. Не ждали, что их нагонят и обойдут.

Впереди полдесятка всадников. Возы дальше. Ну да, у распутицы есть еще один плюс: пыли нет. Но лучшие, по привычке, впереди. Где почище.

Все – воины, судя по мечам. И все – голенькие. Без броней, даже без шлемов. Как на свадьбу едут.

Илья хмыкнул. Вспомнил, что его как раз со свадьбы и умыкнули. Повеселился денька три от души… А очнулся в цепях, на пути в замок своего кровника, который только и мечтал с Ильи шкуру спустить. Причем медленно.

Грабители увидели короткую стеночку, перегородившую дорогу, остановились.

Оценивали противника, озирались, прикидывая, где остальные?

– Эй вы! – рыкнул Илья. – С коней слезли, зброю на телегу, чтоб не марать! Тогда поживете!

– Счас! Разохотился! – крикнул в ответ бородатый воин на забрызганной грязью каурой лошадке. – Может, тебе и стол накрыть?

– Лишнее! – отозвался Илья. – Мы людей не едим!

– Но поджарить можем! – подключился Гудмунд.

– Вы сами – кто?

Выговор Гудмунда его смутил. Он у нурмана на словенском такой же, как у германцев. И тех, и других здесь побаивались.

– Там двое брони вынули и еще двое на возах с луками, – негромко произнес Малига. – Похоже, драться будут.

– Ну и славно, – решил Илья. – Гудмунд, Бочар, Рулав, когда скажу «смерть» – мечите копья в тех, кто подальше, и сразу бегом. – И, громко: – Кто мы? Смерть мы ваша!

Три копья ушли разом. У каждого – своя цель. Была.

Пятеро русов сорвались с места раньше, чем их копья ударили в живые мишени.

Удар копыта в щит, промельк клинка над головой, рухнувший под ноги всадник. Наступить сапогом (опора не хуже скользкой грязи), щит вправо, отбивая мах чекана, краем – в усатое лицо свесившегося врага, увернуться от лошадиных зубов, уколоть вверх, под мышку, замахнувшегося на Малигу всадника… Всё. Строй распался, они у телег. Илья вспрыгнул наверх, на груду наваленных мешков, и еще раз, на самый верх, оттуда – прыжок на две сажени, на спину понурого вола, толчок – и щитом вперед, на изготовившегося лучника.

Стрела ударяет в щит, прошивая насквозь кожу и доски. Граненый наконечник выскакивает в пяди от лица – и многопудовый, умноженный на скорость прыжка и вес самого Ильи удар щита сшибает лучника с телеги. Пролетев полдюжины шагов, тот плюхается в грязь и остается лежать, а Илья бежит по узкому борту воза дальше. Взмах клинка… остановленный в последний миг. Это не враг – скорчившийся, зарывшийся в солому смерд.

– Пер-рун! – взмывает над дорогой рев Нагнибуда.

Оглушительное карканье ворон, злобный визг жеребца…

Илья бросает щит за спину, смахивает кровь с меча, обтирает его о спину трясущегося смерда и возвращает в ножны.

Кончено. Гудмунд путает кому-то вывернутые руки, Миловид, верхами, держит поводья четверых коней, три из которых – трофейные. Загрёба, гридень из батиных, на четверть хузарин, на четверть полянин, наполовину – всякая всячина, привстав на стременах, смотрит окрест: лук поднят, стрела наложена…

Но и только.

Стрелять не в кого. Девятерых взяли живьем, связали. Шестеро убитых, еще шестеро сами помрут. Не сбежал никто. Одиннадцать возов, наполненных доверху. Столько же смердов-возчиков трясутся от страха. Три девки, взятые для развлечения, пищат от ужаса. Они видели русов в бою, а это впечатляет.

Среди людей Ильи потерь нет. Если не считать сомлевшего от слабости Викулы. Его уложили на телегу поверх мешков с ячменем, накрыли плащом.

Возы пойдут не спеша. С ними – Малига, Загрёба и Гудмунд. Последний сам напросился. Илья догадывался, почему. Девки. При Илье нурман валять их не решался. Знал: княжич не одобряет. Ну и ладно. Девки чужие, а Гудмунд – свой. Да и не убудет от них. Пусть порадуется.

Пленников собрали в цепочку по-степному: петли на шеях, руки туго связаны в локтях. И бегом в обратную сторону.

Илья по-быстрому допросил парочку грабителей. Те сказались людьми хорватского князя Собеслава. Услыхав, что на него идет Владимир, хорватский князь тут же поторопился отправить несколько десятков таких малых отрядов почистить амбары и овины своих подданных. Поторопился, но всё же немного опоздал. То ли слишком быстро продвигался великий князь русов, то ли весть о нем поздно дошла до Собеслава.

Когда Илья соединится с войском и передаст воеводе пленников, тот медлить не станет: тоже пустит вперед малые отряды – перехватить как можно больше таких вот обозов. Удобно. Избавит русов от необходимости тратить время и обдирать смердов самим.