Жизнь Ленина

Вошёл дворник, в дублёном полушубке и фартуке. За ним бесшумно прошмыгнули в комнату Владимира Ильича двое штатских. Позади жандармский офицер.

- Предписание на арест.

Двое штатских бросились делать обыск. Рылись в книгах, ощупывали постель, осматривали печь и печную отдушину.

Владимир Ильич без слов стоял у стены.

Он думал о товарищах. Что с ними? Один он взят или товарищи тоже? А Надя? Что с Надей? Неужели наше дело пропало? "Нет. Нас уже не погубишь, думал Владимир Ильич. - Не убьёшь наше дело. Встанут новые сотни тысяч рабочих. Поднимется на Руси весь рабочий народ".

КАМЕРА № 193

Узенькое решётчатое окошко под потолком. Сквозь грязное стекло слабо льётся серый свет. Железный откидной стол у стены. Железный стул. В углу прямо на пол свалены книги. Читать разрешается. Сестра Аня и Надя натаскали Владимиру Ильичу уйму нужных книг. Надю не арестовали в ту ночь. А сестра Аня с мамой приехали из Москвы, как только Владимира Ильича посадили в тюрьму.

Сегодня четверг - день свиданий. Владимир Ильич отложил в сторону книги. Надо заняться другими делами. Пошагал для разминки и стал у стола спиной к двери. В двери круглый глазок, надзиратель поминутно глядит. Стоя спиной к глазку, Владимир Ильич скатал из хлебного мякиша катышек, продавил пальцем углубление.

Зачем? Вот зачем. Такая у Владимира Ильича из хлеба чернильница. Вместо чернил молоко. Он взял книгу и принялся выводить между строк молочными чернилами слова. Напишет слово, молоко просохнет - слова не видно. Сегодня передаст книгу домой. Надя или Аня нагреют страницу над лампой, и вот чудеса-то: медленно, постепенно слова начнут оживать, проявляться, как негатив на пластинке. Пожалуйста, читайте письмо. Владимир Ильич писал на волю не письмо, а листовку.

В ту ночь с 8 на 9 декабря вместе с ним арестовали сто шестьдесят членов "Союза борьбы". Но "Союз" не распался. Там, на воле, поднятые "Союзом", продолжались забастовки и стачки. Владимир Ильич посылал листовки для стачечников.

За дверью громыхнули ключи, взвизгнул замок. Дверь отворилась. Вошёл надзиратель. Владимир Ильич вмиг схватил хлебную чернильницу с молоком. И в рот. Проглотил.

Надзиратель приблизился. Ничего не увидал подозрительного: заключённый читает. Бренча ключами на железном кольце, надзиратель удалился из камеры.

А Владимир Ильич слепил новую чернильницу и продолжал писать дальше. Потом и эту чернильницу съел. Так надзиратель и остался с носом, не узнал ничего.

Через час снова загремели ключи - Ульянова повели на свидание с невестой. Надежда Константиновна дожидалась по ту сторону двойной решётки. Руки нельзя пожать. Можно только кивнуть. Улыбнуться. Надежда Константиновна улыбнулась, хотя горько ей было видеть Владимира Ильича за решёткой. Молодец он! Нисколько не падает духом. Даже в тюрьме бодрый, весёлый.

Надежда Константиновна передала приветы от мамы и сестры. Здоровы. Помнят. Любят.

- Любят очень! - повторила она, и Владимир Ильич увидел: лицо её вспыхнуло, милое, такое родное...

Потом перешли к делам. Как говорить о делах, когда жандарм разгуливает между двойной решёткой и прислушивается к каждому слову?

- Сегодня отослал Анюте прочитанные библиотечные книги, - сказал Владимир Ильич. - Да еще Маняшину книгу, - добавил он после коротенькой паузы. И очень внимательно поглядел на Надежду Константиновну.

"Маняшину, - отметила про себя Надежда Константиновна. - Он выделил: Маняшину. Что он хочет сказать? Никак не догадаюсь... А! Догадалась! Письмо или листовку надо искать в Маняшиной книге. Ему прислали какую-то Маняшину книгу, там и надо искать".

Надежда Константиновна закивала, раскраснелась от радости, что поняла. А Владимир Ильич продолжал дальше загадывать ребусы.

- Номер моей камеры знаете?

- Ещё бы не знать! Конечно. Сто девяносто три!

"Зачем он спрашивает? Не зря же он спрашивает. Ах вот что! сообразила она. - Листовка на странице сто девяносто три. Ну, разумеется, он намекает на это!"

- Вы в театрах, Надюша, бываете? - вдруг спросил Владимир Ильич.

Она подумала и ответила:

- Да.

- И со знакомыми видитесь?

- Частенько, - лукаво улыбнулась она. - Со всеми знакомыми вижусь.

Ловко же они обводили вокруг пальца жандарма! Владимир Ильич получал важнейшие сведения. Надя посещает театры. Это значит, держит связь с рабочими. Со всеми знакомыми видится. Значит, "Союз борьбы" действует. Новых арестов нет.

Жандарм поглядел на стенные часы.

- Свидание окончено.

Как быстро пролетел час! Не хочется расставаться.

- Скорее расскажите что-нибудь о себе!.. - торопил Владимир Ильич.

- Свидание окончено, - перебил жандарм.

- До встречи, Володя! Не скучайте. Будьте здоровы.

Владимира Ильича уводили. Он шёл и оглядывался. Она стояла, пока его не увели.

Повернулся в замочной скважине ключ. Снова он в камере. Всё в нём было полно впечатлением встречи. Он представил, вот Надя выходит из тюрьмы. Вот, может быть, сейчас направляется к Летнему саду.

Владимир Ильич долго шагал в полумраке и с нежностью думал о ней.

ЗЕЛЁНАЯ ЛАМПА

Ровно год Владимир Ильич жил в далекой ссылке, в неведомом никому селе Шушенском. Да в тюрьме отсидел перед ссылкой четырнадцать месяцев. Да осталось ещё ссылки почти два года.

Далеко затерялось сибирское глухое село! Шестьсот вёрст от железной дороги. Железную дорогу недавно провели по Сибири, ехать поездом из Москвы в Красноярск десять суток. Потом пароходом суток пять вверх по реке Енисею. Потом лошадьми. Тогда уж и Шушенское.

В этот день 7 мая 1898 года Владимир Ильич нарушил обыкновение, не сел писать книгу "Развитие капитализма в России". Книгу о том, что в русских деревнях и городах всё больше силы набирают капиталисты и кулаки и всё беднее и тяжелее жить под властью капитала народу.

После обеда постучал в окошко крестьянин, бедняк Сосипатыч, щуплый, проворный, в треухе и худеньком зипунишке, с ружьём через плечо:

- Слышь, Владимир Ильич, идём, однако, уток стрелять.

Сосипатыч опасался, не стал бы Владимир Ильич отказываться, а он тотчас согласился. Владимир Ильич был неспокоен. Пора Надежде Константиновне приехать из Питера, а она всё не едет. Надежда Константиновна за революционную работу позднее товарищей тоже отсидела в петербургской тюрьме. После тюрьмы присудили ссылку. Выхлопотала, чтобы в Шушенское, к Владимиру Ильичу. Теперь вот добиралась, да что-то долго уж очень. Может, в Красноярске ждёт парохода?..

Чтобы заглушить неспокойные мысли, Владимир Ильич снял с гвоздя берданку - и вон из избы.

- Сапоги подходящи, однако, - одобрил Сосипатыч.

Сапоги у Владимира Ильича и верно подходили для лазанья по топям за утками. Болотные сапоги, выше колен. Старенькая берданка заряжена утиной дробью. Они отправлялись вёрст за десять, на Перово озеро. Уток там водилась такая масса, что берега были усыпаны утиным пером. Оттого и называлось озеро Перовым.

А денёк удался чудесный. Солнце грело нежарко, и каждый листик и травка насквозь светились под весёлым лучом. Как умытые, свежо зеленели луга. Синие и лиловые ирисы пышно раскрылись в траве. И вдали, по всему горизонту, на голубом небе, высилось громадное, слепящее, яркое. Это были одетые снегом Саяны.

Версты три отшагали, и Владимир Ильич почувствовал бодрость и свежесть во всём теле. Хоть двадцать, хоть сорок вёрст готов так идти. Да слушать истории Сосипатыча. Сосипатыч знал, чего Владимиру Ильичу надо. Рассказывай ему о деревне, о своей жизни бедняцкой. Описывай ему всю деревню подряд.

В том дворе такой-то хозяин. В этом такой-то. Сколько едоков? Скотины? Земли?

В том дворе, в третьем и в пятом, по всему селу Шушенскому. Да не приври ни полслова...

- Стой. Вон и озеро. Гляди не промажь, Владимир Ильич. Первый-то выстрел не промажь, постарайся, примета такая, - захлопотал Сосипатыч, когда подошли к месту охоты. - Ты уж первым-то выстрелом не подпорти, Владимир Ильич!